Через секунду она слышит, как открывается и закрывается дверь черного хода. И чувствует где-то глубоко внутри: это конец. Постояв еще немного – хотя Кейтлин не знает, как долго она стояла, застыв в оцепенении, – девочка возвращается в свою теперь уже небезопасную спальню и съеживается под одеялом, дрожа как брошенная собака.
Одна.
На самом деле Кейтлин еще не понимает, что такое одиночество. Но поймет. За следующие месяцы и годы она слишком хорошо это поймет.
Родители возвращаются через несколько часов. Им весело, их вечер – круговорот красного вина, вкусной еды и приятной беседы. Уже почти час ночи, когда они, спотыкаясь, поднимаются по лестнице проведать своих девочек. Комната Оливии самая дальняя, но мама сначала заглядывает туда. Ее не смущает пустая кровать: наверняка дочки устроились рядышком в обнимку в спальне Кейтлин.
Она идет проверить и находит только младшую, бледную и дрожащую. Если бы не пустая кровать старшей, мать ни за что бы не поверила сбивчивому торопливому рассказу Кейтлин о человеке в длинноносой маске, ноже, тайном дневнике и парне в автобусе, о заходящем солнце и о том, как Оливию похитили среди ночи.
А дальше – глухой шум, искусственный свет и полицейские, которые толпятся в доме и снуют туда-сюда, как муравьи. Оливия исчезла. Ее дневник тоже. Отец обещает Кейтлин, что сестра вернется. Что мама перестанет издавать эти надломленные животные звуки. Что всё будет хорошо. Кейтлин не отвечает. Потому что знает правду, чувствует ее в каждом ударе сердца, в каждом вздохе и даже в ярко-красном цвете своей крови: сестра никогда не вернется домой.
1ЛетоКейтлин Арден
Сегодня последний день учебного года. Дети разъехались в радостном предвкушении летних каникул. Из моего пятого класса осталась только одна ученица. Бросаю взгляд на часы. Ее мать опаздывает на сорок минут.
Дама, которая ведет продленку, уже жаловалась, что семья Натали никогда не забирает дочь вовремя. Но в последний учебный день продленка не работает, так что в классе остались только я, Натали и мисс Джонс.
Натали рисует, и, похоже, ее совсем не смущает отсутствие матери. Я присаживаюсь на корточки рядом с малышкой и улыбаюсь как можно шире: она не виновата в постоянных родительских опозданиях.
– Прекрасный рисунок, – говорю ей.
Девочка улыбается в ответ:
– Это моя семья на пляже. Летом мы едем в Грецию.
На рисунке фигурки из палочек – две большие и две маленькие. Самая маленькая, в розовой юбке, с рыжими волосами, совсем одна в самом дальнем углу листка. Я указываю на нее.
– А это кто?
– Моя младшая сестра Шарлотта. – Натали со вздохом берет синий карандаш, чтобы раскрасить море. – Она реально надоедливая.
Я смотрю на картинку и, хотя это просто детский рисунок, чувствую укол грусти из-за одинокой фигурки на песке. Ссоры сестер неизбежны, особенно в таком возрасте. Наверное, не стоит вмешиваться, но слова сами поднимаются откуда-то из глубины груди.
– Знаешь, – говорю я так тихо, что девочке приходится прекратить рисовать, чтобы расслышать. – Быть старшей сестрой очень важно.
Натали прищуривается:
– Почему?
– Младшая сестра смотрит на тебя снизу вверх. Она очень сильно тебя любит. – Я перевожу дыхание. Я думаю об Оливии. – Наверное, ты лучшая подруга из всех, которые у нее будут.
Натали в задумчивости морщит маленький носик, опускает взгляд на рисунок и нежно проводит пальцем по печальной одинокой фигурке сестры. Когда она снова поднимает глаза, ее лицо светится интересом.
– А у вас есть сестра, мисс Фэйрвью?
Ее вопрос, невинный сам по себе, пронзает насквозь, и ответ застревает в горле. На него нельзя ответить просто: «да» или «нет». С того дня, когда похитили Оливию.
– Извините, я опоздала. Извините!
Я подпрыгиваю и оборачиваюсь на звук женского голоса. Его обладательница шагает по классу. Поскольку Натали всегда забирают поздно, я впервые вижу ее мать. На ней легинсы для йоги «Лулулемон»[2], рыжие волосы собраны в короткий хвост.
– И в последний учебный день тоже. Прошу прощения!
Она подходит ближе, и я до зуда внутри чувствую, что знаю ее. Да, я знаю ее. Откуда я ее знаю?
– Надеюсь, я вас не слишком задержала? – спрашивает она.
– Нисколько, – отвечаю я, хотя ей следовало забрать ребенка сорок пять минут назад.
– Отлично! – Она поворачивается к дочери, которая забросила первый рисунок и начала на чистом листе новый. – Ты передала мисс… – Мать Натали бросает на меня взгляд и корчит гримасу. Это, видимо, извинение за то, что забыла мое имя.
– Фэйрвью, – подсказываю я.
– Фэйрвью! – повторяет она громко, словно выкрикивает «бинго» на вечеринке, опускает руку на голову дочери и проводит по длинной светлой косичке. – Ты передала мисс Фэйрвью подарок?
Натали кивает, не поднимая глаз.
– Да, он чудесный. Спасибо. – Я вспоминаю о керамической кружке с надписью «Лучший учитель в мире». У меня скопилось полным-полно таких кружек: на Рождество и в конце каждого учебного года мне дарят их десятками. Я чувствую себя виноватой, что не могу оставить все у себя, но зато в местном благотворительном магазине их теперь много.
