— Свет, — закончив свой рассказ, Леся вдруг понизила голос и спросила: — Ты на него очень сердишься?
— На кого? — я даже не поняла поначалу.
— На Макса.
— Не знаю, — ответила я честно. — Я просто стараюсь не думать. А что, ты знаешь, как…
— Нет. Я ничего не знаю. Я просто знаю Макса. Он может наломать дров. Но… Свет, он хороший человек.
Странно, но почему-то никакие ревнивые червячки больше не грызли мой мозг. Ну и хорошо. Я ведь всегда понимала, что эта ревность очень глупая…
— Я знаю, что хороший. Но Лесь… понимаешь, беременна-то я не от него.
— А… от кого? — спросила она, запнувшись.
— От мужа. Почти бывшего. Но тогда он бывшим не был.
Леся немного помолчала, громко вздохнула мне в трубку.
— Господи, как всё сложно.
Я улыбнулась. Да нет, почему же сложно? Всё предельно просто.
Какому мужчине нужен чужой ребёнок? Ещё и от нелюбимой женщины.
— Ладно, Лесь. Мне на уколы пора. Я позвоню, как выпишут.
— Хорошо, — вздохнула она ещё раз и отключилась.
Выписали меня не в четверг, как обещали, а в пятницу. Я вызвала такси и поехала домой. В пути страшно боялась, что меня вновь затошнит, но обошлось.
Накануне выписки лечащий врач провела со мной целую разъяснительную беседу, объяснив, что я должна выполнять все назначения и ни в коем случае не нервничать.
— Если кто начнёт вам нервы трепать, сразу шлите лесом, и всё, — посоветовала она, и я пообещала так и делать.
А вернувшись домой, я позволила себе немножко подумать о том, что меня беспокоило ещё в больнице, но что я старательно гнала прочь, пока не выздоровею.
Я должна была сказать Андрею. Это ведь его ребёнок…
Именно поэтому, после того как я сходила в магазин, наполнила холодильник едой, поела и помылась в родной ванне, я позвонила своему почти бывшему мужу.
— Алло, — голос его звучал обеспокоенно. — Свет, я тебя разыскивал на неделе… Ты где была?
— Болела.
— Что-то серьёзное?
Нет, ну не по телефону же…
— Да так. Слушай, я бы хотела с тобой встретиться. Ты можешь завтра? Скажем, в двенадцать?
— Могу.
— Тогда приезжай ко мне, пожалуйста, а то я сейчас не слишком выездная.
— Хорошо. Договорились.
Я положила трубку и глубоко вздохнула. Так, не нервничать. Всё хорошо, нормально, офигенно и замечательно. А будет ещё лучше.
И вообще… пойду-ка я посплю. А то после этих походов по магазинам так устала, ужас…
С этой мыслью я и направилась в спальню. Посмотрела на часы — шесть вечера. А, ну и пофиг.
Как говорил мой папа: «Больше спишь — меньше нарушений»…
Разбудил меня настойчивый звонок в дверь. Я застонала, открыла один глаз, нашла под подушкой мобильник и убедилась, что спала всего час.
Так. И какой гад меня разбудил? Убью!
Нет-нет, Светка, спокойнее. Всё офигенно, хорошо, замечательно… Вдох-выдох. Вот, молодец.
Я накинула халат поверх ночнушки и пошла ко входной двери. Посмотрела в глазок — и сразу весь мой аутотренинг полетел в бездну.
Макс.
Я начала легонько биться лбом об дверь. Что делать, что делать… Открывать или нет?!
— Света, — сказал вдруг Юрьевский, — я слышал, как ты протопала к двери. Открой, пожалуйста. Честное слово, я с миром.
Я потопталась нерешительно на одном месте, вздохнула, попытавшись успокоиться. Хрен мне!
— Ладно, — пробормотала и открыла дверь.
И сразу же застыла в изумлении. А потом чуть покачнулась, словно попытавшись упасть в обморок… И Макс шагнул вперёд, аккуратно обнимая меня и заглядывая в глаза.
— Ну что ты? Цветов никогда не видела?
— От тебя не видела, — ответила я хрипло.
Он улыбнулся и, наклонившись, легко поцеловал меня в щёку.
— Прости, — прошептал так искренне и горько, что я чуть не расплакалась, — я такой дурак. Обвинял тебя чёрт-те в чём. Это моё прошлое, Светик. И ты в нём не виновата.
Я не знала, что сказать. Просто стояла и смотрела на один-единственный цветок, который принёс Макс.
Гербера. Я всегда любила герберы.
— Светик… Прости… — шептал между тем Юрьевский. — Я правда всё понял…
— Что ты понял?
— Что ты не стала бы врать. Дело даже не в том, что это враньё невозможно и нелепо… Ты просто не стала бы врать.
— Дошло-таки, — пробурчала я, надувшись. — И долго доходило?
— Да нет… Минут пять…
— Может, надо было пересидеть эти пять минут где-нибудь? — съязвила я, надувшись ещё больше. — А потом уже орать?
— Может быть, Светик. Я знаю, что придурок и дебил… Цветочек возьмёшь?
— Возьму, — я шмыгнула носом и забрала у Макса герберу. — Раз уж принёс… А ты чаю хочешь?
— Хочу, — ответил он как-то неуверенно, и я сразу поняла, почему.
— Ага. Чаю и жрать. Да?
— Да, — кивнул Юрьевский, улыбнувшись. — Но я не буду тебя обременять.
— Ты не обременишь. Я всё равно себе уже еды наготовила. Пойдём, покормлю.
