– Это меня-то Ионова за двуличность отчитывала, – насмешливо отметила Ольга.
– С моей стороны никакая не двуличность, а стратегическое мышление и ответственность, – твердо сказал Алька. – Прежде чем что-то сделать, нужно подумать: как это скажется на тебе, на твоем будущем, на семье. Что, не так?
– Нет, вроде бы так.
В речах змеи очковой, Михайловны, звучало все правильно – выслушивать это было больно, но ощущалось облегчение, точно вскрылся гнойник или вырвали стреляющий зуб. Алька же произносит правильные вещи, но с таким выражением, как будто ему самому противно это говорить. Ольга, помедлив, решила уточнить:
– Я просто для себя хочу уяснить. Ты вот, новый наш пионервожатый, о чем думаешь, заступая на этот пост? О себе?
– Прежде всего – да. О себе, о семье. Я за нее отвечаю.
– То есть не о воспитании пионеров в духе глубокой преданности своему народу, партии и страстной ненависти к врагам Родины…
– …И даже не о выработке сознательного отношения к учебе и труду, стойкости, дисциплине, организованности и прочем мусоре, – подтвердил Алька. – Посчитай сама: мы долг пионерской организации отдали уже лет пять как. Пора собирать урожай.
– Вот оно что…
– Именно так. И не надо изображать, будто тебе противно меня слушать. Ты не хуже меня знаешь: вне организации карьеры не сделаешь. В общем, если не хочешь снова лицом в грязь, утихомирь свой чудесный, принципиальный характер. Отсидись тихонько в своей библиотеке – и через полгода-год мы поставим вопрос о снятии с тебя этого пятна. Посодействую, можешь поверить: я на этих делах собаку съел. Проходил уж.
– Когда успел?
– Когда отец сел – тогда и пришлось многим заняться. Пороги обивать, бумажки писать. Мать с бабушкой ничегошеньки сами не соображали, на адвокатов денег не было.
Ольга сразу не поняла, когда дошло, удивилась:
– Дядя Боря?! Сел?!
Алька поморщился:
– Да перестань. Можно подумать, не знала.
– Откуда же мне…
– Ладно, не о том речь.
– А о чем же?
– О том, что надо принимать правильное решение. Выбирать.
– Между чем и чем?
– Ну вот, например, что важнее: семья или проворовавшийся отец.
– И ты?..
– Я принял решение. Без колебаний. И не жалею.
Ольгу передернуло, но она с собой справилась, проговорила нейтрально:
– Ты с отцом, помню, не особо ладил. Так что хорошо, все само разрешилось.
Однако с этим Алька был не согласен:
– Легко тебе говорить, у тебя-то отца на самом деле нет.
В молчании прошли довольно долго. Наверное, после стольких громких слов и телодвижений на что-то резкое и героическое сил не осталось. Сам Алька, как бы что-то вспомнив, остановился:
– Вот ослятина, забыл кое-что у Михайловны забрать. Как бы не поругала. Счастливо. – И протянул руку на прощание.
Ольга пожала ее и, не сдержавшись, отметила:
– Ты великий человек, Алька. Талантливый и гибкий. Далеко пойдешь.
– Тут недалеко, – машинально-рассеянно отозвался он, повернулся и пошел обратно.
Глава 5
Вот вроде бы прошлась Оля по городу, проехалась на электричке, потом со станции прошлась – пора бы уже успокоиться, уложить в голове происшедшее, поразмыслить о том, как лучше поступить дальше. Однако ничего не получалось, поскольку произошла катастрофа, полная и несомненная.
В лучшем случае – строгий выговор с занесением в учетную карточку. А если всплывут старые ошибки, то там до исключения из комсомола недалеко.
Да и не это главное! Главное то, что правда в словах этой змеюки звучала, потому и до сих пор трясло от злости.
В точности по Шекспиру про очи, направленные внутрь души, которая вся в кровавых, смертельных язвах… Но ведь она права.
Это мелочное противостояние распоряжениям, конфликты с любым видом руководства – это не принципиальность, не твердый характер, а просто эгоизм, нахальство и анархия.
Как же так получилось? Столько лет пенять окружающим, обличая их именно в этом, – и увидеть в собственном глазу то же бревно…
«Хватит. Нужно взять себя в руки, иначе свихнусь», – поняла Ольга, огляделась, прикинула по времени. Колька должен скоро освободиться. А освободившись, обязательно что-то придумает, скажет нечто, может, и грубое, но толковое, что все на свои места расставит.
Иначе зачем нужны любимые люди – совершенно непонятно!
…Но на Кольку надежды не было. У преподавателя Пожарского шли занятия по физподготовке, причем особенные. На днях завхоз торжественно вручил воспитанникам аж два велосипеда.
На первой попавшейся не особо оживленной дорожке оборудовали полосу препятствий. Сто пятьдесят метров с поворотом – не шутки! В ход пошло все: доски, рейки, чурки, городки и даже пустые консервные банки, трассу ограничили, просто натянув веревки.
Велосипедистами сказывались все, но Колька был неумолим:
– Техника сложная, на нее абы кого сажать не стану. Проверяем.
И всех желающих предварительно пропустил через частое сито, исключив всех плохо умеющих ездить, тормозить и поворачивать. Неумех усмирил, пообещав отдельные занятия именно по велосипеду. Они образовали зрительскую публику, которая теперь вопила и топала ногами, отделенная от спортсменов веревкой.
