– Это про кого? – спросил Сорокин.
– Я про давешнего не до конца убитого Сахарова, – объяснил Иван Саныч, – откладывается кончина. Я ж толковал: в запале малолетние лупят как попало, наугад. Вроде бы сотрясение, синяки, челюсть опухла, но ни переломов, ни разрывов Маргарита не обнаружила, хотя искала прилежно.
– Удалось с ним поговорить? – спросил Сорокин.
Остапчук усмехнулся:
– Да что вы, товарищ капитан.
– Он в сознании?
– Само собой. Просто Шор к нему не пустит никого.
– Охрану бы надо, – подала голос Катерина.
Иван Саныч невежливо хохотнул:
– Ты в своем уме, товарищ лейтенант? Маргарита к нему мухи не допустит.
Акимов, откашлявшись, сипло спросил:
– Я пойду?
– Иди, иди, – одобрил Сорокин, – ты на сегодня не нужен.
– А я? – уточнил Остапчук.
– И ты не нужен. Свободен.
… Лишние уши удалились с глаз долой, и разразилась гроза с Катериной. Уперев кулачки в столешницу, она вздорным голосом проскрипела:
– Товарищ капитан, почему не вызвали опергруппу?
Сорокин спокойно ответил:
– Нет оснований.
– И для ареста Сахарова, конечно?..
– Тоже никаких.
– Его застали на месте преступления!
– Его не застали.
– Он был там!
– Я тоже там был. Там полрайона было.
– Он сапожник.
– Что ж?
– Нож сапожный! Сапожный нож использовал убийца!..
– Такие ножи используют все сапожники, всех задерживать?
– Василек… – начала было Катерина. Осеклась, бессильно пригрозила: – Я на вас рапорт подам.
– Только попробуй, – задушевно сказал Сорокин.
Введенская забегала по кабинету:
– Как же так, Николай Николаевич?! Это же он, он тут был, под носом! Попытка удушения, цветок этот чертов… Его почерк! Он расширяет географию! – Она нещадно захрустела пальцами, в отчаянии застучала по столу. – Как, как же вы не вызвали группу! Надо было отработать по горячему следу…
Сорокин приказал:
– Прекратить истерику.
Она замолчала.
– Сидеть.
Она подчинилась.
– Теперь слушай меня. Знаю я, что у вас означает «работать по горячему» – это грести всех подряд. Тут этого не будет, доступно?
Катерина, отводя злые глаза, кивнула.
– Отвечать.
– Так точно.
– Далее. На открытом сыром месте, на такой проходной дороге ни одна ищейка след не возьмет. Нет никаких горячих следов, ясно? Ясно?
– Так точно…
– Зато подвалит уйма народу, будет шмон и переполох, выдадут вязанку глупых распоряжений.
– Что же?..
– Выполнять их придется нам, не тебе, – напомнил Сорокин, – ты главковская и к тому же на больничном.
– Вы долго меня будете попрекать?
– Сколько сочту нужным. А теперь главное: сейчас все, в том числе и преступник, уверены, что имел место быть именно местечковый мордобой. Просто двое девку не поделили. Теперь попробуй раскинуть умишком, если остался: что случится, если преступник, настоящий убийца, в самом деле в районе? Что, если он смекнет, что и тут ему уже небезопасно? – И, не дождавшись реакции, ответил сам: – Он, как ты выразилась, расширит географию. Проще говоря, свалит, блуждающий прыщ, и выскочит… где? Возможно, снова в Сокольниках – а если нет?
Катерина упрямо глядела в сторону, но все-таки пробормотала:
– Но если это Сахаров…
– Это не Сахаров.
– Ну как вы можете быть так уверены?
Сорокин, ухватив ее за подбородок, заставил поднять голову:
– Иначе что получается: соврал твой муж? Он сообщил, что видел высокого, худого, хромающего, а на самом деле это был Сахаров – плотный, среднего роста? А коли так, то почему не предположить, что Михаил и нападал на девочек, поскольку при нем нашли вещи жертвы, да и нож…
– Не надо! – взмолилась Сергеевна.
– Надо. Что, бате Мишиному звонить?
Катерина сдалась. Глаза округлились, наполнились слезами, стали как у раненой овечки.
– Николай Николаевич, вы же не станете подозревать…
– И что мне помешает?
– Вы же сами… вы же знаете!
Нет, не на того напала. Ни тени сочувствия, ни мягкости не появилось на сорокинском лице, напротив – разговаривал жестко, твердо, как с чужаком, более того – врагом.
– Знаю. Но Романа Сахарова я знаю лучше. Я с ним бок о бок живу. Человек он сложный, но в преступлениях официально невиновный…
– Он просто не попадался…
– Это снова в мой огород камушек? – уточнил Сорокин. И, не дождавшись ответа, съязвил: – Руки заняться не доходят. Людей мало. В общем, так. Может, и скользкий он, но небезнадежный. Ломать ему жизнь отсидкой не позволю. Даже временной. У меня все.
Замолчали. Было слышно, как дождь за окном стучит и какой-то запоздалый прохожий второпях шлепает по лужам, спеша домой.
– Не скрипи ты на меня зубами, – посоветовал Сорокин уже по-другому, миролюбиво, – сотрешь.
– Простите.
– Ничего. Наглупила, с кем не бывает. Как Михаил Михайлович?
– Болеет.
