Коля с Олей взяли левее и прибавили ходу, но разумно не нагоняли группу, конвоируемую Сорокиным. Держась на приличном расстоянии, все-таки видели, что Николай Николаевич, который всю дорогу пытался извиниться, утихомирить, умаслить и прочее, успеха не добился. Наталья от утешительно-уважительных слов и мольбы как будто все более и более распалялась и, когда добрались до дома, совершенно утратила человеческий облик. Она брызгала слюной, бушевала, грозила прокурором и ужасными карами всем, в особенности ему, допустившему к службе ирода-детоубийцу. Сонька, вырвавшись из рук, плюхнулась на землю, подвывала, баюкая раненые руки. Вывалился со своей половины самый младший Введенский, Мишка, и, набрав воздуху, взревел пароходным басом.
Как удачно, что этот сумасшедший дом – единственный обитаемый на улице. А то б соседи свихнулись от подобного балагана, а потом с прибаутками сожгли бы этот вертеп к дьяволу.
Выскочила бледная Катерина Сергеевна, заметалась между всеми ними, пытаясь прекратить эти извержения, разумеется, безуспешно. Наконец взмолилась:
– Уходите!
Со скоростью, максимально возможной в его возрасте, капитан бежал.
Как только он скрылся, тут же все стихло.
Наталья моментально успокоилась, собрала в узел волосы, фарфоровой рукой провела по лицу, точно стерла следы истерики, и деловито пошла в дом. Сонька прекратила вопить, потащила до колонки Мишку. Размотав ладошки, тщательно вымыла руки, умылась сама, умыла его. Оба носа высморкали. После как ни в чем не бывало уселись на крыльцо, взяв книжку. Сонька твердо решила научить Мишку читать раньше, чем он начнет говорить, «чтобы умнее был».
Коля с Олей не без опаски выбрались из кустов. Гладкова, держа компас перед собой, как пропуск, последовала к крыльцу, собираясь просто вручить Соньке компас и удрать. Однако Катерина Сергеевна была тут как тут, остановила:
– Погодите. Разговор есть.
– О чем? – настороженно спросил Николай.
– О важном.
Он с надеждой уточнил:
– Мне тут подождать?
– Нет, и ты нужен. Зайдите, – распорядилась Введенская.
С ребятами говорить было куда проще. Не надо было слова подбирать, оправдываться на ровном месте, бояться кого-либо обидеть. Изложив все, что можно было открыть, Катерина рискнула и выложила на стол фото Любы – для наглядности, чтобы не было иллюзий, что кто-то что-то преувеличивает.
Ольга ожидаемо ахнула, закрыв рот ладошкой.
– Хватит на ночь, – неловко пошутила Введенская, потянулась забрать.
Оля Гладкова спросила:
– Екатерина Сергеевна, а это кто?
– Последняя по счету жертва, девочка тринадцати лет, ученица музыкальной школы.
– Музыкальной? – почему-то переспросил Колька.
– Да. По классу скрипки.
– Ах, скрипки. Они хрупкие, в футлярах носят, – почему-то произнесла Оля и вроде бы хотела что-то сказать, но Николай как бы невзначай подморгнул, она и замолчала.
Катерина вздохнула.
– Я это все вам рассказываю не как следователь, а как лицо исключительно неофициальное. Если выяснится, что я подобные разговоры веду с населением, – выйдет скандал.
Ольга почему-то зло пробормотала нечто вроде:
– Тайны, кругом тайны и режим секретности… с ума посходили.
Николай ткнул ее под ребро локтем, осторожно спросил:
– А с Сорокиным вы говорили?
– Разумеется. Но он со своей стороны принимает меры, а я со своей. Хочу, чтобы именно вы знали все.
– Почему? – спросил Колька.
– Потому что под угрозой ваши друзья, подруги. Да и ты, Оля, тоже.
– Я? – удивилась Гладкова. – Почему я?
– Все известные нам жертвы темноволосые, – заметила Введенская, но тотчас поправилась: – И не это главное. Просто сейчас я лично, как друг вас прошу: сделайте все, от вас зависящее, чтобы девочки были начеку. Коля, хорошо бы, чтобы и мальчики. Понимаете?
…Вот вроде хибара на отшибе, дорог рядом нет, в доме никто не курит. И все-таки чем дальше ребята отходили, тем дышать становилось легче. Правду говорят, что слова материальны. Даже если произносить гнусные, пусть и, как Катерина Сергеевна, аккуратно подбирая, все равно и сами слова, и передаваемый ими смысл оскверняют воздух. Дышать нечем, и во рту противно. Колька не сдержался, сплюнул, а потом и закурил. Оля, вопреки обыкновению, не разругалась, а тихо спросила:
– Как поступить?
Он ворчливо отозвался:
– Что неясного? Завтра созови сходку, собери всех клуш и нагони страху. Треп, дела женские. Вот мне что делать?
– С чем?
Колька, вздохнув, покосился по сторонам – вечер, темно, никого вокруг – и по-хозяйски обнял ее за плечи.
– С вот этим, о чем Сергеевна говорила: патрули, бригадмил. Она права. И Латышева Тоська тоже.
Ольга шутя уперла руки в боки:
– Эта-то с какого боку?
– К слову пришлось. Заскакивал к мужикам в общагу, там Тоська как раз вела разговор за восстановление бригадмила. Сознательный люд беспокоится, что очень много пестрого народу понаехало, куролесят.
