– С ним ужасно неловко получилось. Колька не разобрался, как дурак.
– Не надо так сурово. Он любя, очень испугался – в таком состоянии они и не такое творят, честное слово! Еще увидишь, – то ли успокоила, то ли пригрозила Введенская. – А теперь попытаемся вспомнить, как дело было.
Ольга, невольно скривившись, притронулась к ссадине на шее:
– Мне и сказать-то нечего. Он сзади напал.
– Извини, – прервала Сергеевна, – ты уверена, что это был мужчина?
– Я не думала об этом, – нерешительно протянула Гладкова, – но сильно схватили, и толчок был сильный, и так хорошо по грязи возил…
– Извини, пожалуйста, ты сказала «возил».
Оля кивнула.
– Не просто окунул в воду.
– Ну вот так, – Ольга помотала головой, точно показывая, как именно, – я пару раз вдохнула – и все, в себя пришла уже тут.
– Уже тут, – повторила Катерина, размышляя. – И больше ничего не припомнишь?
– Нет, – призналась Гладкова, – только сейчас мне почему-то кажется, что он был высокий.
– Почему?
– Он тянул как бы вверх. Вот вы спросили, теперь ничего не могу утверждать, – призналась Оля.
Катерина сунула руки под мышки, согревая холодные ладони:
– Разрешишь осмотреть?
– Конечно.
Введенская, бережно касаясь, осматривала рану, которая обвивала шею: «Скорее всего, не показалось Оле, края идут наверх, петлей». А платье Ольги она уже и так видела. Очень удачно получилось, что и оно не новое, и воротничку не первый год и даже не третий. Обветшавшие швы с готовностью растянулись как раз на пару-тройку сантиметров, потом и треснули – и этого оказалось достаточно, чтобы избежать удушения. И то, что Ольга даже в полубессознательном состоянии продолжила сопротивляться, и то, что откуда ни возьмись появился Сахаров, – все это было исключительно хорошо!
Плохо было другое: неужели и на этот раз гада никто не видел?!
«Не спеши. Еще есть Сахаров». Катерина глянула на часы:
– Ой, мне пора, – поднявшись, напомнила: – Оля, пожалуйста, будь крайне осторожна. Не ходи одна.
Оля, неуверенно улыбнувшись, заметила:
– Чего ж мне бояться теперь? Я его даже не видела.
Можно было бы объяснить: не факт, что он об этом знает. И что вообще нет смысла искать логику в действиях злобной пародии на человека.
Но куда проще и быстрее было повторить:
– А все равно не ходи, – и поспешить к Сахарову.
Катерина, найдя нужную палату, постучавшись, приоткрыла дверь:
– Можно?
– А пожалуйста, – разрешил Сахаров.
Нет, все-таки Маргарита – чудо-доктор, поднимающий мертвых. И этот не производил жалкого впечатления, располагался по-царски, один в шестиместной палате. И хотя грудь перевязана, на физиономии – синяки и ссадины, челюсть припухла, но глядит бодро. Правда, увидев, кто именно вошел, тотчас сменил выражение на истинно херувимское.
Капитан Сорокин, находившийся в палате, напротив, был мрачен. Очевидно было, что он на взводе и сдерживается с трудом.
– А я вот, напротив, в коридор вас попрошу, – сказал он и, взяв Катерину под локоть, вывел за дверь.
Отойдя подальше от палаты, убедившись, что до посторонних ушей далеко, Николай Николаевич быстро, вполголоса проговорил:
– Горим.
– Что?
– Врет, что никакого нападения не было.
Дыхание у нее перехватило, челюсть отпала:
– Зачем? Да как так?!
– Тем самым кверху. Поет: дескать, иду, смотрю – гражданке дурно, начал первую помощь оказывать, а тут ревнивый кавалер избил.
– Хороший парень, пусть не с простой судьбой. Для чего ж врать, если не виноват? – коварно спросила Катерина.
– Мне-то почем знать?! Ты с глупыми детишками ладишь, ты и выясни зачем! – И, вновь ухватив, развернул и толкнул к палате Цукера: – Иди, иди. Рвалась помогать – вот и приступай.
Сергеевна тихонько приоткрыла дверь. С чего это циклоп решил, что она умеет ладить с подростками? И при чем тут подростки, речь-то о взрослом детине, да еще с темным прошлым, с куда более невнятным настоящим.
«Так, спокойно. Не об этом сейчас. Не время для предубежденности. В настоящий момент важно убедить себя в том, что нет в мире милее, нужнее, интереснее дорогого товарища Романа Сахарова. Кровь из носу – расположить его к себе раз и навсегда… Ну хорошо, до тех пор, пока не признает то, что признать должен».
Сахаров с какой-то книжкой в руках полулежал на кровати. Катерина разобрала название:
– Ахматова, «Четки»? Надо же. И откуда она у вас?
Цукер сделал вид, что не услышал вопроса, задал свой:
– Чем, так сказать, могу? Извините, ваше имя-отчество?
– Екатерина Сергеевна, следователь. – Введенская, взяв отложенную книгу, перелистнула несколько страниц. – Я к вам с огромной просьбой, Сахаров.
– А можно просто Рома, – развязно разрешил он. – Итак?
– Хорошо, просто Рома. Поведайте мне, пожалуйста, что случилось позавчера, когда вы шли со станции. Вы же оттуда шли или из иного какого места?
– Оттуда, оттуда, – подтвердил Сахаров и с видом сказочника начал: – Ну так слушайте…
Врал он неторопливо, со вкусом, растягивая по-блатному слова, и Катерина вскоре потеряла интерес, слушала рассеянно, лишь поддакивала там, где уместно.
