– Вы точно следователь? Или так, сорокинская ментовка новая? Простите…
– Ничего, это не обидно. Я следователь, и даже с Петровки.
– Разве бывают такие на Петровке?
«Лет шестнадцать, не больше, – решила Катерина, – пацан. Ну и чучело…»
Вслух успокоила:
– Бывают, бывают. Удостоверение показать?
– Да нет, верю, не надо… Тогда вот что, – он потер подбородок, – беда в том, что лица-то и я не разглядел, не всматривался, да и темно было. Но так-то он приметный: высокий, жилистый такой. Физкультурник, наверное. Я его откинул, так он ловко кувырнулся, как кошка, а потом полетел быстрее торпеды.
– Хромал?
Сахаров удивился:
– Да что вы, вовсе нет.
– О-хо-хо… а нож у него был?
Сахаров без тени колебания заверил:
– Был! Нож-то я хорошо разглядел.
– Почему? Заметный?
Тут Роман заговорил уверенно, без запинки:
– Так отменный! Сапожный нож, немецкая фирма «Швиль», равнорукий.
– Что это означает?
– То, что удобен и под левую и под правую руку. Таких в Москве нет, от силы два – один у меня в мастерской.
Инструмент Сахаров описывал куда детальнее, чем личность гада, ему неинтересную. И все-таки… не врет ли снова?
– Рома, я осматривала место. Ножа не было.
– Был нож, – настаивал Цукер, – был. Может, упер кто? Там народу много было.
– Понимаю.
Он снова расстроился:
– Не верите, так?
– Ножа не было, – повторила она, вздохнув.
– Был. Почему не верите?
– Ты Сорокину голову морочил, а почем знать, что мне не морочишь?
Рома не то что возмутился, но выразил недоумение:
– Вам-то зачем? Это одноглазый за Коленьку горой, почем мне знать, что он хочет на меня повесить? Вы-то другое дело, с Петровки, вам на местных плевать.
Катерина, вспомнив разговор с капитаном, смущенно заметила:
– Зря ты так, Сорокин и за тебя горой.
– Горой, как же. Глаз не спускает. Я сколько в завязке, а все равно жду стука в дверь. К тому же про меня и так слава идет: первый супник[14] на этой деревне. А врал – потому что зло взяло, обида: решил добро причинить – и сей секунд фраернулся. И ни слова спасибо…
Катерина с готовностью и удовольствием поблагодарила:
– Спасибо! Про нож я все поняла – если это правда.
– Правда!
– Хорошо. Тогда, как выпишут, подтвердишь те показания, которые мне дал, а не Сорокину. Лады?
– Само собой.
Был бы это нормальный пацаненок, было бы уместно отвесить дружелюбный подзатыльник. Но при лысой голове это выглядело бы оскорбительным шлепком, так что Катерина просто пожала ему ручищу на прощание, пожелав поправляться.
Выйдя в коридор, она тотчас узрела Ольгу. Девчонка с независимым видом слонялась туда-сюда по коридору, изображая, что разминает ноги, косясь при этом на дверь цукеровской палаты. Увидев Введенскую, немедленно изобразила, что страсть как интересуется санпросветбюллетенем на стене, не желает пропустить ни буковки.
Катерина, кривя губы, чтобы не улыбаться, легонько толкнула ее в бок, вполголоса приказала:
– Иди скорей. Совсем расклеился.
Ольга вскинулась, дернула головой, как норовистая кобылка:
– Да я совсем не по тому поводу! – Но, воровато оглянувшись, убедившись, что в коридоре пусто, немедленно пошмыгнула в палату.
Цукер, который успокаивал нервы, куря у окна, немедленно выкинул бычок. Но, увидев, что тревога ложная, проворчал:
– Надо ж так пугать человека. Чего изволите, между прочим? За книжкой пришли?
После такого кислого приветствия самым правильным было бы гордо развернуться и уйти. Однако оказалось, что Оля прежняя и Оля нынешняя – два разных человека, нынешняя куда менее гонористая. К тому же и вид перебинтованного Цукера, с синяками на физиономии, вызывал горячее раскаяние.
– Книжка – ничего. Можно себе оставить. Я спасибо хочу сказать.
– Так говорите.
– Так уже сказала, – лишь по привычке огрызнулась она, но немедленно поправилась: – Нет, не так. Рома, спасибо большое.
Последние три словечка Оле так удались, что Цукер растаял… хорошо, просто убрал недовольную мину и заметил уже беззлобно, хотя и двусмысленно:
– За что благодарить?
Краснея, Ольга твердо повторила:
– Спасибо.
– Ну и на здоровье. Всегда мечтал спасти кого поинтереснее. У вас все ко мне?
– Вот еще. – Ольга неловко выложила на тумбочку плитку «Серебряного ярлыка».
Цукер снова разобиделся:
– Кушайте сами. Очищайте помещение, а то, не ровен час, увидит кто.
Оля взмолилась:
– Рома, за что?! Не я же вам морду била. С чего вы такой злющий? Я от чистого сердца, в самом деле, очень вам… тебе то есть, так признательна! Честное слово! Ну Рома же!
Но Цукер был тверд, как скала. Посоветовал едко:
– Ты мне руку еще пожми. И благодарность объяви в приказе перед строем.
– Какой дурак, – вздохнула Ольга и, приблизившись, чмокнула в гладкую щеку.
– Мир?