– Правда, – серьезно признала Оля, – у мамы голова по их поводу болит. Чуть вечер – обязательно пьянки и дебош, точно дома не напились.
– В общем, все верно, надо народ организовывать. Не стану же я с мелкими ватагой по улицам рыскать.
Оля, подумав, предложила:
– Раз комсомольцы разговоры ведут, то на партячейке должны прислушаться. С мамой поговорю.
– Только осторожно, – взмолился Колька, – а то она тебя на цепь посадит, запрет дома.
– Ой, ну хватит! И все-таки пока со своими потолкуй, настрой на бдительность. Они, мелкие, такие пронырливые, все примечают.
Он поскреб затылок:
– Это правда, но выследить мало, надо же и проверять и, случись что, задерживать…
– А я с другого боку позабочусь, – пообещала Ольга, – девчат припугну, не беспокойся. Опыт имеется.
– Гладкова, на этот раз можешь не бояться переборщить. Только вот, – Колька скривился, – не получишь ли по шапке? Катька что сказала: без слухов и паники, а если в райкоме узнают?
Ольга решительно сказала:
– А плевать. Они наверху стратегии разрабатывают, а случись что – кто виноват будет?
– Согласен.
Колька, помявшись, снова заговорил:
– Оля, а это. Вот попрут тебя с вожатых… ты же не расстроишься?
Она твердо ответила, что ни вот столько – и показала пальцами самую малость.
– У меня все эти тайности-сложности в печенках сидят. С каждым годом все меньше простоты и правды, все с ужимками и оглядками. Надоело.
– А если кто вырубаться начнет – так прямо и говори, куда идти.
– Куда?
Колька сказал.
– Пожарский! Пошлый, невоспитанный тип!
– Зато все четко и ясно.
– Что ж, я не расстроюсь! Сбегу на «Красный богатырь», в Сокольники.
Парень поперхнулся.
– Снова здорово! Какие Сокольники, нашла время. Дома сиди.
Ольга, в свою очередь оглянувшись и никого не заметив, закинула руки ему на шею:
– Конечно, мой повелитель.
– Не заговаривай зубы, – прервав поцелуй, потребовал он. – Насчет сидеть дома я серьезно.
– Как же?..
– Никаких прогулок в одиночестве, лады?
Ольга, чуть отстранившись, глянула удивленно:
– Ты что, серьезно?
– И весьма. Обещай.
– Я постараюсь, но ты же понимаешь, всякие дела могут быть.
– Вот когда будут твои «всякие» дела, будь любезна сообщить мне, – твердо предписал Пожарский. – Я за тебя боюсь.
Оля вздохнула. Сколько всего с ними стряслось с той поры, как Гладкова, отличница и примерный ребенок, связалась с бывшим вором Пожарским. Повесила на себя, так сказать, это бремя неудобоносимое. А он, Колька, что же, до сих пор видит в ней наивную девочку с косичками?
Однако, если посмотреть с другой стороны, стоит ли его разубеждать? Положение-то очень даже удобное, быть слабенькой и глупенькой тоже может быть полезно.
Поэтому Гладкова опустила ресницы, скрывая насмешливый взгляд, и нежным голоском пообещала, что ни в коем случае не станет бродить по лесам-полям в одиночестве. Во избежание и для Колькиного спокойствия.
Глава 6
Остапчук отобрал злосчастный футляр, подобрал, обернув платком, нож, отконвоировал Акимова в отделение, усадил за стол, согрел чаю. Себе для успокоения плеснул в стакан чисто символически, коллеге не предложил, ему понадобится свежая голова и полная собранность.
Понадобились, еще как. Когда капитан Сорокин явился, стало ясно, что кротостью и смирением его не умаслишь, он зол и жаждет крови. И все-таки, отдышавшись, накапав и употребив валидолу, капитан заговорил довольно спокойно:
– Я, товарищи, уже смирился с тем, что не доживу до пенсии. Меня пугает не кончина, а перспектива от вас всех свихнуться. Акимов!
Сергей, очнувшись, вскочил:
– Я.
– Сидеть!
Акимов послушно опустился на стул.
– Что в лесу произошло?
– Я искал Ольгу. И Соню. А нашел… – Он смялся, замолчал.
Сорокин вопросительно глянул на Саныча, тот продолжил:
– Утверждает, что Михаила Введенского нашел, товарищ капитан.
– Шутим? – помедлив, уточнил Николай Николаевич.
– Никак нет.
– Ему до свободы как до луны.
– У него справка об отпуске.
– В связи с чем?
– В связи с внезапным тяжелым состоянием сестры.
– Сестры! – отдуваясь, повторил капитан и промокнул вмиг выступившую испарину. – С головой у нее – да, тяжело, а так в полном порядке, ее двоим мужикам не удержать! Свихнулась – вот и все тяжелое состояние!
Никто не оппонировал. Сорокин продолжил:
– К делу. Допустим, нашел ты Соньку и Введенского. Сонька в наличии, Лукич куда делся?
– Он сбежал.
– А ты?
– Приказал остановиться, он не подчинился, я открыл огонь…
– Умно, ничего не скажешь, – саркастически похвалил капитан, – откуда нож у Соньки?
– Введенский дал.
– Откуда футляр со скрипкой?
– Введенский дал.
Остапчук хмыкнул:
– Введенский? Тебе? Сам? Не завирайся.
– Тихо, – скомандовал Сорокин, Иван Саныч подчинился. – Хорошо, положим. Откуда он футляр взял?