Резко захотелось выпить, и я решила, что оставаться дома больше нельзя. Оделась потеплее и выскочила на улицу.
Воздух сразу охладил щёки, чуть заморозил мою тоску. Хотя мороза на улице не было — плюс один, не меньше. Унылый серый ноябрь. Хотя теперь уже чёрный — стемнело довольно давно.
Я решительно направилась куда глаза глядят — погуляю по району, авось легче станет. Но меня вдруг окликнули:
— Света!
Видимо, идея с прогулкой всё же была неудачной.
Неподалеку от подъезда, переминаясь с ноги на ногу, стоял Андрей. Увидев его, я отвернулась и зашагала в противоположную сторону, не говоря ни слова.
— Света! — он метнулся за мной, попытался взять за руку, но я выдернула свою ладонь. Кожа у моего почти бывшего мужа была холодная, видимо, долго ждал и замёрз. — Пожалуйста, давай поговорим!
— Отстань, бога ради, — сказала я усталым голосом. — Я вышла прогуляться, только чтобы не думать. А ты сейчас опять меня собьёшь с пути к успокоению. Потом хрен уснёшь. А мне завтра на работу.
— Света…
Я всё-таки остановилась, уставилась на Андрея.
Выглядел он плохо. Глубокие карие глаза, которые я когда-то так любила, лихорадочно блестели, под ними залегли тени. И он будто бы похудел.
И нос до сих пор чуть опухший…
— Ну что тебе от меня надо? — вздохнула я. — Вещи хочешь забрать?
Андрей покачал головой.
— Нет. Я вернуться хочу.
— Чего? — я даже сделала шаг назад. — Ты чего говоришь такое? Совсем сдурел?!
— Свет… — он приблизился ко мне, вновь попытался взять за руку, я опять не далась. — Я тебя люблю. Не Сашку. Ты меня тогда не дослушала…
— Я и сейчас не хочу слушать, — перебила я Андрея. — Мне до этого дела нет. У Сашки будет ребёнок, твой ребёнок. Вы меня год обманывали. По-твоему, это можно забыть и простить?!
Кажется, я начала плакать.
— Я понимаю, Свет, понимаю…
— Да ни хрена ты не понимаешь! — завопила я, подошла ближе и треснула его по щеке. Сильно. — Ни чёртового ё***ого хрена ты не понимаешь! Я тебя ни видеть, ни слышать не хочу. А ты — вернуться! Тошнит меня от тебя!! Так понятнее?! Тошнит!
Андрей перехватил мою руку, которой я только что его била, притянул к себе и обнял — сильно-сильно.
Раньше я так любила его объятия. С них ведь всё и началось. Я рассказывала ему про родителей, и он меня обнял. Молча слушал, гладил по спине и обнимал.
— Уходи, — прошептала я в его пальто, глотая слёзы. — Думаешь, я такая глупая? Я знаю, что ты её не любишь. Но Сашка-то тебя любит. И ты теперь за неё в ответе. За неё и за ребёнка.
— Я не хотел причинять тебе боль, Свет, — шепнул Андрей мне в волосы. — Правда, не хотел. В первый раз это по пьяни случилось, а потом Сашка как специально…
— Она и специально, — я засмеялась. — Она же тебя любит с пятнадцати лет. Вот и решила завоевать. А на войне все средства хороши.
— Пожалуйста, прости, — он приподнял мою голову, заглянул в глаза. — Пожалуйста, Свет.
— Я тебя прощу, — сказала я спокойно. — И Сашку тоже. Но не сейчас, а просто… когда-нибудь. Может быть, через год. Или через десять лет. Я не знаю. Но не сейчас. А сейчас… просто уходи.
Андрей хотел поцеловать меня, но я не далась. Отвернулась, и его губы только коснулись щеки.
— Я люблю тебя, Свет.
— Теперь это уже не важно, — ответила я глухо, вывернулась из его рук и зашагала обратно к подъезду.
Прогулки точно не получится. Поэтому… будем пить. И смотреть мелодрамы.
Пить я всё же не стала. Надо бороться с этой пагубной привычкой. Зато нажралась шоколада так, что живот опух и изжога началась.
Вставать утром было сложно. Голова раскалывалась, но уже не от похмелья, а от слёз. Конечно, когда полночи ревёшь в подушку, выглядеть утром королевой красоты и грации — это, как говорится, фантастика.
Сегодня никаких америкосов и вообще встреч, поэтому долой красные платья. Наденем джинсы и красный свитер. Красные глаза, красный нос, красный свитер — полная цветовая гармония.
Первая половина дня в офисе прошла относительно спокойно. Я доделывала проект для «Эдельвейса», про то, почему Юрьевский меня уволил, коллеги больше не спрашивали. Почти рай.
В час дня я почувствовала, что хочу есть. Из-за сожранного накануне шоколада я не стала завтракать, и мой желудок теперь бунтовал и выводил дикие укоризненные трели.
Я взяла кошелёк, тихонько выскользнула из-за стола и, предупредив соседку о том, что отлучусь на обед, потопала к лифтам.
Очутившись в холле с лифтами, я мысленно чертыхнулась. Ну почему я решила пойти на обед именно сейчас… Подождала бы хоть пару минут!
Может, сделать вид, будто я что-то забыла в офисе? Развернуться и уйти, сказав глубокомысленное «Ах, да»?
Поздно. Он уже меня заметил.
— Добрый день, Света, — сказал Юрьевский, внимательно глядя на меня. Очень внимательно. Пожалуй, даже слишком.
— Добрый, Максим Иванович, — ответила я бесстрастно и встала рядом.
— На обед? — спросил он так же безэмоционально.
— Да.
