– Что у тебя с руками?
– Цемент. Ожоги, – кратко объяснил Введенский.
– Какими судьбами, Михаил Лукич?
– Гуляю себе, заплутал, – улыбаясь, заявил он, – смотрю: Сонька с компасом. Блуждала в трех деревах и ругалась последними словами.
Он отвесил племяннице легкий подзатыльник, а она ласковым котенком боднула головой его лапищу, совершенно не смущаясь ее уродства. И принялась оправдываться, показывая компас:
– Глупая штука сломалась.
Дядя возразил:
– Нечему там ломаться. Пользоваться надо уметь. Показываю еще раз.
И, зажав меж коленей футляр, освободил руки, принялся объяснять. Акимов спросил:
– Где Ольга?
Не поднимая головы, тот спросил:
– Ольга? Это которая?
«Нога огромная. Хромает. Уголовник. Футляр… явно этот. Человек умный, образованный, обаятельный, наверняка может найти подход – как минимум к Катьке нашел? Но убивать? Он не по этой части, чистоплюй, спекулянт… Хотя кто его знает, на что он способен. Спокойно как он себя ведет. И слишком близко Сонька к нему стоит, и голову наклонила. Что, если сейчас…»
Девчонка в очередной раз что-то раздраженно переспросила, и дядька, в сотый же раз разъясняя одно и то же, обозвал ее тундрой, приобнял так, что ее цыплячья шея оказалась как раз на сгибе длинной клешни…
Нервы сдали, Сергей вынул пистолет. Введенский привычно вздернул руки.
– Сидеть, – скомандовал лейтенант. – Соня, отойди.
– Зачем? – сварливо спросила она, даже головы не повернув.
– Сказано: отойди. Слушаться надо старших, – заметил Введенский.
На него-то девочка соизволила глянуть, потом и на Акимова обратила внимание. Отошла, так и быть, присев на корточки, продолжила рассматривать строптивый прибор. Потом достала ножик – и Сергей сглотнул ледяной ком в горле – небольшой, с коротким лезвием. Стараясь говорить спокойно, лейтенант спросил:
– Соня, откуда нож у тебя?
Она раздраженно ответила:
– Миша дал. Вы своими делами занимайтесь. – И продолжила ковыряться, не обращая на взрослых внимания, как бы решив: пусть их дурью маются.
Михаил, продолжая держать руки вверх, дружелюбно поинтересовался:
– Чего это ты, Сергей Палыч, пушкой тычешь? В связи с чем?
– Где Ольга? – проскрежетал лейтенант.
Введенский терпеливо уточнил:
– Что за Ольга-то?
– Гладкова.
– А, это твоя, что ли, падчерица?
– Да.
– Почем мне знать?
– Почему ты не в колонии? Сбежал?
Михаил присвистнул. Сонька подняла голову.
– Достань бумажку из кармана, отдай дяде милиционеру.
Девчонка спросила:
– Что, сам не можешь?
– Пока нет.
Акимов сплюнул:
– Соня, сиди, где сидишь. А ты руки держи, не опускай.
Подошел сам, обхлопал карманы на пиджаке. Введенский подсказал:
– Слева, в потайном.
– Разберусь.
В самом деле во внутреннем кармане наряду с прочим оказалась у него справка, подтверждающая право заключенного Введенского М. Л. на краткосрочный отпуск. «Форма, почерк, печати, вроде бы все правильно. Черт его разберет». Акимов, скрипнув зубами, разрешил:
– Опусти руки.
Введенский с облегчением повиновался, потряс кистями:
– Благодарствуйте. А то зудят – сил нет.
– Почему идешь через лес, не едешь на электричке?
– Полезно для здоровья. Ноги свои, и бесплатно.
– Не болят?
– Привык.
– На поезде-то быстрее.
– Это если в нормальной одежде. – Введенский развел полы своего лапсердака. – В таком смокинге каждый постовой останавливает. Это хорошо, что перчатки по случаю раздобыл, а то того и гляди на Короленко упекут…
– Что за Короленко? – машинально спросил Сергей.
– Пансионат для сифилитиков, – брезгливо пояснил Введенский и скроил такую гримасу, что Акимов почему-то решил оправдаться:
– Да мне-то откуда знать?
– …И мне лишний раз своей вывеской светить нет резона.
– Скрипка откуда?
То ли почудилось, то ли лучезарно-щербатая улыбка все же померкла? Во всяком случае, Введенский помедлил, прежде чем ответить:
– Нашел.
– Где?
Он развел руками, махнул куда-то назад, в лес:
– Там. Хочешь – пошли покажу. Двадцати верст не будет.
– Врешь ведь.
Михаил удивился:
– А что, украл, что ли? Я не по этой части, и потом, мне к чему такие дешевки?
– Ты почем знаешь, сколько она стоит?
– На, сам смотри. – Введенский, протянув футляр, постучал длинным серым пальцем. – Четверть, детская, казенная. Видишь номер? Напрокат в музыкальной школе взята, грош цена ей, да никто не купит, чтобы не залететь за кражу государственного. Ну?
– Так, а брал зачем? И оставил бы, где нашел.
– Никак невозможно было оставить, инструмент нежный, испортится. Я и прихватил… во, в бюро находок сдать.
– Нет у нас в районе бюро находок.
– А я и не сюда нес.
Акимов смотрел выжидающе. Михаил повел речь уже не нагло, а вполне по-людски:
– Палыч, чего крысишься? Ты ж меня не первый год знаешь, и помогал я тебе, и документы чистые, ты сам видел. Отпуск у меня, иду семейство повидать – криминал, что ли? И, к слову, к вам вопрос: почему дети малые одни по лесу гуляют?
