– Что там за шабаш собрался?
Акимов кинул в рот еще один чесночный зубок и, ожесточенно жуя, посмотрел на улицу. Там маячили во дворе, не решаясь зайти, Колька Пожарский, Андрюха Пельмень, Яшка Анчутка и цвела единственной ромашкой среди мужского полу Тося Латышева.
Иван Саныч быстро привел в порядок стол, на всякий пожарный тоже зажевал чесноком, пригладил волосы и застегнул верхнюю пуговицу. Махнул в окно посетителям:
– Что жметесь, как чужие? Заходите, раз пришли.
Вся компания, один за другим, проникла в кабинет. Несмотря на то что каждый из них, исключая Тосю, тут бывал неоднократно, сейчас они вид имели такой, точно не понимали, где находятся и зачем пришли.
– По какому поводу комиссия? – спросил Иван Саныч.
Латышева, краснея, поведала:
– Сам товарищ капитан нам назначил, на шесть вечера.
– Кому вам назначил? – удивился Акимов. – А в какой связи?
Она смутилась, беспомощно оглянулась на парней. Они подло молчали. Саныч посетовал:
– Сам назначил и уехал. А нам позабыл сказать. Так что именно назначил и кому?
Тоська открыла рот и закрыла. Пельмень поведал с утомленной гримасой:
– Ничего он никому не назначал. Тоська подслушала скандал…
Та немедленно открестилась:
– Ничего не было!
– Ой, да ладно, пусть не было, – отмахнулся Пельмень. – Сорокин выкатил ультиматум: или пусть патрули милиции подчиняются, или пеняй на себя.
– Кому выкатил? – улыбаясь, спросил Сергей.
– Да Гладковой же, Вере же Владимировне, – с досадой пояснил Колька.
– О как, – протянул Акимов. Было заметно, что авторитет командования взлетел у него до луны.
Саныч же пошевелил коротким носом, ощущая запах смуты и пороха:
– Сами слышали?
– Говорят же вам, вот эта, – Анчутка пихнул Тоську в бок, та лишь поежилась, – подслушала.
– Неправда, – прошептала та.
Добрый Яшка сжалился, объяснил по-хорошему:
– Вот эта отдельно взятая Латышева сидела в приемной. У директора скандалили. Товарищ капитан ультиматум поставил: или ваши патрули мне под начало идут, или сами пойдете… простите.
– Ничего, – позволил сержант. В районе намечался конфликт, это требовало осмысления и новых стратегий.
Латышева ныла все о своем:
– Я не подслушивала!
– Ну не подслушивала, он говорил громко, – поправился Анчутка. – Потом Николаич вышел, хлопнув дверью, а Верка… то есть товарищ директор, на нервах Тоську послала.
– Неправда! – крикнула Тося. – Я просто спросила: собирать патруль? А Вера Владимировна сказала: нет. Вплоть до увольнения!
Иван Саныч подвел предварительные итоги:
– А вы все равно пришли.
– Так она ж не отвяжется, – пояснил Пельмень.
– Но он же не вас вызывал, а, наверное, старших? – поинтересовался Акимов.
Колька пояснил:
– А какая разница? Пришли и пришли. От фабрики – так от фабрики. Так если бы Сорокин был, а его нет.
– Вы просто отметьте для себя, что патруль с фабрики приходил, – попросила Тоська, – а как товарищ капитан вернется, доложите.
– Сама придумала? – с уважением спросил сержант.
Тоська застеснялась, Пельмень заверил:
– Сама. Кто ж, кроме нее, глупость такую выдумает.
– Ну, раз так и мы не нужны, может, ходу? – деловито спросил Колька.
– Идите, идите, – разрешил Иван Саныч. – А ты, Тося, не беспокойся, обязательно передадим командованию, что приходили от фабрики и для дальнейшей драки нет оснований.
Ребята очистили помещение, сержант дал волю гневу:
– Полюбуйся-ка на наше руководство! Они с Веркой кадры делят, а нам отдувайся. Наш каков, предъявил ультиматум – и шасть в главк, как в кусты.
– Наверное, что-то срочное.
– Это хорошо, что вся кодла с Веркой сюда не приперлась. Как бы мы с тобой отбрехивались?
– Ты все?
– Нет.
– Просто решим, кто в какую сторону. Ты до станции, я на танцы или наоборот?
– Все бы тебе дрыгоножество, – буркнул Остапчук. – Монетку бросим.
На танцплощадку выпало отправляться Ивану Санычу.
– Точно Галина прибьет.
– Ты за себя беспокойся, – посоветовал сержант, лихо пристраивая фуражку так, чтобы прикрывала лысину. – Если циклоп с Веркой дальше биться станут, как будешь крутиться меж двух огней?
– Равномерно поджариваясь, – грустно признал Сергей, – а то в Заполярье завербуюсь. Там мирно, люди хладнокровные. Видно будет.
Глава 3
Поскольку Ольга сидела дома в компании Светки, Колька и Яшка по-быстрому раскланялись и пошли к гладковской обители. Пельменя бросили, и Тося намертво вцепилась в его рукав:
– Раз отпала общественная нагрузка, то у нас по расписанию чтение классики. Второй том «Войны и мира».
Андрюха скрипнул зубами, но ничего не поделаешь: Тося повлекла его в сторону, с жаром выражая какие-то свои восхищения громадой и стройностью произведения великого писателя.
