– О, да, постоянно. Она…
– Мамочка! – Натали отодвигает стул и подбегает, размахивая рисунком над головой. – Готово! – Она сует листок Лоре и откидывает с лица выбившиеся пряди волос. – Можно мне сейчас что-нибудь поесть?
Они почти сразу уходят. Лора дает мне свой номер и говорит, что мы должны встретиться. Я с улыбкой соглашаюсь, хотя не собираюсь встречаться с ней вне школы. Звучит жестоко. Возможно, так и есть. Но я слишком часто искала утешения у тех, кто знал Оливию, словно пытаясь собрать ее по крупицам. И убеждалась, что для посторонних это золото дураков, потому что никто не знал ее так, как я. Даже Флоренс. У меня есть самые блестящие, самые драгоценные частички Оливии. Со временем на них появились отметины и вмятины – это правда, но они всё еще у меня. К тому же есть вопросы, на которые я не хочу отвечать. Вопросы о той ночи, которые задают из нездорового любопытства. О том, что я видела. Как всё случилось. И что я сделала или не сделала, чтобы предотвратить это. Меня снова и снова затягивает в прошлое.
Нет. Я больше не увижу Лору. Я достаю телефон, удаляю ее номер и сажусь за стол перед классом. Мне пришло сообщение от мамы.
Как ты, милая? Уже дома? X
Я получаю такие сообщения каждый день. Она волнуется. Она всегда волнуется. Она уверена, что судьба окажется достаточно жестока, чтобы забрать и меня. Я отвечаю раньше, чем получаю привычное настоятельное продолжение от папы – это тот редкий случай, когда он нарушает молчание и требует, чтобы я немедленно ответила маме. Я пишу, что со мной всё в порядке. Что я еще в школе, разбираюсь с бумагами, а потом поеду домой к Оскару. Я не говорю маме, что встречаюсь в городе с Флоренс за коктейлями. Что поеду домой на последнем автобусе. Она лишь всполошится, начнет беспокоиться еще больше, а это невыносимо.
Прямо в классе я переодеваюсь в захваченное с собой красное платье в горошек и прячу блузку и брюки-кюлоты в ящик стола. Этим летом у меня шесть недель отпуска, но я вернусь раньше, чтобы подготовиться к сентябрю.
Чтобы как-то убить время перед уходом, я сажусь за один из столов и переобуваюсь в белые босоножки на каблуках. Беру телефон и захожу в соцсети, чтобы проверить свой канал «Страсть к путешествиям в картинках». На прошлой неделе у меня была 41 тысяча подписчиков. С тех пор мой секретный проект набрал еще 300. Мне повезло: несколько крупных онлайн-аккаунтов и художественных новостных агентств поделились моими работами – набросками местных достопримечательностей и коллажами из винтажных тканей. Немного прошлого в настоящем.
Нажимаю на последний пост – мой самый продаваемый принт «Мост Палтни в городе Бат на закате»: небо, винтажная ткань в цветочек горчичного цвета. На фотографии изображение увеличено до формата А3 и снято перед самим мостом – моя рука видна только в правом нижнем углу. Я храню свою личность в тайне. Хочу, чтобы люди покупали мои работы потому, что они им нравятся, а не потому, что я сестра той самой пропавшей девочки Арден. Той, чье лицо мелькало в новостях несколько недель подряд после исчезновения. Просматриваю комментарии: самые радужные и хвалебные. Счастье растекается во мне как масло по горячему тосту.
Оскар знает о моей страсти к путешествиям. Только он и знает. Иногда мне хочется поделиться этим с родителями. Они бы гордились мной. Я знаю, что гордились бы. Но мама стала бы волноваться. Бояться, что я брошу преподавание, чтобы стать художницей. Она не возражала против моих планов изучать в университете искусство, но спросила, чем я потом займусь с таким образованием. Я воздержалась от слов «буду счастлива». Потому что она, разумеется, хочет, чтобы я была счастлива. Но кроме того, она хочет безопасной, стабильной, надежной работы для оставшейся дочери. Тогда одним поводом для беспокойства станет меньше. Мама просто просияла, когда я проявила проблеск интереса к английской литературе, по которой она сама получила ученую степень.
Она заказала буклеты местных университетов и разложила на обеденном столе. Я хотела учиться за границей. Посмотреть мир. Но знала: если уеду, мама начнет соскальзывать в ту самую темную зазубренную пропасть, из которой выбиралась годами после похищения Оливии. Так что я осталась, изучала английскую литературу в Бристоле, а на следующий год поступила на PGCE[3]. Оливия однажды сказала маме, что хочет стать учительницей. Мама никогда не признается даже себе самой, но это одна из причин, по которой она подтолкнула меня на этот путь. По следам призрака Оливии.
Честно говоря, не представляю сестру занятой преподавательской рутиной. Конечно, в детстве ей нравилось учить меня, как ездить на велосипеде, делать «колесо», расчесывать волосы… Но я думаю, будь у нее возможность, она бы добилась большего. Сделала бы больше. Увидела больше.
Я бросаю последний взгляд на «Страсть к путешествиям в картинках», жалея, что мне не хватает смелости добиваться своей цели. Или черствости, чтобы не заботиться о том, что подумает обожающая меня мама. Я выхожу из учетной записи, вызываю такси и отправляюсь на встречу с лучшей подругой, которая когда-то была лучшей подругой моей пропавшей сестры.