– Ну ты-то куда… – вскинулся было Акимов, но сдержался и вполне радушно пригласил: – Раз все равно к нам идешь, то пошли вместе.
– Пошли. А зачем?
– Сперва Соньку домой забросим, поздороваешься, потом в отделение заскочим.
Введенский потер подбородок, одобрил, но с сомнением:
– План хорош. Но вот к вам-то зачем? Обязательно?
– А что? Отметишься и с нашими поздороваешься, поговорим о том о сем.
Михаил подумал, после паузы снова заговорил:
– Послушай-ка, Акимов. Из-за этой вот фисгармонии сыр-бор?
– Нет, конечно, – тотчас соврал Сергей.
Введенский не поверил, но покладисто заверил, что все понятно, и поторопил:
– Что ж, шагаем. А то скоро стемнеет, и дитё застудим.
Он потянулся взять Соньку за руку, но Акимов не позволил, ухватил сам. Некоторое время прошли, потом Введенский, обо что-то споткнувшись, принялся хромать сильнее.
– Не беги, лейтенант, – попросил он, – разваливаюсь! Да и портянка, сука, сбилась. Подержи инструмент.
Акимов, одной рукой держа Сонькину лапку, второй взял протянутый футляр. «Разваливающийся» Введенский сиганул в кустарник и задал стрекача. Лейтенант рванул за ним, но под ноги тотчас кувырнулась глупая Сонька, Акимов едва успел перескочить через нее. А Введенский бежал весьма бодро, его корявый силуэт был уже в сумерках едва виден.
Акимов прицелился, поймал его на мушку.
Вдруг Сонька, прыгнув, повисла у него на руке, потом впилась мелкими острыми зубами. Попала, как нарочно, в нерв – Сергей выматерился, стряхнул ее. Легкая девчонка отлетела, но снова стала прыгать на него, как взбесившийся бурундук. Оторвут от руки – повиснет на ноге, стряхнут с ноги – хватает за рукав, сломанными коготками полоснула по лицу. И вдруг лезвие блеснуло, Акимов взвыл, зажимая запястье, кровь брызнула цевкой. Нож у Соньки он выхватил, но не успел отбросить, как она вцепилась руками в лезвие, зашипела – и тут все прекратилось.
Девчонка откатилась в сторону и, размахивая ладошками, разразилась рыданиями.
Сергей не сразу понял, что они на поляне не одни. Получилась немая сцена.
Откуда-то взявшаяся Ольга, выкатив глаза и раскрыв рот, стояла, глотая воздух. Остапчук стоял, руки в стороны, сначала бурый от прилившей крови, точно свекла, потом начал белеть, белеть, как мукой обсыпанный. Возник откуда-то Колька Пожарский, который совершенно по-мальчишески зажал рот ладонью. Наталья с диким воем кинулась к дочке.
Акимов узрел себя со стороны: встрепанный, красный, размахивающий пистолетом, в сторонке вопит благим матом, бьется в маминых руках перепуганная Сонечка, размахивая окровавленными руками. Валяется на траве этот дурацкий футляр от скрипки. И нож.
«Смерть моя пришла», – решил он, положил пистолет на землю и зачем-то поднял руки.
Нет, Наталья не загрызла Палыча прямо в лесу – отбили. Остапчук и Колька просто держали взбесившуюся бабу за руки. Оля, белая как полотно, что-то убедительно-утешительно бормотала, перетягивая Соньке руки, а та орала, стоя на одной ноте.
Когда подоспел, запыхавшись, серо-бордовый Сорокин, то немедленно взмолился, ткнув пальцем в Акимова:
– Ваня, родной! Убери его, уведи!
– Куда прикажете? – послушно спросил сержант.
– До ближайшего дота! Оврага! Сортира! Куда угодно, не то я его сам пристрелю.
Городил он, конечно, чушь, а делал дело. Оттер от остальных впавшую в амок Наталью, ухватил икающую, синеватую, кровью заляпанную Соньку и на хорошей скорости погнал обеих из лесу, держась сзади, точно конвоируя. Остапчук, предусмотрительно как следует отстав, сопровождал деморализованного Акимова.
Ребята – Коля с Олей – разумно плелись в еще более дальнем арьергарде и все тормозили, пока не оказались одни на сумеречной лесной тропинке. Колька, выслушав Олину версию происшедшего, сначала выдал ей легкого леща, но тотчас чмокнул в темную растрепанную макушку:
– Не реви, не реви, все ж хорошо.
– Я так перепугалась! Да как представлю, что могло бы… ой-ой-ой! – И снова вся сморщилась и разревелась.
– Выключи фонтан, – призвал Колька, – в следующий раз сто раз подумаешь, прежде чем молодняк в лес волочь, особенно Соньку чокнутую… Мать честная, вот шляпа-то! Ну ты посмотри, прибор посеяла.
На тропинке тускло поблескивал злосчастный компас, корень всех случившихся бед, по всей видимости выроненный или даже специально брошенный. Пожарский с надеждой спросил:
– Расколошматить?
– Ты с ума сошел! – всполошилась Оля, подбирая. – Смотри, такая древность, красота!
Колька посмотрел: ну да, прибор солидный. Плавал небось с Крузенштерном, не то с Берингом. Такой ценности место в музее, но в хибарке Введенских – это всем известно – и не такое можно нарыть. Прихватив компас, они пошли дальше, вскоре оказались на развилке: левее шла менее натоптанная, ведущая через полупустые уже кварталы на Третью улицу Красной Сосны, где обитали ненормальные Введенские, правая, куда более широкая, вела в населенные кварталы. Ребята видели, как Остапчук гнал туда вялого и безмолвного Акимова, старшего по званию и куда нижестоящего по интеллекту.