– О, – только и сказал Цукер, поднимая было руки, – но, услышав скрип двери, опомнился и отшатнулся.
Вошла в палату старшая медсестра Пожарская, молча втащила за собой своего сына, красного, как вареный рак. Вытолкнула его на середину помещения – и без единого слова ушла, лишь напоследок показав ему кулак.
– Опять двадцать пять и за рыбу деньги, – констатировал Цукер, на всякий случай отходя от Ольги подальше. – Этот-то до меня зачем?
– Извиниться, – буркнул Пожарский, отводя глаза.
– Так давай, – подбодрил Цукер.
– Был неправ. Погорячился.
Ольга ядовито протянула:
– Молоде-э-эц! А теперь то же самое, только с более искренним раскаянием.
– Поучи еще! – прорычал Колька. – И выйди отсюда, при тебе не стану.
Она фыркнула:
– Можно подумать! – Но палату покинула, боясь, чтобы он не передумал, не попер бы в очередную дурь.
– Оля, стойте, будьте свидетелем! – взмолился Сахаров то ли в шутку, то ли всерьез.
Немного помолчали, пялясь друг на друга, как два барана. Колька наконец решительно протянул руку:
– Рома, прости. Я псих и идиотский дурак, руки-ноги мне обломать за такие дела. Не разобравшись, в драку полез.
– Да ты сильно не плачь. Были б у меня свободные клешни – неясно, кто бы извинялся, – отозвался Цукер, но руку пожал. – Ладно, понервничал, и было с чего.
Колька, покосившись на дверь – та была закрыта плотно, – вынул из-за пазухи сверток:
– На вот.
– Что это?
– Ножик твой. Я случайно подобрал.
– Иди ты! – Цукер трясущимися руками развернул платок. Выдохнул, чтобы успокоиться, осторожно, через ткань, ухватил за конец лезвия, поднес нож к глазам:
– «Швиль». Равнорукий. Не мой!!! Пожарский! – И обнял Кольку совершенно искренне.
– Да тоже подумал – нечего мильтонам его отдавать… – начал было тот, но Сахаров продолжал творить странные дела. Прыгнув к распахнутому окну, высунулся, оглушительно свистнул, заорал во всю глотку:
– Как вас там! Сергеевна! Вернитесь досюда!
И полсекунды не прошло, в палату влетела Введенская, причем спиной вперед, выпихивая обратно в коридор лишнюю публику:
– Оля, Оля, не до тебя…
Наконец плотно закрыла дверь.
– Что?! Что это?
Цукер, как знамя победы, поднял нож.
– Во! А вы не верили.
– Был нож! – взвизгнула Сергеевна. – Откуда? – Даже опомнившись, она забывала дышать, сыпала вопросами, тормошила Кольку: – Пожарский, ты? Ты, чтоб тебя, подтибрил?! Где нашел?!
Пацан отбивался:
– Да что орете-то! Там и нашел, нашарил и спрятал. Я думал – это его нож. Сапожный.
Введенская самозабвенно взвыла:
– Сапожный!
Цукер напомнил:
– И не мой! Мой в мастерской лежит, можете хоть щаз идти. На моем метка такая…
– Неважно!
– Вам не важно, а сидеть-то мне.
Она от души чмокнула его в лысину:
– По этому делу – точно не тебе, – сунула нож куда-то на плоскую грудь и была такова.
– Показились они все, что ли? – Цукер провел по щеке, по бритой голове, точно убеждаясь, что все на месте. – Слушай, что это за хамса?[15] Ше, правда следак?
– Еще какой, – подтвердил Колька, – расскажу как-нибудь, если напомнишь.
Распростились по-дружески.
Глава 10
Сорокин выслушал сбивчивую речь Катерины, все быстро и правильно понял, отрезал:
– К Волину не поеду.
– Товарищ капитан, так ведь он мне…
– Вот именно он и тебе, – подтвердил капитан. – Твое дело – ты и поезжай.
– Вы же сами говорили: помогай! А теперь отказываетесь…
– Так я тебе говорил помогать, не себе. Ты же вот бери ножичек – и ножками на Петровку. – И, видя, что Сергеевна собирается в очередной раз что-то сказать, поторопил: – Теряем время, Катя. Бегом.
Пытаясь остановить, организовать поднявшийся в голове карамболь, Введенская ничего вокруг не видела и не слышала. Дорога до станции, электричка, метро – все, все пролетело мимо.
«Нож, нож! Сапожный, надежный, с коротким лезвием, которое не сломается, наткнувшись на кость! И Цукер сам его выдал – стало быть, не он! Как хорошо».
А плохо опять то, что и он нападавшего в лицо не видел. Но если предположить, что совпадение ножей означает совпадение и личностей, то на Ольгу напал тот самый, сокольнический!
«К тому же цветок на месте нападения. Почерк его, подпись его, знак бандитский».
Тут остатки разума и богатое воображение мигом подсказали, что скажет прокурор, когда вместо доказательств ему будет предъявлен подобный гербарий. Катерина расстроилась было, но тотчас напомнила себе, что теперь есть нож, а на нем – сто процентов! – отпечатки нападавшего.
И если вдруг… ну мало ли, бывают же чудеса! Если вдруг одни и те же отпечатки пальцев будут выявлены на всех вещах, которые точно побывали в руках одного и того же человека…
Катерина, комсомолка, атеистка, глянув на небо, пробормотала быстро, с жаром, пусть и вороват