Старик обводит тяжёлым взглядом абсолютно всех присутствующих.
– У Каррани нет сейчас другого хлеба, – Ахтар говорит на пушту, но слово «нан», которое он использует, на многие тысячи конных переходов понятно всем правоверным (да и не только им одним): и племенам пушту, и народам дари, и кочевникам-туркан, и даже живущим далеко на юг пенджаби.
– Между нами нет вражды, – Ахтар разламывает сухую лепёшку, протягивая половину девочке-туркан. Сам откусывает от своей половины.
Дочь степного хана, понимая слово «нан», молча откусывает от своего куска, передавая остаток высокому лысому спутнику, который, доедая оставшийся кусочек хлеба, переводит ей все слова пуштуна.
Ахтар коротко кивнув им обоим, возвращается на своё место.
_________
Лично мне по Еркену всё было ясно уже давно. Просто доказательств не хватало.
Планируя вместе с Алтынай дальнейшие шаги, мы добросовестно рисовали наши «таблицы» не один десяток раз: проблемы были понятны, но не находилось решения.
Пока Алтынай, мыслящая нестандартно, не предложила свой план.
Который и сработал на все сто.
Раушан и Сауле, кстати, сразу после всего выговаривали мне, что я зря упрекал Еркена ещё и за старость. В нём, типа, хватало и своего дерьма, и возраст-де трогать не стоило: не по понятиям.
Лично у меня они своими упрёками вызвали только невежливый смех: ещё там, один мой начальник, по имени Еркен Раимжанович (бывают же совпадения!), был на 25 лет старше меня. По работе мы с ним очень не ладили: он напирал на возраст, авторитет и личные интересы на югах. А я предлагал рассматривать нашу с ним иерархию с позиций компетентности и профессионализма.
Вот как-то на профессиональный праздник, Раимжанович был выпивши и вещал, сравнивая: «У нас в языке старость – только с уважительными эпитетами. Белая Борода, … т.д. А у вас в языке что? Только грубости и неуважение! Старый дурак, старый пердун, старый козёл…»
Говорить бабулям, что мыслю я всё же не на туркане, я, понятно, не стал.
А они, кажется, восприняли мой смех с обидой.
_________
Примечание 1: по личному опыту, слово «НАН» (ХЛЕБ) действительно понимают все, от Астаны до Исламабада.
В Индии лично я не был, но говорят, что даже индийцы понимают.
_________
Mishertob = старейшины
BADAL = месть
«ақ сақал» = «белая борода» по-русски
хель = род
Глава 32
– Спасибо за приём, – благодарит один из пуштунов, не вставая, впрочем, из-за стола.
– Но, кажется, у нас осталось ещё одно незаконченное дело? – подхватывает Ахтар, глядя по очереди на меня и на Алтынай. – Хотя, скорее даже просто разговор.
Мы решили сесть рядом, поскольку всё происходившее сегодня больше касалось туркан и пуштунов. Все прочие гости расположились чуть поодаль.
– Дело осталось скорее у нас, а не между нами. Стадо, – кивает Алтынай после того, как дожидается моего перевода. – Находится на маленьком плато, за вот теми горами. В одном дневном переходе от нас. Со стадом десяток пашто из тех, которые изначально нападали.
– Тоже нурзаи, – добавляю. – Кажется, у них в этот раз здорово не досчитаются мужчин этим летом…
– Вы намерены забрать стадо обратно и всё сделать самостоятельно? – обращается один из Дуррани лично во мне, не уточняя подробностей.
Перевожу Алтынай, вопросительно поднимая бровь.
– Конечно, – удивляется Алтынай. – А они предлагают что-то иное? Например, молиться Аллаху, чтоб те десять человек образумились? Не буду смеяться вслух…
Перевожу на пашто без каких-то эмоций, наши собеседники молча кивают, грустно глядя кто на стол, кто себе на руки.
– У нас есть способ сделать всё тихо, без риска для нас. Это во-первых. Зачем нам кто-то ещё? Стадо всё равно наше. – Добавляю от себя (поскольку Алтынай это всё от меня уже слышала, мы это обсуждали). – На суд либо сколь-нибудь справедливое разбирательство в этой Провинции рассчитывать не приходится. Как и на саму справедливость, если только ты сам её не творишь своими руками. По счастью, у Орды есть оговоренное право защитить себя по своему усмотрению. Но есть и ещё один момент. Скажите, уважаемые: что скажут все без исключения пашто, если у любого хеля получится вначале украсть стадо туркан; потом быть пойманными с поличным, а в конце концов всем десятком выйти сухими из воды, без наказания? Либо быть наказанными символически?
Пуштуны хмуро глядят нам меня и не отвечают. Потому на свой вопрос им отвечаю я сам:
– Все ваши между собой будут говорить, что туркан можно не опасаться. Что за преступление (которое по вашему же Пашто-Валлай карается смертью) дурачки-туркан всего лишь грозят пальчиком, как малым детям; и, по тупости своей, всех пойманных затем отпускают на четыре стороны. Значит, что? – Все по-прежнему тяжело молчат, глядя на меня. – Значит, дурачков-туркан можно щупать на упитанность регулярно: всё равно ведь они всех отпускают.
Пара бородачей молча кивает, остальные всё продолжают смотреть на меня.
