— По делам или отдохнуть? — полюбопытствовал водитель.
— Хочу совместить приятное с полезным, — ответил Санджай.
— Через тоннель или по мосту?
Вопрос водителя напомнил Санджаю, что Манхэттен — остров, на который можно попасть разными путями. Он решил, что вид с моста Куинсборо стоит того, чтобы сделать ради него небольшой крюк.
— Из Индии? — спросил его водитель.
— Да, из Мумбаи.
— Может, тоже станешь шофером, как я. Так поступает большинство прибывающих сюда индийцев. Сначала «Желтое такси», для тех, кто похитрее, — «Uber». А для немногих избранных — вот такой лимузин.
Санджай посмотрел на личную карточку водителя, прикрепленную к крышке бардачка. Рядом с фотографией водителя было написано его имя, Мариус Зобонья, номер лицензии 8451.
— Разве поляки не работают в Нью-Йорке врачами, учителями, инженерами?
Мариус поскреб подбородок и задумчиво произнес:
— Не знаю таких. Правда, физиотерапевт моей жены — словак.
— Приятное известие, очень обнадеживающее. Терпеть не могу крутить баранку!
У водителя пропало желание болтать. Санджай вынул из кармана телефон и проверил сообщения. Программа его пребывания в Нью-Йорке выглядела насыщенной. Первым делом следовало исполнить семейный долг. Традиции требовали начать с благодарности тетке, любезно приславшей ему приглашение с рекомендательным письмом. Это было с ее стороны тем более любезно, что он никогда в жизни ее не видел.
— Мы далеко от Гарлема? — спросил он водителя.
— Гарлем большой. Тебе какой — Восточный, Западный?
Санджай полез за письмом и прочел адрес на конверте:
— Двести двадцать пятая Восточная, Сто восемнадцатая улица.
— Пятнадцать минут — и мы там, — пообещал водитель.
— Отлично, едем туда. И уже оттуда — в «Плазу».
Автомобиль выехал на скоростную трассу, идущую вдоль Ист-Ривер и Гарлем-Ривер, и вскоре затормозил перед домом из красного кирпича, построенным в семидесятые годы.
— Ты уверен, что это здесь?
— Да. А что?
— Просто Испанский Гарлем — пуэрто-риканский район.
— А вдруг моя тетка — индианка из Пуэрто-Рико? — отозвался со смехом Санджай.
— Мне подождать?
— Будь так добр. Я ненадолго.
На всякий случай Санджай забрал из багажника свои вещи.
Лали поставила на стол кастрюльку, сняла крышку — и в столовой запахло так, что у Санджая потекли слюнки. Дипак, вернувшись с работы, удивился, увидев жену в сари, которого она никогда не надевала. Еще больше его удивило то, что она приготовила его любимое блюдо, потому что оно появлялось на столе только в праздники. Наверное, его жена уступила наконец доводам рассудка. Почему они так редко доставляют себе маленькие радости? За едой Дипак принялся пересказывать последние новости: он любил обстоятельно излагать все, что прочитал в метро. Но Лали слушала его рассеянно.
— Кажется, я забыла сообщить тебе: мне звонили из Мумбаи, — сказала она, подкладывая ему добавки.
— Из Мумбаи? — переспросил Дипак.
— Да, наш племянник.
— Который из них? У нас наберется десятка два племянников и племянниц, и никого из них мы не знаем.
— Это сын моего брата.
— Вот оно что! — Дипак зевнул, его уже клонило в сон. — У него все хорошо?
— Брат двадцать лет как умер.
— Я спрашиваю не про него, а про племянника.
— Скоро сам у него спросишь.
Дипак отложил вилку.
— В каком смысле «скоро»?
— Слышимость была неважная, — лаконично объяснила Лали. — Я так поняла, что он хочет прилететь в Нью-Йорк. Ему нужна семья, которая бы его приняла.
— При чем тут мы?
— Дипак, с тех пор как мы покинули Мумбаи, ты мне все уши прожужжал своими воспоминаниями о красотах Индии. Иногда у меня создается впечатление, что она застыла во времени, как эстамп. Ну а теперь Индия пожалует к тебе сама. Разве это не повод для радости?
— Ко мне пожалует не Индия, а твой племянник. Что ты о нем знаешь? Вдруг он неуживчивый? Раз ему нужна крыша над головой, значит, он явится сюда с пустыми карманами.
— Мы тоже такими были, когда сюда приехали.
— Но мы были полны решимости трудиться, а не ютиться по чужим углам.
— Подумаешь, неделя-другая! Это еще не конец света.
— В моем возрасте несколько недель — возможно, все, что мне осталось.
— Перестань, смешно слушать! Если уж на то пошло, днем тебя все равно не бывает дома. Я с радостью покажу ему город. Не станешь же ты лишать меня этого удовольствия?
— Где он будет спать?
Лали указала глазами на дальний угол коридора.
— И речи быть не может! — возмутился Дипак.
Он отложил салфетку, пересек гостиную и распахнул дверь голубой спальни. Он сам выкрасил ее в такой цвет тридцать лет назад. Когда он разбирал колыбельку, которую смастерил своими руками, он испытал самую жгучую в своей жизни боль. С тех пор он заходил в эту комнату всего раз в год, чтобы, сев на оставленный у окна табурет, молча помолиться.