– Не за что, – мать Натали сверлит пристальным взглядом, словно тоже пытается вспомнить меня. – Я Лора.
Лора была одной из близких подруг Оливии в школе для девочек Саутфилдс. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я видела ее в последний раз на очередной службе по случаю годовщины исчезновения Оливии. А потом ее семья переехала. Лора – частичка нашего прошлого, оказавшаяся в центре моего нового настоящего.
– Приятно познакомиться, – отвечаю я, моля бога, чтобы она меня не узнала.
Она улыбается, вопросительно глядя на меня. Я хочу, чтобы она ушла.
Сегодня, накануне шестнадцатой годовщины исчезновения сестры, я не в силах ворошить прошлое с практически незнакомой женщиной, которая будет делать вид, что Оливия оставила в ее жизни такую же огромную пропасть, как в моей.
– Отличный рисуночек, – говорит Лора дочери.
Я опускаю взгляд, благодарная за то, что она отвлеклась. На листке две девочки вместе играют в парке.
– Это ты? – спрашивает Лора у Натали, указывая на фигурку с желтыми волосами.
Девочка кивает.
– А это Шарлотта, – продолжает она и тянется к оранжевому карандашу.
Улыбка растекается по моему лицу как топленый мед.
Лора тоже улыбается:
– О, дорогая, это чудесно. Какой великолепный сюрприз. – И обращается уже ко мне: – Вы же знаете, каково это, когда сестры постоянно ссорятся, правда? Но каждый раз я успокаиваю себя, что они подрастут и станут лучшими подругами.
Моя улыбка исчезает: на меня накатывает волна тоски по Оливии. Не в силах вымолвить ни слова, я только киваю. Обычно я хорошо справляюсь с эмоциями, когда думаю о сестре. Но сегодня, за день до годовщины ее исчезновения, я, как печенье, рассыпаюсь на кусочки от малейшего прикосновения.
– Мисс Фэйрвью сказала, что быть старшей сестрой очень важно, потому что я лучшая подруга, которая когда-нибудь будет у Шарлотты, – напевает Натали.
Лора пристально смотрит на меня. Она перестала гладить волосы Натали. Потому что теперь она увидела меня. Правда увидела. Она прошла по следу из хлебных крошек через дремучий лес и добралась-таки до пряничного домика.
– Кейтлин? Кейтлин Арден?
Зашибись.
Я смотрю на Натали. Но сейчас она не обращает на нас никакого внимания. Для нее это ужасно скучный разговор между ужасно скучными взрослыми. И всё-таки я отодвигаюсь и иду к своему столу. Не хочу, чтобы Натали назвала меня этим именем при других учениках, не хочу, чтобы о нем узнали их родители. Здесь, в школе, я мисс Фэйрвью, учительница пятого класса. Я и так нигде не могу избежать того, что я Кейтлин Арден, сестра пропавшей девочки Арден. Я начинаю складывать тетради в аккуратную стопку, чтобы Лора не заметила, как дрожат руки.
– Вы Кейтлин, да? – наседает она.
– Да.
Она в шоке:
– Я Лора, я знала, что ты…
– Знаю.
Тишина.
Требуется вся моя воля, чтобы не повернуться и не броситься вон из класса. Я не могу этого сделать. Мне нужна причина, чтобы уйти. Немедленно.
– Прости, что не узнала, – говорит Лора, разглядывая меня как особенно диковинный музейный экспонат. Что-то очень увлекательное из древних времен. – Твоя фамилия… Ты замужем? – Она опускает взгляд на мою левую руку. На кольцо с бриллиантом, которое я никогда не чувствовала своим. Обручального кольца на мне нет.
– Помолвлена. Фэйрвью – фамилия жениха.
Лора в замешательстве хмурится: я представляюсь его фамилией, хотя мы еще не дошли до алтаря.
– Бат – маленький город. – Мои слова повисают в воздухе.
Она улавливает смысл. Обдумывает. И понимает: фамилия Арден слишком тесно связана с исчезновением в Блоссом-Хилл-хаузе.
– Ясно. Что ж, я ничего не скажу другим родителям. Это никого не касается.
А вот журналисты очень долго делали нашу историю достоянием всей страны. Лакомились ею, обгладывая с костей всё мясо, пока ничего не осталось.
– Спасибо.
Мы снова замолкаем. Слышен только шорох карандаша по бумаге. Я действительно не хочу вспоминать пропавшую сестру с почти незнакомым человеком, но не знаю, как закончить разговор, не будучи грубой. В конце концов, я на работе. И должна вести себя как профессионал.
– Ты до сих пор рисуешь? – интересуется Лора.
Вопрос застает врасплох. Пульс почему-то учащается.
– Откуда ты знаешь?..
– Оливия всегда говорила нам, какая ты талантливая. Думаю, так и есть. – Она ободряюще улыбается. – Так ты рисуешь?
– Нет, не рисую, – вру я. Ее улыбка исчезает: я не облегчаю ей задачу, я вся состою из шипов и колючек. Я пытаюсь смягчить ситуацию. – Но спасибо, что спросила. Для меня очень важно услышать, что Оливия… – Я запинаюсь на ее имени. Я не так часто произношу его вслух. Когда ее похитили, в нашем доме его произносили тысячу раз в день, шептали с благоговением, как молитву. Я сглатываю комок в горле, улыбаюсь и начинаю заново: – Приятно слышать, что Оливия говорила обо мне.