Николай Николаевич, который нынче днем видел на прогулке Наталью и совершенно здорового Мишку, сделал вид, что поверил.
– Вот и занимайся ребенком. Свободна. – Неожиданно, так, что Катерина не успела отреагировать, пребольно дернул ее за ухо и указал на дверь.
Она сделала несколько шагов, но не могла же уйти так, не высказавшись до конца:
– Василек… то есть цикорий. Николай Николаевич, он же его специально с собой приволок, дрянь выпендрежная. Это он был, упырь сокольнический. Цветок я нашла прямо рядом с местом борьбы, а ведь до ближайших зарослей этой дряни добрых полкилометра, я проверила.
Капитан вздохнул:
– Сергеевна, марш домой. Покумекаем. Последнее дело подгонять решение под удобный тебе ответ.
Ушла наконец.
Николай Николаевич подождал с полчаса, чтобы уж наверняка не вернулась, потом, пройдя в конец коридора, отпер предвариловку. Колька не спал, а так и сидел столбом, завернувшись в шинель, изо всех сил таращил красные глаза. После «пули» страх как клонило в сон. Сорокин, хмыкнув, спросил:
– Часа тебе хватит?
– Еще бы!
– Тогда беги. Но чтоб ни одна живая душа не видела, особенно Маргарита. Аллюр.
Глава 7
Сергей вошел в палату, плотно притворил дверь. Вера, которая до того спала, уложив голову на руки, руки – на подоконник, тотчас проснулась. И, хотя муж ни звука не издал, тотчас сердито зашептала:
– Тихо!
– Ладно, ладно, – пробормотал он, борясь с искушением развернуться и уйти.
У него, боевого летчика, поджилки тряслись. Он боялся посмотреть на койку. Уже сколько раз сказано, что все хорошо и ровным счетом ничего не случилось… то есть вообще ничего, абсолютно! А все равно боялся, и пришлось неимоверным усилием заставить себя и подойти, и посмотреть.
Оля спала. Волосы убраны за белоснежную косынку, и все-таки ее лицо еще белее, и резко выступают на нем царапины, ссадины, нестрашные, небольшие, аккуратно обработанные. Акимов подумал: вот если бы на чьем-то другом лице это все было, то он бы лишь добродушно заметил, что до свадьбы заживет. А тут как будто каждая царапинка – точно ножом по сердцу. Потому что эта строптивая, местами глупая девчонка давно приросла к душе и ее боль принимается как собственная. И эта ссадина на шее, уже не воспаленная, заботливо обработанная, видно, что неопасная – у самого Сергея горло перехватило, дышать стало больно. Он с трудом сглотнул, погладил простыню там, где была ее рука.
Вдруг Вера, стоявшая все это время у окна, произнесла тихим, чужим голосом:
– Я не понимаю, как такое могло произойти. Война давно кончилась…
– Страдают не только на войне.
– Общие, пустые слова. На ребенка нападают в нескольких метрах до жилых домов. Кто за это ответит?
Честно говоря, он думал, что придет в палату, поцелует обеих, обнимет жену, она будет плакать, он – утешать. По крайней мере, так обычно бывает, это он, оперуполномоченный, видел неоднократно. У других – у него, похоже, все не так. По-особенному. Вера продолжала:
– Это брак в вашей работе. В твоей работе.
– И что же?
– Ты у меня спрашиваешь?
«Как же она говорит, как чужому, проштрафившемуся. По-судейски».
Сергей вспомнил прохиндея Введенского, его насмешливое, но искреннее «сочувствую». Уголовника, за которого горой стоит жена, законница-формалистка, свято веря, что ни на что дурное он уже не способен, потому что… да потому что муж, потому что обещал – и точка. Они единое целое, а они с Верой что? Как будто специально она каждый раз подчеркивает, что он что-то одно, а она – нечто совершенно иное, разумеется, куда лучше.
Ну, раз так… как раз с чужими Акимов может разговаривать спокойно, из чужих мало кто способен вывести его из себя.
– Общественная безопасность – это коллективное дело. В отделении недостаток кадров. Нет возможности круглосуточного патрулирования…
Вера начала было по-прежнему уверенно, обличающе:
– В таком случае ты должен был бы… – И запнулась, поскольку неясно было, чем окончить, какое предписание выдать.
– Что должен?
С койки вдруг ломким, чуть охрипшим голосом сказала Ольга:
– Нашли время. – Хотела еще что-то прибавить, но насторожилась, прислушалась. Довольно бойко соскочила на пол и, обогнув мать, подбежала к окну. Бледное лицо тотчас порозовело, она раздраженно стащила с головы платок, взбила волосы.
В отворенную раму просунулась одна рука, вторая, потом весь Колька Пожарский, мокрый до нитки, уже влезал в окно. Хотел было вежливо поздороваться, но было не до того: Оля, кинувшись к нему на шею, прильнула, и он, плюнув на все, целовал ее, куда придется, обнимал, укачивал, успокаивал.
Акимов тихонько выбрался из палаты, отправился к выходу, доставая на ходу папиросы. Выяснилось, что коробка пустая. У крыльца, спрятавшись под козырьком, курила Маргарита Вильгельмовна, протянула свой портсигар. Потом, присмотревшись, посочувствовала:
– Голубчик, эдак вы до пенсии не доживете. Смотрите-ка, весь мятый, глаза на лбу. По какому поводу нервы, все же обошлось.