Сейчас, увидев, как жена преобразила эту комнату, Дипак горестно вздохнул.
Лали подошла к нему сзади и обняла.
— Дыхание молодости пойдет нам на пользу.
— И когда должен появиться этот твой племянник? — спросил Дипак.
Не успел он договорить, как зазвонил домофон.
Дожидаясь гостя на лестничной площадке, Лали поправляла свое сари и высокий пучок, закрепленный светлым роговым гребнем.
Санджай вышел из лифта. На нем были джинсы, белая рубашка, элегантный пиджак и изящные спортивные туфли.
— Я представляла тебя не таким, — призналась смущенная тетушка. — Располагайся, чувствуй себя как дома.
— Это ни к чему, — раздался у нее за спиной ворчливый голос мужа. — Я пока угощу чаем нашего гостя, а ты ступай переоденься.
— Не слушай этого старого брюзгу, — отмахнулась Лали. — Дипак издевается над моим нарядом, но ведь я не знала, что за человек постучится в нашу дверь. Наша семья была такой консервативной!
— Индия сильно изменилась. Вы меня ждали?
— Конечно, еще как! Ты очень на него похож! — сказала Лали со вздохом, вглядываясь в его лицо. — Так и вижу брата, с которым в последний раз говорила сорок лет назад!
— Не мучай его своими допотопными историями, он, наверное, сильно устал, — вмешался Дипак, подталкивая гостя в сторону столовой.
Вернувшись уже не в сари, а в блузке и брюках, Лали застала мужчин за столом. Они перебрасывались редкими фразами, разговор явно не клеился. Она подала печенье, спросила племянника, хорошо ли он долетел, и стала перечислять достопримечательности, которые мечтает ему показать. Говорить приходилось за двоих: муж не блистал красноречием. Санджай не мог дождаться, когда сможет уйти, не показавшись невежливым. Увидев, как он борется с зевотой, Дипак ввернул, что всем уже пора отдыхать.
— Твоя комната готова, — сообщила Лали.
— Моя комната? — удивился Санджай.
Взяв племянника за руку, она повела его в голубую спальню. Санджай осторожно заглянул в дверь.
Раскладной диван с бархатной обивкой и грубыми спинками Лали застелила оранжевыми простынями, подушек было две, в наволочках в цветочек, одеяло она сама сшила из разноцветных лоскутов. Перенесенный из прихожей столик был превращен в прикроватный, на нем красовался глиняный горшок с бумажными цветами.
— Надеюсь, тебе здесь понравится. Я так счастлива принимать тебя у нас в гостях!
Санджай покосился на часы: стрелки показывали 19:15. Мысль о том, что придется отказаться от апартаментов в «Плазе» с видом на Центральный парк ради комнатушки площадью шесть квадратных метров в Испанском Гарлеме, приводила его в ужас, и он лихорадочно придумывал отговорку, чтобы вырваться из западни, не обидев тетушку. Ничего не придумав, этот раб благопристойности позвонил водителю и хрипло сообщил, что больше не нуждается в его услугах. И всю ночь ворочался и слушал надсадный скрип пружин раскладного дивана, с тоской представляя себе широкую гостиничную кровать.
В доме № 12 по Пятой авеню Хлоя отперла дверь своей просторной квартиры. Положив ключи на столик у двери, двинулась по коридору — настоящей галерее своей жизни: все стены в нем были увешаны фотографиями. Некоторые из них ей нравились, например та, где был запечатлен ее отец в тридцать лет: густая шевелюра, лицо волевое, как у Индианы Джонса. Ее лицейские подружки обмирали от одного его вида. Кое-какие снимки она люто ненавидела: на одном из них ей вручали медаль после забега в Сан-Франциско, а мать стояла рядом с совершенно счастливым видом, хотя уже назавтра она собрала вещички и упорхнула. Некоторые фотографии вызывали ностальгические чувства, к примеру снимок собаки, члена семьи, — тогда ее родители еще были семьей…
Из-под двери библиотеки пробивался свет. Молча войдя туда, она уставилась на отца. Его шевелюра была по-прежнему густой, но из рыжеватой стала пепельной. Профессор Бронштейн увлеченно проверял студенческие работы.
— Как прошел день? — осведомилась она.
— Преподавать кейнсианство стаду прыщавых студентов не так тоскливо, как может показаться. Как там твой кастинг? — поинтересовался он, не поднимая глаз. — Все позади?
— Все будет ясно через несколько дней: либо меня вызовут на вторую пробу, либо я получу сотое письмо с объяснениями, почему им не подхожу.
— Ты не ужинаешь с Шопенгауэром?
Хлоя взглянула на отца и быстро попятилась к двери.
— Ты не прочь посидеть в ресторане с дочерью? Я буду готова через полчаса.
— Двадцать минут! — крикнул он ей вслед.
— За это время только наполнится ванна! Когда удосужишься починить сантехнику, я смогу собираться гораздо быстрее, — донеслось до него из коридора.
Профессор Бронштейн выдвинул ящик письменного стола, порылся в нем, нашел старую смету и при виде запрошенной суммы в который раз загрустил. Вернув смету на место, он вернулся к своему неблагодарному труду и не поднимал головы, пока Хлоя снова не постучала в дверь спустя довольно долгое время.
— Я вызвала мистера Риверу, пойдем скорее.