– И мой встречный вопрос вам, уважаемые. Начнём с Дуррани. Что бы вы сделали, угони я ваше стадо, убей трёх человек ваших и подними руку на любую вашу женщину?
– Орда туркан в своём праве, – хмуро отвечает после паузы кто-то из Гильзаев. – Никто не спорит. Но это не делает данный разговор слаще, легче либо приятнее для нас…
– С другой стороны, будет глупо не спросить в лоб. Раз тут собрались мужчины и разговор открытый. Мы можем как-то решить вопрос выкупом? Либо работой для вас? Есть ли возможность выкупить у вас жизни этого десятка? – говорит второй из Дуррани, явно лишь для очистки совести.
Собираюсь ответить ему всё, что думаю, без прикрас и двойных подтекстов, когда меня за руку трогает Алтынай:
– Переведи мне всё что он сказал, – просит она. – Чувствую, это что-то важное.
Добросовестно перевожу.
– Что ты хотел ответить? – впивается она в меня взглядом, выслушав перевод.
– Хотел спросить в ответ, если бы он свою жену застал с другим, он бы тоже занялся увещеваниями? И объяснял бы обоим, что так делать некрасиво? – пожимаю плечами.
– Ты же понимаешь, что это было бы оскорбление? – не сводит с меня глаз Алтынай, сдерживаясь от смеха (но это вижу только я). – И я сейчас не смеюсь, удерживая серьёзное лицо, только потому, что это будет крайне неуместно в этой беседе. И давай так. Пожалуйста, с этого момента переводи даже все мелочи, которые они говорят. Мне есть что им сказать, но ты сейчас говоришь с ними за меня. А я не понимаю, куда вы идёте в беседе…
_________
Беседа между пашто и представителями ханского шатра туркан изначально не ожидалась лёгкой: слишком много противоречий в интересах.
Да и сами туркан, брат с сестрой, были не так просты, как можно бы ожидать в силу их возраста.
Кстати, они совсем не походили друг на друга внешне. Видимо, или дети разных родителей, которые между собой были родными братьями и сестрами. Или отец девочки прижил лысого от какой-то рабыни с очень сильной кровью, не оставив сыну не только наследства (всем явно распоряжалась младшая сестра, а не старший брат), но и хоть какой-то своей восточной внешности.
От пашто не укрывается, что на логичное и неизбежное предложение Дуррани, лысый брат дочери хана собирается ответить что-то резкое. Возможно, даже граничащее с оскорблением. Один из пашто, говорящий на туркане и понимающий всё сказанное, тихо посмеивается, ничего не говоря вслух.
Но пуштуны уже оценили, что сестра здоровяка намного мудрее и глубже, чем можно было бы ожидать от неё. Дочь хана останавливает брата, явно требует объяснить ей последнюю реплику, потом устраивается поудобнее и начинает отвечать, делая паузы для перевода:
– Я понимаю вас. Как понимаю и своего брата, собирающегося действовать исключительно в соответствии с вашим же Пашто-Валлай. Я понимаю и матерей и жён тех десятерых, которые ещё хотя и живы, но на самом деле уже мертвы. У нас очень разные интересы, потому поймите и вы меня. Для чего мне, потерявшей родного брата, сына моего отца (видимо, действительно двоюродные, и сёстрами или братьями были их родители, – мелькает у всех пашто), оставлять в живых тех, которые после этого обязательно сделают положение моего народа ещё хуже? Одним лишь рассказом о том, что туркан можно убивать безнаказанно. Уже бог с ними, с овцами…
– У нас на твой вопрос нет ответа, дочь хана туркан, – вежливо говорит один из горцев-Каррани. – На этот вопрос можешь ответить только ты сама. Но и не спросить о родственниках мы не могли.
– Мне бы было что вам ответить, если бы в этой провинции были хотя бы налажены основы Суда, и Наказаний после этого суда. Мы бы подчинились решению такого суда, если бы видели, что он честен, справедлив и беспристрастен, – продолжает девочка.
– Добавляю от себя: мы бы, возможно, подчинились, если бы суд в провинции вообще был. – Говорит лысый в конце перевода. – О чём, к сожалению, речь не идёт.
– Ты сейчас говоришь не со слов своей сестры, – полувопросительно говорит Ахтар.
– Всё просто. Главная – она. Но я несу ответственность за то, чтобы она вообще была, и чтоб она жила. – Поясняет брат девочки. – Если я, будучи старше и опытнее, увижу, что своими решениями она сама себе создаёт угрозу, я сам буду эту угрозу устранять. Отпустить по домам десяток бандитов, убивших твоего брата, чтоб по их же дороге к тебе потом пришли их друзья? Уже числом больше? Вы серьёзно? – Кочевник смеётся. – Кровную месть пока никто не отменял. Сестра может прощать. Я – нет. Бадал – дело рук мужчин. Сестра может хотеть чего угодно, но именно в этом случае я бы всё равно поступил по-своему.
– А откуда вы знаете, что тот десяток до сих пор сторожит ваше стадо и что заново овец ещё не клеймили? – спрашивает один из Гильзаев.
– Там наши люди ведут наблюдение с самого первого дня, – пожимает плечами дочь хана. – Видимо, тот десяток пашто до сих пор ждёт команды малика, не зная его судьбы.