– А ну цыц! – крикнул Колька, и зрители послушно заткнулись.
Настоящих велосипедистов разбили на две команды – «красных» и «синих», и теперь состязающиеся шли с минимальным перевесом. По половине спортсменов уже проехало, у обеих команд было поровну штрафных и по сбитым предметам, и по объезду препятствий. Представитель одной команды, бесшумно ругаясь, преодолевал «опасный мостик» из узкой доски, а второй, закусив губу, прорывался через «ворота»: мяч, установленный на городке, а в полутора метрах от него красовалась консервная банка на подставке.
Ольга, пробравшись сквозь народ, примостилась около Кольки.
– Привет. Вернулась? Как там вообще? – спросил он, не отводя глаз от состязающихся. «Как бы вот этот собрался коснуться ногой земли…»
Оля заранее приготовилась к такому приему, делано-равнодушно сообщила:
– Пропесочили.
И в горле снова засаднило, глаза налились жгучей соленостью. Колька снова не заметил, он следил за ногой хитрована на велике, спросил бездумно:
– И только-то?
– Выгнали.
– И пес с ними, не бери в голову, – легкомысленно ответил судья Пожарский и заорал с искренним возмущением: – Было касание! Тридцать штрафных «красным»!
Болельщики «красных» немедленно взвыли в голос, их старались перевопить «синие», получался такой тарарам, что Ольга поняла, что она тут лишняя, не до нее теперь, и придется переживать свое ничтожество в полном одиночестве. Она, снова пробравшись через беснующуюся толпу, побрела прочь. Наверное, ничего не поделаешь, надо отправляться домой, закопаться в подушку, завернуться в одеяло и проспать лет сто, до самой смерти.
Хотя вряд ли. Наверное, и сон-то не придет, голова до сих пор горячая.
Тут бы поговорить с кем-нибудь, но с кем? Ольга поняла, что обратиться не к кому, хотя вроде бы столько друзей-приятелей. Только представить себе суть беды, а поймут ли? Вот Андрюха Пельмень – верный друг, надежный, но легко вообразить, что он скажет: «Да брось ты, перемелется все – мука будет. Я вот живу без комсомольского билета, и, как видишь, нос на лбу не вырос». Анчутка? Если он не усвистал куда-нибудь Светку выгуливать, то как пить дать искренне порадуется за нее: «Наконец-то заживешь! И какой тебе резон с дураками якшаться!» А Светка проблеет нечто вроде: «Как же так, Оля, мы без тебя…» – и зашмыгает носом.
Маме можно не говорить, а сразу отправляться в кадры оформляться. На что, интересно знать, она вообще годна? Небось и в ученицы ткачихи не возьмут. Про Сокольники она Кольке просто так сказала – там ей однажды прямо на дверь указали. Учи, мол, тебя, а ты годик поработаешь – и свалишь. Да еще если вышвырнутая из комсомола – кому нужна?
«Положим, это можно будет исправить. Как это там… по ходатайству трудового коллектива? Можно ученого Сорокина спросить. Ах да, или Альку… тьфу!» – не сдержалась, вспомнила.
Часто ли так бывает? Вот человек, с детства его знаешь, и говорит, бесспорно, правильные вещи, а ведь ничего с собой не поделаешь – аж выворачивает от ненависти наизнанку! Но, с другой стороны, не раз и не два Ольге попадались люди, которые постоянно ободряли да поддакивали, утешали, возвращали веру в себя – и кем они оказывались? Как правило, гадами и скрытыми врагами.
«Надо принимать горькое лекарство против зазнайства. Посмотри правде в лицо: терпения у тебя нет, самокритики – никакой, все поручаемые задачи выполняются или спустя рукава, или по-своему. То есть, по правде говоря, не выполняются… И кому ж такое сокровище сдалось, что на общественной работе, что на производстве?»
Дойдя до развилки, Ольга решительно повернула не к дому, а на тропинку, которая вела к железнодорожным путям, к Летчику-Испытателю, а там и до «дачи» Анчутки и Светки недалеко.
Пусть белоручка, костер разжечь сумеет. Никого она видеть не желает, ни перед кем плакаться не собирается. Посидеть, подумать, посмотреть на огонь – а там, может, все само устроится.
Жаль только, погода начала портиться. Ветерок крепчал, похолодало, и небо серело, затягивалось тучами. Но это ничего – может, набегут и разойдутся, а если и покапает – ничего, не сахарная, не растает. На «даче», по счастью, никого не было. Ольга знала, где припрятаны спички и припасено щепы на растопку. Костер получилось разжечь как раз тогда, когда начало моросить. Пристроившись на бревне, отполированном аккуратистом Яшкой, Ольга смотрела на огонь, на нарождающиеся угли, и мысли постепенно утишались, прекращали безумные прыжки.
Проносились поезда, и, как всегда, после великолепного гула да грохота воцарялась волшебная тишина. И дождь не усиливался, накрапывал ровно. От костра шло доброе тепло, пробиралось внутрь, под сердце, умиротворяя и успокаивая. Довольно долго она просидела, ни о чем не думая. К тому времени, как угли прогорели, заметно стемнело и дождь начал усиливаться.