2Кейтлин Арден
Флоренс выбрала необычное заведение в одном из мощеных переулков в центре города. Здесь высокие потолки и викторианский кафельный пол, круглый бар из красного дерева и мрамора с подвешенными корзинами с вьющимся плющом и гирляндами огоньков. Мимо проплывает официант, неся поднос с коктейлями в глиняных горшочках и стеклянных бокалах, на которых преломляется свет. Народу битком. Я протискиваюсь сквозь толпу в поисках подруги. Мимо проходят две женщины – настолько похожие, что нет никаких сомнений: это сестры. Они смеются, взявшись под руки. В это время года я встречаю сестер повсюду. Эти женщины ходят парами, уверенные, что в конце каждого неудачного свидания, вечеринки или просто долгого дня рядом окажется родная по крови душа, которая будет любить всегда.
Одиночество проникает в меня, и, несмотря на жару, мне становится холодно. Большинство не понимает, что такое страх. Настоящий страх. Что значит потерять кого-то из-за человека с ножом и в маске. И никакая напыщенная лирика не заставит это почувствовать. Слова имеют силу, но личный опыт важнее. И из-за этого я могу находиться среди людей – неважно, незнакомых, членов семьи или друзей, которые знают меня всю жизнь, – и чувствовать, что я сама по себе. Одна. Хотя это слово не передает всей тяжести моего положения. Да и нет такого слова, которое могло бы вместить и выдержать эту тяжесть.
Флоренс уже ждет за столиком напротив бара, как всегда покусывая накрашенные красной помадой губы и что-то листая в телефоне. Я мысленно захлопываю внутренние ставни, запирая негативные эмоции и напоминая себе: я не одинока. Сейчас я с подругой, которая для меня как родная. У Флоренс шикарные блестящие волосы чернильного оттенка до ключиц и густая челка. На ней кожаная куртка с черными заклепками поверх шелковой блузки цвета слоновой кости и ярко-оранжевая юбка с кружевным подолом. По сравнению с этим мое платье в горошек и туфли на каблуках кажутся слишком простенькими.
– Опаздываешь, – говорит подруга вместо приветствия.
– Всего на пять минут.
– На семь, – поправляет она, когда я усаживаюсь напротив.
– Как ты можешь никогда не опаздывать?
– Точно так же, как ты никогда не приходишь вовремя.
Мы улыбаемся друг другу.
– Я соскучилась, – говорю ей.
Я заказываю нам по коктейлю, и мы легко завязываем разговор. Флоренс рассказывает о своем последнем прослушивании, но обрывает себя на полуслове, прищурившись. Я поворачиваюсь на стуле, чтобы проследить за ее взглядом. Сквозь толпу, улыбаясь мне, пробирается моя подруга Джемма. Платье лавандового оттенка чудесно оттеняет ее смуглую кожу.
– С окончанием семестра! – Джемма салютует бокалом.
Мы познакомились пять лет назад в начальной школе в маленькой деревушке, когда я только начала работать. Как у единственных сотрудниц моложе сорока пяти лет у нас с Джеммой оказалось много общего. Нас объединяла любовь к «Девочкам Гилмор»[4] и ненависть к такому образчику эмоциональной агрессии и токсичной маскулинности, как Джесс Мариано[5].
Я встаю и обнимаю ее:
– Выпьем за шесть недель блаженства.
Джемма поворачивается к Флоренс и приветливо произносит:
– Рада снова тебя видеть.
Флоренс отвечает еле заметной холодной вежливой улыбкой. Они встречались всего несколько раз, но Флоренс сразу невзлюбила Джемму. Дело в том, что Джемма – сама внезапность, увлеченность картами Таро и горячей йогой. Точно такой была и Флоренс до помолвки с Дэниелом. Но теперь Флоренс – сама организованность, домашний интерьер и выходные с семьей Дэниела в Кенсингтоне.
– Если бы я знала, что ты тоже придешь сюда выпить, мы могли бы что-нибудь придумать, – говорит Джемма.
Прежде чем я успеваю ответить, вмешивается Флоренс. Ее тон слишком самоуверенный, чтобы быть вежливым:
– Вообще-то мы с Кейти отмечаем это каждый год.
– О… – Джемма переводит взгляд с меня на нее. – День рождения или…
К горлу подступает темно-желтая тошнота. Джемма не знает о пропавшей сестре. И о том, что мы с Флоренс встречаемся накануне годовщины ее исчезновения почти десять лет. Не знает о самых мрачных и печальных моментах моей жизни.
Повисает молчание. Джемма догадывается, что о чем-то не знает. Ей неловко и обидно, как ребенку на детской площадке, которого отказались принять в игру.
– Я позвоню завтра? – предлагаю я, чтобы побыстрее снять напряженность. – Можем сходить на этой неделе на ланч. Или кофе?
Джемма мельком бросает взгляд на Флоренс, словно ожидая ее возражений, и кивает. Я улыбаюсь самой дружелюбной улыбкой, чтобы сгладить презрительную усмешку Флоренс. Как только Джемма возвращается к своей компании, Флоренс произносит: «Она не в курсе, да?» – с довольным видом: она по-прежнему остается