– Ну и ну. Когда я только все успеваю.
– …Далее составляю докладную о том, что ты скрывался у лейтенанта Введенской. Мысль уловил?
– Вы что же, ей такую свинью подложите?
– А что делать? Долг.
– Вы знаете кто?
Сорокин подтвердил, что знает и не раз слышал, поторопил:
– Времени мало. Говори добром.
Введенский пробормотал невнятное ругательство и куда более разборчиво заговорил по делу:
– Прибыв на вокзал, я пошел через парк.
– Зачем?
– Чтобы постовым глаза не мозолить. В моей одежонке, с такими клешнями и нож на кармане.
– С коротким лезвием, чтобы в кармане носить удобно было, – подхватил Сорокин.
– Ну что такое, а? – расстроился Михаил.
– Зачем же ты нож с собой таскаешь? Не тайга, столица.
– Не то вы не знаете? Помимо вас, ментуры, много есть в Москве желающих со мной повидаться.
– Допустим. Дальше.
– Дальше заплутал я. Парк с войны расчистили, дорожки новые проложили, я и сбился. Кружил дотемна, но в город выходить не решился, чтобы не торчать посреди темени, первый же постовой прикроет до утра. Набрел на землянку или дзот – не разобрал. Решил переночевать. И только, понимаете, заснул – кто-то шасть в помещение и мне ногой прямо в живот. Я, понятно, в ор, и он в ор. Заверещал, как заяц, эту вот фисгармонию бросил, тряпье какое-то – и наутек. С утра я нашел дорогу, ну а у нас в лесу уже с вашим психом… ну вы в курсе, надо полагать.
– Ясно, – подтвердил Сорокин, прикидывая что-то.
– Что, не верите?
– Почему, верю. Можешь на карте место показать, где эта землянка?
– На карте-то? – Введенский поскреб подбородок. – На карте вряд ли. Показать на местности пожалуй что и смогу.
– А кто влез – видел? Описать сможешь?
– Нет. Темно было, только и увидел, как улепетывал.
– Может, какие-то приметы заметил, особенности?
Введенский подумал:
– Я бы сказал, молодой человек, некурящий – верещал высоко, не пахло табаком, и бежал уж больно шустро. Причем вроде припадал на одну ногу. Хотя, может, спотыкался о коренья…
– Рост?
– Где-то на голову ниже меня.
– Не бог весть что, – заметил, вздохнув, Сорокин. – Там, в землянке, что-то было?
– Вещи висели по стенкам, две пары, на полу третья валялась. Не стану я присматриваться к чужому тряпью, брезгую. Разве инструмент только и взял, пожалел.
– Понимаю, – Сорокин глянул на часы, – ну вот что, Миша. Бери-ка ноги в руки – и к жене.
– Не пойду.
– Или в клетку, или к Катерине – выбирай, что больше нравится. И подсчитай, сколько ты ее еще не увидишь?
– Я вообще не вернусь.
– Куда ж ты денешься?
Введенский сплюнул.
– Да уж. Угораздило.
– И давно. Ты ж, когда на ней женился, знал, кто она?
– Знал, как же не знать.
– И она знала, кто ты. Почему она согласилась – этого я не знаю, но то, что из-за тебя свою жизнь под откос пустила, – это факт. А ты что потерял?
– Свободу.
– Ну-ну, – укорил Сорокин, – ты по своей дурости ее потерял. А вот ее свободой распоряжаешься без малейшего основания – извини, форменное свинство.
– Я муж! Должна она считаться с моим мнением?
– Ты мне проповеди не читай, не на партсобрании. Ты вот кто на зоне?
– Цемент мешаю.
– Не обидно? С твоими-то мозгами, образованием…
– Работа как работа. Вам какое дело?
– До тебя – никакого. До Катерины есть. Подумал, каково ей – у Натальи на шее сидеть? А печь топить нужно, свечи, керосин нужны, да и дети без денег худо растут. Ты далеко, и вот, говоришь, вообще не вернешься…
– Да вернусь я!
– Во-о-от. А пока ты не вернешься, есть что-то надо. Что ж ей, в дворники идти? На Петровке все-таки посытнее.
Из темноты возмущенно сказали:
– И вовсе я не из-за этого!
Катерина гордо выступила – растрепанная, платок сполз, поверх сорочки – лохматая душегрейка, опорки на ногах, руки в боки, острый нос кверху. Спросила с претензией:
– Чего вы тут за меня вступаетесь? Вы что, парторг или поп? Не нуждаюсь! А этот… пусть катится на все четыре стороны, никто не заплачет!
– Сергеевна, в бутылку не лезь. Он ни при чем и все объяснил про футляр.
– Тогда тем более зачем он нужен! Схрон и без него нашли.
– …И он видел этого вашего душегуба.
Катерина осеклась, сделала два шага вперед, протягивая руки:
– Что?! Миша, это правда? И кто же, кто?!
Вздохнув, Сорокин вопросил в ночной эфир:
– Что за пшенка в голове у этой бабы? Ночь на дворе, слякоть, муж больной, босой, портянки грязные, а она…
– Да ладно. Какая есть, – проворчал Введенский, обнимая жену.
– Ну и марш домой. Михаил Лукич, чуть свет – вон из Москвы. Пулей в колонию. Понял?
– Где не понять.
– И чтобы постоянно, каждую минуту на виду, чтобы каждая собака в лицо видела и могла подтвердить. Усек?
– Да понял, понял.
– Ты, товарищ лейтенант, берешь вот эту вещицу, на вот, – он протянул футляр, – и с утра везешь ее экспертам в НТО.