Но почему-то тащила не в сторону общежития, а в лесок. Пельмень не возражал: куда приятнее погулять среди дерев, чем торчать, как слива, кверху задницей за столом, изучая классику.
Они слонялись туда-сюда, сторонясь шумных мест. Было слышно, как в Доме культуры под открытым небом кто-то играет на гармони, распевают песни сомнительного содержания, потом земля задрожала от молодецких плясок, и к свежему вечернему ветерку примешивались ароматы махорки и пота.
– Отойдем подальше, – робко попросила Тоська.
– Можно, – согласился он. И девчонка, услышав наконец его голос, со счастливым видом вздохнула.
Андрюха тосковал, думая про заветную трехлитровку, спрятанную под койкой, в холодке, про любимый паяльник. Он ругал себя последними словами: кой бес его вообще дернул заступиться за нее сто лет назад, потом еще и еще пару раз… Ведь ничегошеньки не имел в виду, просто впрягся, как за Светку или там за Ольгу, а она распустила сопли бахромой. Прицепилась, как репей.
Отошли по сумеркам поглубже в лес, стало совсем свежо. Андрюха, подавив вздох, поднял полу спецовки, Тоська прильнула к его боку, к рубахе невесть какой свежести, ощущая не раздражение, а умиление. И «аромат» этот, сомнительный от других, ей, чистюле, невыносимый, вдыхала с наслаждением. Так замечательно тепло было под этой палаткой из пыльной, промасленной спецовки, что Тося совершенно успокоилась.
Общеизвестно, что при определенных обстоятельствах и хлорка – творог. И Тоське, не избалованной ни жизнью, ни чьим-то вниманием, давно уж казалось, что этот совершенно обычный паренек, молчаливый, а если откровенно, то и грубый, – настоящая вселенная, полная тайн.
Тоське хотелось думать, что молчит он не потому, что лень языком молоть после рабочего дня, а боится проговориться о чем-то важном. Что глаза отводит не потому, что ему смешно и стыдно, что взрослая девчонка, передовик производства, общественница, краснеет, как обыкновенная фря, глупо хихикает и лопочет. Да и прикасаться к ней не решается по деликатности чувств – а не потому, что боится до колик, что она тотчас повиснет на руке и не отдерешь.
Так они, думая в две головы в совершенно разном направлении, просто шлялись до тех пор, пока Андрюха не решил, что на сегодня хватит.
– Пошли домой.
– Пошли, конечно, – с готовностью согласилась она, – как раз успеем почитать…
Андрей возмутился: он что, не наработал сегодня на спокойный вечер? Она издевается?! В общем, к тому времени, когда они почти дошли до людных мест, у них с Тоськой вышел скандал.
– Андрей, я не понимаю твоей позиции, – говорила Латышева, как ей казалось, твердо, но губы дрожали, и по этой причине дребезжал голос. – Мы же договаривались, что будем образовываться, читать хорошие книги. Неужели тебя устраивает такое твое нынешнее состояние?
Как же Пельменя коробило это «мы»! И враки тоже – он совершенно точно помнил, что ни на что подобное не соглашался.
– Какое такое мое состояние? Что не так с моим состоянием? Есть претензии – адресуйся в контроль! А там тебе русским языком скажут: Рубцов норму вырабатывает на сто двадцать – сто пятьдесят, не имеет ни претензий, ни выговоров… сама сколько раз меня хвалила?
– План – это само собой, я не спорю. Ты добросовестный, честный работник. Но ты посмотри на себя!
– Что опять не так-то?!
– Надо же культурный уровень повышать! Спецовка мятая, рубаха серая, в дырках, штаны в пятнах!
С этим Пельмень не спорил, после неудач на личном фронте заботу о туалете он полагал бабьим занятием. Он возмутился по принципиальному вопросу:
– Раз к костюмчикам привыкла – так и отправляйся к тем, кто в костюмчиках!
– Ах как по-взрослому! Чуть замечание не по тебе – так и гнать от себя!
Пельмень сильнее, чем надо, оттолкнул ее:
– Да кто тебя вообще звал! Привяла как банный лист!
Но товарищ Латышева уже взяла себя в руки, констатировала, точно на собрании:
– И вот опять. Необходимо бороться с неряшливостью, уважать свою личность, быть опрятным, собранным!
– На рабочем месте у меня чистота!
– Надо заботиться не только о рабочем месте! О своем внешнем облике! Затрапезный вид! Старорежимный мастеровой! Как тебе не стыдно?! Фабрика открыла поход против бескультурья, а ты, как нарочно, щеголяешь в таких брюках. Позоришь не только себя, но и весь коллектив!
– Ну вот что… – начал Пельмень, но его самым нахальным образом заткнули:
– Каждому трудящемуся надо заботиться о том, чтобы внутреннее соответствовало внешнему. Как писал Чехов…
Еще одного классика за последний час Андрей не выдержал:
– Иди ты со своим Чеховым! А не желаешь сама идти, так я пошел. И забудь дорогу, поняла?
Тут уже и Тося возмутилась:
– Да ты что о себе вообразил?! Сокровище, ха! Что в тебе – деревня деревней, хам трамвайный!
– Кто?! Ах ты…
Сдержался, не договорил, развернулся и, разгневанный, помаршировал в другую сторону. Тося осталась одна.
Только что в ее тихой ягнячьей душе бушевал настоящий пожар, а теперь внутри было черным-черно и пусто. И вокруг никого, тишина и темнота. Она стояла, уронив руки, одна посреди темной аллеи, полными сл