Он явно обрадовался. Эх, мужики… Ну лишь бы покушать!
В дверях кухни мы с Максом как-то неудачно (или наоборот, удачно…) столкнулись плечами, и я ощутила, как меня вдруг будто бы кипятком с ног до головы окатило. Услышала тихий вздох Юрьевского — и задрожала…
Но виду не подала. Прошла на кухню, налила в вазу воды, поставила туда герберу… и задумалась.
— А почему он… один? — спросила как-то глупо и невпопад, но Макс понял. Сел на табуретку и ответил:
— Знаешь, наверное, это бред… Мне все и всегда говорили, что женщинам надо букеты дарить. А мне кажется, что один цветок гораздо красивее букета. В букете они все как-то теряются. А один цветок — он как картина. Смотришь и изучаешь каждый лепесток…
— Да ты философ, — я засмеялась, залезая в холодильник. — Протагор.
— Я скорее Кант. Это же у него была «вещь в себе»?
— У него.
— Вот. Это я. Вещь в себе.
— Ты хоть помнишь, что это? — фыркнула я, доставая кастрюлю с пловом. Макс помотал головой.
— Нет, конечно. Просто словосочетание помню. Красивое. А ты помнишь?
— Помню. Я в подростковом возрасте философией увлекалась… Знаю, странное увлечение для подростка, но я вообще была странной… Так вот. — Я поставила кастрюлю на стол, взяла сковородку и начала накладывать туда плов. — Мы — то есть люди — воспринимаем всё окружающее нас через призму собственных чувств. Но при этом мы не можем знать, каковы эти вещи, которые мы воспринимаем, сами для себя. Вот этот цветок — какой он сам для себя?
Макс задумался, поглядел на герберу.
— Знаешь… по-моему, это очень похоже на Протагора и его «Человек есть мера всех вещей».
— Конечно, похоже. Все философы рассуждали об одном и том же, только разными словами. А иногда и слова те же использовали…
Я добавила в сковородку с пловом немного воды, чтобы не пригорал, и включила плиту. Потом поставила перед Максом тарелку, положила приборы, налила в стакан воды.
Он всё это время смотрел на меня, и я ощущала его взгляд всем телом. Хоть бы не уронить ничего…
— А ты?..
— Я уже поела и пока не хочу. Чуть попозже кефирчика выпью. Или ряженки… — протянула я мечтательно и улыбнулась.
— Как твоё… здоровье? — спросил Юрьевский, запнувшись. Я видела по его глазам, что он считает себя виноватым в том, что случилось. И отчасти, конечно, так и было…
Но он ведь не специально.
— Ну видишь — выписали. Значит, уже лучше. — Я отвернулась к плите, открыла крышку и стала помешивать шипящий плов. — А ты тогда… сказал, что не можешь иметь детей.
— Сказал.
— А… почему?
Он говорил о своей болезни так спокойно и бесстрастно… И я вдруг осознала, что Макс всегда так делает: отключает чувства полностью, если не может с ними справиться. Нечто вроде анестезии…
Очень хотелось плакать, так жалко его стало. И обернуться, и обнять, и поцеловать…
Но я не решилась. Зачем ему женщина, которая ждёт чужого ребёнка? Он ведь просто извиниться пришёл, не больше. И я Макса за это не осуждала.
Это было нормально, логично. Так на его месте поступил бы каждый мужчина.
Но в горле всё равно почему-то стояла горечь, будто я наглоталась дыма от сгоревшего костра…
— Что ты будешь делать… теперь? — спросил Макс, пока я выкладывала ему в тарелку разогревшийся плов.
— Я Андрею звонила. Завтра встречаемся… расскажу ему.
— Хочешь… вернуться? — сказал Макс осторожно, начиная есть плов.
— Нет, — я помотала головой. — Никаких возвращений. Но он должен знать, отец всё-таки.
— Да, — Юрьевский мрачно жевал. — Согласен. Должен.
Я села на табуретку рядом с Максом. Мы немного помолчали, а потом я вдруг вспомнила про Жульку.
— Слушай, а тебе домой не надо?
Он обиделся. Я сразу поняла — обиделся…
Положил приборы, начал вставать, и я испуганно затараторила:
— Да я в другом смысле. Ну что ты… как маленький. Я про Жульку! Ты же всегда торопился, чтобы выгулять её! А сейчас уже больше семи вечера…
Он опустился обратно на табуретку, расслабился и посмотрел на меня виновато.
— Я дурак, да?
— Да! — рявкнула я. — Полный идиот. Но…
Я чуть не сказала «но я тебя люблю». Сдержалась.
— Но зато честный и прямолинейный.
— Да уж, — фыркнул Макс, опять принимаясь за плов. — Даже не знаю, точно ли это достоинство.
— Для меня да. А на всех остальных лично мне пофиг.
Он улыбнулся. Помолчал немного, явно увлекшись пловом. Я видела, что ему нравится, и сама растекалась по табуретке от удовольствия, глядя, как он ест.
Как бы я хотела смотреть на это каждый день…
— Я к Жульке сначала съездил, выгулял её, — ответил вдруг Макс. — А потом к тебе. Светик, я хотел узнать. Ты… насчёт увольнения… подумала?
— А-а-а, — я хихикнула. — Мишин тебя убить грозился, но ты выжил.
— Выжил, — кивнул Макс. — Но с трудом. Так ты…
— Не уволюсь. Если ты, конечно, не против.
— Я не против. Я ещё жить хочу.
— Что, — я прищурилась, — Сергей страшен в гневе?