Катерина, машинально обернув платком ручку, вдруг спросила:
– Доверяете? Не боитесь?
Сорокин, куснув губу, чтобы не рассмеяться, отозвался:
– Чего? Ты что, все отпечатки постираешь? Не боюсь. Ты ведь сначала следак и лишь потом – жена.
– Спасибо.
– Хлебай на здоровье. Нет, там не только Мишины пальцы…
– А вот не факт, – злорадно вставил Введенский, – я в перчатках.
– Ты хитрый леший… Тем более не боюсь. – И куда более серьезно капитан спросил: – Ты ж понимаешь, что работать над делом тебе нельзя?
Катерина твердо сказала:
– Так точно. Отвод заявлю, товарищ капитан, как только Волин появится…
– Завтра же и заявишь, – приказал Сорокин, – пусть другие ищут, кем заменить. Не твое это дело, не женское.
Катерина хотела огрызнуться, к тому же пришли на ум слова такого же рода, сказанные таким же якобы умным человеком. «Воображают о себе всякое», – подумала она, но вслух ничего не сказала, лишь потянула мужа за рукав. Он чуть оттолкнул:
– Ты иди, сейчас догоню.
Дождавшись, пока Катерина отдалится на достаточное расстояние, чтобы не слышать его, Михаил спросил:
– Положим, ей вы доверяете. А мне с какого боку? Воспитательный момент? Морализация?
Сорокин, глянув ему за спину – Катя старательно отворачивалась от них, – ухватил его за ухо, как мальчишку, потянул вниз, приговаривая:
– Поглупел ты, Лукич. Думаешь, я твой каждый шаг не проверил, от порога до порога? Думаешь, с батей не переговорил? Документики не изучил?
– Когда успели? – смиренно спросил Введенский, не думая вырываться.
– На самом деле – нет, нет и нет. Только могу поклясться, что на месте последнего убийства, когда эта вот скрипка пропала, тебя не было.
Отпустил. Михаил, потирая пострадавший орган слуха, заметил:
– Это и я могу поклясться как на духу. Я интересуюсь, чего вы стараетесь семейства нашего ради?
– Ну раз уж как на духу, то ради себя, – признался Сорокин. – Катька мне твоя нужна, и не на Петровке, а тут. Очень нужна, понял?
– А! Так вы не убийцу желаете поймать… Хотя чего рассусоливать – совершенно не понимаю. Запустили бы подсадную.
– Поучи начальство, – задушевно пригрозил Сорокин.
– Да ладно. Так вы не душегуба хотите заловить, а Катьку себе заполучить. И в какой связи?
– В «Родине» перевалочный пункт для беспризорников заселяют. Тут такое начнется… – начал было капитан, но, спохватившись, рыкнул: – Тебе какое дело? Для всех лучше, если она тут будет трудиться, – пусть денег меньше, но и к дому ближе, и спокойнее.
– Ловко, – одобрил Введенский, улыбаясь. – А вот я интересуюсь: ее это устроит? В нашей дыре, с дефективными возиться.
Капитан окончательно рассердился:
– Чего я, вообще, перед тобой оправдываюсь?!
– Не знаю, – честно признался Михаил.
– Вот и вон из Москвы! По этому делу хватать будут каждую собаку, лишь бы бешеную не упустить.
– Это само собой, но все-таки…
– У меня все. – Сорокин пошел прочь.
Выспаться лейтенанту Введенской не удалось. Не все мечты сбываются, может, порой это и к лучшему.
Глава 9
Акимовым тоже не спалось, потому что номинальный глава семьи принялся собираться на Петровку часов с трех ночи. На столе был приготовлен злосчастный «ФЭД», обернутый в наволочку, тут же лежал конверт с негативом. В темноте вещей видно не было, но само их присутствие прогоняло всякий сон, мысли прыгали, идеи вспыхивали, одна другой безумнее. С великим трудом удерживаясь, чтобы не вертеться, Сергей думал, думал.
Фотоаппарат, негативы ничего особого не доказывают – если не предположить, что «ФЭД» принадлежал преступнику. Тому ли, что девочек убивает? Может, и нет, но нельзя и отмахнуться от факта, что поза игрушки, характер нанесенных ей «ранений» совпадают с повреждениями настоящих жертв.
Если фотоаппарат побывал в руках убийцы, то есть мизерный шанс, что на нем остались отпечатки, а раз так – надо его использовать. Значит, решил правильно.
Правда, неясно, под каким соусом сдавать его экспертам. Сорокин бы решил, у него там какая-то рука, и преволосатая. Но капитана не было, не было и сопроводительного документа. Сергей решил: «Можно и на месте оформить. Сергеевну выловить, объясниться по-хорошему… так. Стоп».
После казуса с Введенским не факт, что… ну да, что Катерина по-прежнему надежна. Все-таки она его жена. Сорокин по старческой немощи, может, шамкает о доверии тому, кого сто лет знаешь. У него, Акимова, веры нет никому из Введенских.
«Найти Волина, – сообразил Сергей, – он как раз мужик надежный и разумный. Ну а если нет, то прям к Китаину! Что они устроили бюрократию, право слово…»
Вот эта последняя мысль чрезвычайно походила на западло. Это ли не стукачество?! Да еще на Елисееву… тьфу, Введенскую. На Сергеевну! На Катьку! На своего парня, до недавнего времени – умнейшую и надежнейшую женщину из всех ему известных!
Лично его она ни разу не подводила, не пакостила. Напротив, всегда была готова помочь, посоветовать, поговорить, с кем надо, у нее ж до замужества были о-го-го какие связи. И вот на нее, по сути, руководству доносить?