Разглядывала безусое, гладкое, молодое и красивое лицо, на котором внимательным взглядом легко можно было прочитать, каких именно гадостей не чужд его носитель. Пьяница, бабник, игрок – а лицо все равно мальчишеское. Бритая голова – большая, лобастая, шея как у быка, плечи широченные, такие нередко бывают у людей, что сызмальства плавают, как рыбы, а морда как у школьника.
«Как странно он выглядит. К туловищу мужика смеха ради присобачили голову с детским лицом… Ну это ладно, гораздо интереснее: врать-то зачем?»
– …Вот я и вижу: лежит гражданка в грязюке, я и заинтересовался. То есть подошел глянуть, что да как. Смотрю: персона знакомая. Я ее так и сяк, по щекам, а она – нет, и все. Приподнял ее из грязи, морду оттираю – а тут налетает на меня этот немножко больной товарищ Пожарский и ну кидать пачек…
– Но вы сдачи не дали? – в тон ему спросила Введенская.
– Я бы дал, – заверил Цукер, прижимая ладони к перевязанной груди, – так не бросать же несчастненькую снова в грязь. Так что руки заняты были. Упал я, значит, а он меня ногами по ребрам, по голове, точно озверел. Как не умер я – бог весть. Я и так раненный неоднократно…
Тут Сахаров скукожился, усох, щеки ввалились, того и гляди скончается без покаяния. Катерина разрешила:
– Дальше не надо, – потирая начинающие гудеть виски, уточнила: – И все это время вы были одни – бесчувственная Гладкова, ты и налетевший ненормальный Пожарский.
– Все верно понимаете.
– Ясно. – Катерина вздохнула, взяла с тумбочки Ахматову, полистала, прочла вслух: – «И всюду клевета сопутствовала мне, ее ползучий шаг я слышала во сне…» Нравятся стихи?
– Складные.
– Когда стихи складные – это хорошо, а вот когда складное, но вранье – хуже.
Сахаров с кротким видом вздохнул:
– Вам виднее.
– Не совсем. – Она чуть подалась вперед, подчеркивая, что сейчас будет интересное. – Хочешь, расскажу, как было дело?
Он заинтересовался:
– А как же. Что, было по-другому?
– Да! – радостно подтвердила Сергеевна, в свою очередь ощущая себя сказочником. – Ты, Сахаров, следуя откуда-то – явно не со станции, с дороги не видно было… ну не суть, – увидел, что на лугу, за кустами, гад напал на девчонку. Ты шасть на выручку, стащил его с нее, а он вырвался и убежал. И лишь потом увидел, что это Гладкова, а там и Пожарский подоспел.
Она совершенно не была уверена в том, что так и было. Но знала, что говорить надо четко, быстро и безапелляционно. И сработало! Роман, который сначала слушал, скаля зубы, с каждым осознанным словом увядал, меркла наглая ухмылка, и к концу сказанного Катей он уже сидел, совершенно сдувшись и повесив голову.
– Сахаро-о-ов?
– Что? – буркнул он, отворачиваясь.
Катерину осенило: «Батюшки мои! Сентиментальный жиган, любитель поэзии… да он же разобижен до смерти!»
Оставив стратегические замыслы, действуя по-женски, инстинктивно, Сергеевна вынула платок, потянувшись, аккуратно промокнула выступившие злые слезы.
– Ладно вам. – Цукер сердито шмыгнул, отвернулся.
– Если прав, если добро сделал – чего горевать? – мягко спросила она. – Правда всегда вскроется, и как это там?.. – Сергеевна открыла книжку там же, зачитала: – «И станет внятен всем ее постыдный бред, чтоб на соседа глаз не мог поднять сосед». Верно же?
– Ну хватит. – Он отобрал книгу, спрятал под подушку.
– Как угодно. – Введенская, поднявшись, сделала вид, что отправляется к двери, и, ликуя, увидела, как дернулся Цукер.
«Не торопись, Катерина. Тяни паузу и будь проще, душевнее…»
Делая вид, что передумала уходить, подошла к окну, полюбовалась на больничный двор, на котором ничего интересного не было, не оборачиваясь, спросила:
– Лет тебе сколько?
– Двадцать.
– Снова врешь.
Он снова шмыгнул носом, угрюмо признал:
– Вру. Вам-то что за дело?
– До возраста твоего – никакого. А как с гадом-то быть, Рома? – Она вернулась к кровати, села, смотрела прямо. – Был гад?
Сахаров вздохнул:
– Был. Правда ваша.
– И ты на помощь помчался.
– Был и этот грех.
– Не такой уж большой, – заверила Сергеевна. – Ну а чего ваньку валяешь, стесняешься?
Сахаров цыкнул зубом:
– Да кто поверит в этот роман? Цукер бросился спасать даму, ха!
– Я же поверила, – напомнила Катерина, – и потому очень прошу тебя про гада рассказать. Есть такое подозрение, что это убийца из Сокольников. Слыхал про такого?
– Сплетнями не интересуюсь, но слышал.
– Расскажи.
– Что?
– Что угодно. Что видел? Что бросилось в глаза? Кто его хорошо разглядел, те уже не расскажут. Из живых его толком никто не видел. Любая мелочь важна.
Помедлив, Сахаров спросил:
– Уверены, что тот, сокольнический?
– Не уверена, – призналась она, – но есть кое-какие вещи и обстоятельства… Потому не исключаю.