— В крикете?
— Скорее в альпинизме: он должен три тысячи раз проехать по вертикали — в этом своем проклятом лифте — расстояние, равное высоте горы Нандадеви. Этой мечте посвящены последние тридцать девять лет его жизни. Но теперь наниматели хотят ее у него отнять, хотя цель совсем близка. Я не могу этого допустить.
— Почему именно три тысячи Нандадеви?
— А почему нет?
Санджай уставился на тетку. Услышанное его сначала позабавило, потом поразило: оказалось, что Лали даже не думает шутить!
— Как мне помочь ему три тысячи раз вскарабкаться на Нандадеви? — продолжала она. — Тем более что у меня даже на домашней стремянке начинает кружиться голова.
— Простейший способ — подменить Риверу на несколько дней. Ты на это намекаешь?
Трубач доиграл мелодию, спрятал в футляр инструмент и собрал монеты, брошенные щедрыми прохожими и не попавшие в шляпу.
— Лали, я не все тебе рассказал. У меня своя компания в Мумбаи. Я отвечаю за сотню с лишним людей. Я прилетел в Нью-Йорк не просто так, а чтобы поправить свои дела.
— Ты такой важный человек, что немного побыть лифтером — это ниже твоего достоинства?
— Я не это имел в виду.
— Именно это ты и имел в виду.
— Я не столько важный человек, сколько очень занятой.
— И твои занятия важнее помощи твоим родственникам.
— Не играй словами, лучше поставь себя на мое место. Как бы я справился со своими делами, если бы ночами катался вверх-вниз на лифте?
— Позволь задать тебе вопрос. Что ты знаешь о своих сотрудниках? Ты знаком с их женами, знаешь, как зовут их детей, их дни рождения, привычки, радости и горести?
— Как это возможно? Говорю же, их больше сотни!
— С высоты своего пьедестала ты мало что можешь разглядеть. А Дипак все знает о жизни обитателей своего дома. Большинство из них считает его простаком, занимающимся мелочами, а он оберегает их изо дня в день, знает их, возможно, даже лучше, чем они знают сами себя, он — их защитник. Дипак — их проводник. А ты кто такой?
— Я не ставлю под сомнение человеческие качества твоего мужа. Жаль, если у тебя создалось такое впечатление, я этого не хотел.
— Удели мне еще минуту, — попросила Лали и запустила руку в свою сумку.
Достав из кошелька монету в двадцать пять центов, она положила ее Санджаю на ладонь и заставила его сжать пальцы в кулак.
— Переверни руку и разожми кулак, — приказала она.
Санджай послушался, и монета упала к его ногам.
— Вот что произойдет с твоим богатством в день твоей смерти.
После этих слов она ушла.
Взволнованный Санджай подобрал монету. Потом он посмотрел на листву большого китайского вяза у себя над головой, еще сильнее разволновался и побежал вдогонку за теткой.
— Сколько ночей? — спросил он, догнав ее.
— Несколько недель.
— Я не собирался оставаться в Нью-Йорке так надолго.
— Главное — захотеть, тогда все получится. Или такой важный человек, как ты, не принадлежит себе?
— Не сочти это за грубость, но ты мастерски манипулируешь людьми!
— Благодарю за комплимент. С какого дерева ты свалился? Ну так как, да или нет?
— Десять ночей, а потом тебе придется подыскать кого-то еще.
— Я сделаю все возможное.
— Хватило бы простого «спасибо».
— Ты сам будешь меня благодарить! Уверена, этот опыт пойдет тебе на пользу.
— Каким образом, хотелось бы мне знать?
— Разве ты не придумал систему для знакомства людей?
— Откуда ты знаешь?
— Я тебя погулила.
— Что ты сделала?
— Включила компьютер и стала искать информацию про тебя. Человек, выдающий себя за звезду хай-тека, обязан знать, что такое «гулить». Ты меня пугаешь!
— Гуглить!
— А я что говорю? Твоя цель — соединять людей, а здесь тебе предоставляется возможность научиться их узнавать. Обратись к Дипаку, у тебя есть несколько дней, чтобы он тебя научил. Как только мы добьемся для тебя контракта, все войдет в норму и ты сможешь начать работу.
— Какой еще контракт? — испугался Санджай.
Лали чмокнула его в лоб и быстро зашагала прочь, прижимая к себе сумку.
Я добралась до Пенн-Стейшн и решила не ехать дальше в метро. Я так восхищалась нью-йоркским метро, когда приезжала из своего Коннектикута, а теперь оно внушало мне ужас: вагоны вечно набиты битком, я боюсь задохнуться в толпе.
Я должна научиться жить на другой высоте, теперь у меня другой горизонт — торсы снующих вокруг меня людей. Разве можно злиться на них за то, что они меня толкают? Как ни странно, от тех, кто не отрывается от экрана смартфона, исходит меньше опасности: они бредут опустив голову и я попадаю в их поле зрения.
На тротуаре меня ждал Дипак. Верный себе, он открыл дверцу такси, даже его «здравствуйте, мисс Хлоя» прозвучало привычно. Папа отдал мне мой планшет, достал из багажника кресло, разложил и постарался подставить его мне как можно удобнее. Под бесстрастным взглядом Дипака, делавшего вид, будто все совершенно нормально, я переползла в кресло.