Лифт запищал, открыл двери. Пустой. Чёрт… Были бы ещё люди, мне было бы спокойнее. Хотя ничего случиться не может, но всё равно.
Мы вошли внутрь, двери медленно закрылись, и лифт пошёл вниз. Секунды две он шёл, да… А потом бац — и остановился. И замер.
— Разве уже приехали? — удивилась я. Лифты у нас тут, конечно, космической скорости, но не до такой же степени.
Юрьевский нахмурился.
— Не думаю. Видимо, мы застряли.
— Чего? — перепугалась я.
— Застряли, говорю. — Генеральный шагнул к панели с кнопками, нажал на одну с микрофончиком, чуть наклонился и сказал: — Добрый день, уважаемые. Лифт «Ц» застрял. И мы вместе с ним.
— Знаем, — буркнули оттуда мужским голосом. — Уже исправляем.
— Спасибо, — поблагодарил босс. Ишь ты, каким он умеет быть вежливым.
Отвернулся и отошёл на прежнее место, только вместо того, чтобы смотреть на дверь, уставился на меня. Я занервничала.
И в полной лифтовой тишине вдруг раздалась душераздирающая трель моего многострадального желудка…
Да уж, Света. Очень сексуально.
Юрьевский чуть усмехнулся и спросил:
— Голодны?
— А не слышно? — я попыталась быть язвительно-ироничной, чтобы он не понял, насколько я смутилась.
— Да. Это было громко. Но кричите вы всё же громче.
Я не сразу поняла, что он имеет в виду, а когда поняла, почувствовала, что начинаю краснеть. Не знаю даже, от злости или от смущения.
— А вы молчите. Только сопите в ухо.
— Да, я не очень разговорчивый, — согласился Юрьевский. — И совсем не люблю разные нежности. Но вам всё равно понравилось.
От возмущения я надулась, как рыба-мяч.
— Максим Иванович, — процедила я, косясь на панель с кнопками. — А вы понимаете, что нас могут услышать?!
— Могут, — он пожал плечами. — Ну и что? Я не женат, вы теперь тоже почти не замужем. Чего стесняться?
Офигеть. Я даже с ответом не нашлась.
Попыхтела немного, а потом сказала:
— Совести у вас нет.
— Нет, — согласился Юрьевский. — И я по ней даже не скучаю. Лишняя деталь. А вы всегда носите красное? Красное платье, теперь красный свитер…
— Не всегда. Но часто. Красный цвет… делает меня ярче. Я по жизни бледновата, а как одену красное — так вроде и ничего.
— Бледноваты? — переспросил он, изучая моё лицо, и я пояснила:
— Не в смысле цвета кожи. У меня не запоминающаяся внешность. Не яркая, не вызывающая. Понимаете?
Юрьевский помолчал немного, глядя на мою мордашку. Потом взгляд его пополз вниз — к груди, животу, бёдрам… весьма откровенный взгляд.
Как он умудряется быть таким пошляком, даже ничего не говоря?! Как?!
— Это полный бред, — вдруг заключил генеральный, и я даже кашлянула. — Вы очень привлекательны. А задница у вас так вообще обалденная.
Я вновь кашлянула, посмотрела на панель с кнопками. Панель молчала.
Хоть бы этого никто не слышал…
— И грудки аппетитные. Я такие как раз и люблю. Небольшие, остренькие.
Всё. Цветом я сравнялась со свитером.
— Прекратите, я вас умоляю!
— Я предпочитаю, чтобы меня умоляли в другом месте, — сказал Юрьевский насмешливо. — И не шипели, как змея, а кричали.
— Вы специально?!
— Как вы догадливы, — теперь в его голосе насмешка чувствовалась ещё больше. — Иначе вас не расшевелишь. Лицо невозмутимое, глаза заплаканные. Вы чего, ревели полночи?
— Не ваше дело, — буркнула я.
— Моё-моё. Доведёте себя, кто будет доделывать проект для американцев?
— Дед Пихто и бабка с пистолетом, — огрызнулась я.
— Дед Пихто — это вы, как я понимаю, про меня, — выдал генеральный очередную пошлость. — А бабка с пистолетом — это кто? Мишин, что ли? Он, скорее, папка. И не с пистолетом, а с целым ружьём.
— А вы видели?
Он не понял. Жаааль. Ничего, сейчас я объясню.
— Что видел?
— Ружьё его. Он, чего, снимал штаны и показывал его вам?
Юрьевский несколько секунд смотрел на меня, а потом фыркнул.
— А вы умеете пошлить. Надо же.
— А с вами по-другому нельзя. Знаете, как со строителями надо матом разговаривать, так и с вами — пошлостями. Иначе вы зачахнете, как цветок без компоста.
Генеральный, кажется, хотел что-то ответить, но не успел.
Лифт вдруг рухнул вниз.
Именно так — рухнул. Не поехал, а сорвался.
Я взвизгнула… и почти запрыгнула на Юрьевского. Обхватила руками всего-всего, прижалась… хорошо хоть ногами не стала обхватывать.
— Что за **аная х**ня? — завопил он, обнимая меня крепче.
И тут лифт резко остановился. Настолько резко, что у меня закружилась голова и зашумело в ушах. И мы с генеральным упали на пол, как бутерброд с маслом падает со стола — то бишь, маслом вниз. Маслом, разумеется, оказалась я.
А Юрьевский грохнулся сверху, зашипел — явно ушиб себе что-то, — поднял голову…
Конечно, по закону подлости двери лифта разъехались именно в этот момент. И мы с генеральным смогли лицезреть толпу совершенно охреневших людей, которые пялились на нас так, будто увидели внутри кабинки слона. Розового.