«Они счастливы, что вы вернулись домой», — прошептал Дипак. Я не сразу поняла, о ком он, но потом подняла глаза и проследила за его взглядом. Все соседи прильнули к окнам: Уильямсы, Леклеры, Зелдоффы, Грумлат и даже Моррисон.
Миссис Коллинз встречала меня в холле — как всегда, радостная. Она обняла меня и расцеловала. Папа захотел подняться в квартиру раньше меня и включить всюду свет. Дипак повез его наверх, а миссис Коллинз решила побыть со мной. Она молчала, но, когда мы услышали, что кабина едет вниз, прошептала мне на ухо, что я сногсшибательная красавица. Это прозвучало как секрет, которому полагалось остаться между нами, и вид у нее был такой искренний, что я ей поверила.
Дипак крепко взялся за рукоятки моего кресла. Я должна была привыкнуть к мысли, что у меня больше нет ног, остались только руки, на них вся надежда. Это очень важно, и через считаные минуты Дипак наглядно мне это показал. Мы подняли миссис Коллинз на шестой этаж, а на седьмом я увидела, что Дипак плачет. Я взяла его за руку, как иногда делала в детстве, это получилось само собой, — наверное, сыграла роль разница в росте, которая теперь появилась вновь. Я сказала ему, что за этот день и так пролито много слез. Он вытер глаза и дал мне слово, что больше это не повторится. И когда мы приехали на мой этаж, он не стал толкать мое кресло, а остался стоять у своего полированного рычага. «То, что было в холле, произошло в последний раз, — предупредил он меня. — Вам не нужен ни я, ни кто-либо еще. Прошу вас, — он указал рукой на выход, — это лучшее, что я могу сейчас сделать».
Я сама выехала из лифта, Дипак помахал мне, и его уверенный спокойный взгляд дал мне понять, что я полноценная женщина. Никто больше не дотронется до рукояток моего кресла. До «14:50» притрагиваться к моей руке тоже было небезопасно, это разрешалось делать только Джулиусу и моему отцу.
10
После собрания у Грумлата Дипак развез жильцов по этажам. Он давно научился расшифровывать выражение их лиц. Леклеры, поднимавшиеся на седьмой этаж, смотрели на него сочувственно, лицо миссис Зелдофф выражало раскаяние, молчание Моррисона было не менее выразительным, чем смущение профессора.
Во входную дверь позвонили. Дипак попрощался с Бронштейном и поехал вниз.
Хлоя ждала отца в гостиной.
— Голос Моррисона все изменил, миссис Зелдофф весьма деликатно разъяснила ему, что он сумеет нажать на кнопку, даже будучи мертвецки пьяным.
— Эта лживая святоша загубила голосование?
— Леклеры тоже пошли на поводу у Грумлата. Если бы монтажный комплект еще только предстояло приобрести, то я бы всех их одолел. Но в сложившейся ситуации мне нечего было противопоставить их желанию обрести свободу.
— Свободу? — удивилась Хлоя. — Как им не стыдно!
— Стыд проиграл одышке: никому не хочется подниматься домой пешком.
— Никто даже не упрекнул Грумлата?
— Это было очень нелегко, но я добился выплаты Дипаку и Ривере годового жалованья. Для наших финансов это весьма чувствительно. Грумлат потребовал дополнительных взносов на эти незапланированные расходы. Лично я не знаю, где наскрести денег. Это не значит, что я посылаю тебя за деньгами к матери…
— Одним словом, бухгалтер испортил жизнь не только Дипаку и Ривере, но и нам. Потрясающе!
— Я бился как мог. Придется снова отправиться в лекционный тур. Как ни жаль мне оставлять тебя одну, выбора нет.
Хлоя поинтересовалась у отца, сколько времени осталось до момента, когда произойдут перемены.
— Будем надеяться, что они окажутся не так уж велики, — пробормотал профессор с грустной улыбкой.
— Ну уж нет, теперь каждый раз, входя в лифт, люди будут говорить: «Все не так, как было раньше, при Дипаке и Ривере…»
— Наверное, ты права, — согласился Бронштейн. — Еще несколько дней все будет по-старому, и надо этим пользоваться.
В гостиной стало сумрачно, небо потемнело. В распахнутое окно ворвался шум деревьев на ветру.
— Мне пора обратно в университет. Судя по всему, попаду под проливной дождь, — горестно вздохнул профессор.
Хлоя закрыла окно. На тротуар уже шлепались крупные, как монеты, капли дождя, поставщик бакалеи «Ситарелла» торопливо вез к двери магазина тележку с полными пакетами, мужчина в темном костюме спрятался под зонтом, привратник в униформе скрылся под козырьком своего дома, няня, толкая элегантную коляску, мчалась вперед что было сил. Порывы ветра пригибали ветви платанов, большие листья испуганно трепетали, газету, которой накрыла голову застигнутая дождем женщина, унесло ветром, Пятая авеню сделалась похожа на картину Тёрнера.
— Боюсь, твой старый плащ не спасет тебя в такую грозу. Как бы студенты тебя не засмеяли!
— Студентов всегда смешит мой внешний вид, — сознался профессор, забирая из вазы у входа ключи.
Хлоя почти не заметила его ухода. Она злилась при мысли, что ее отец мокнет под проливным летним дождем, в то время как Грумлат с удобством расположился в своем офисе с кондиционером. Потом ее посетила любопытная мысль, она заторопилась к компьютеру и приступила к поискам.