Раз так, то Сергеевна твердо намерена упорно работать над тем, чтобы земля более не хлебала невинной крови.
Схему она с грехом пополам закончила, подтягивались из кустов неумехи – понятно, ни с чем. Из сумеречного тумана выпрыгнули Анчар и Кашин. Потом еще один молодой опер. Овчарка выглядела на удивление оживленной, Кашин, которому уже хорошо за сорок, даже не запыхался, а этот, салага, бывший разведчик, язык вывалил и имел бледный вид. Анчар и проводник чистые, чуть у одного лапы, у другого сапоги замызганы, а у этого форма вся в грязюке и в сапогах хлюпает.
– Слушаю, Павел Иванович.
Проводник извлек из нагрудного кармана узелок из платка.
– Сначала находка.
Развернув ткань, Введенская присвистнула.
– Удавка.
– Она.
– Где обнаружили?
Она протянула планшет, карандаш, проводник принялся чертить. Катерина, жужжа фонарем, подсвечивала.
– След ведет в сторону области.
– Снова на окраину, – уточнила она, ощущая холодок под ложечкой. Окраина-то ее.
– Верно. И так же, как и в прошлый раз, петляет по всем лужам, кропя следы керосином.
– Забавник.
– Мы шли уверенно, в одном месте скололись, но потом вернулись. Далее уже след не петлял, вел прямо.
– Решил, что оторвался?
– Возможно. Вот тут, – проводник провел на схеме толстую черную полосу с поперечными черточками, – уперлись в железнодорожные пути, и на той стороне след сразу же не возобновился. Проверили по полкилометра вправо и влево в обе стороны.
– Без результата?
– Без.
– То есть следует прорабатывать вариант перемещения преступника по рельсам?
– Да, и там еще платформа, – напомнил Кашин.
– Помню, спасибо, – заверила Катерина. – Где конкретно вы нашли удавку?
Проводник поставил на плане крестик.
– Павел Иванович, вы говорите, что след петлял, а с какого момента он пошел прямо?
– Где-то в этом квадрате. – Кашин поставил вторую отметку, в задумчивости постучал карандашом о планшет. – Я бы, товарищ лейтенант, предложил вернуться туда по свету и вообще прочесать лес еще раз. Погода пасмурная, подлесок густой, влажный, след сохранится, как в туннеле.
– Вы правы. Сейчас лучше отправиться отдыхать, а то как бы Анчар не утомился. – И, забывшись, она потянулась к лобастой мохнатой голове.
Тот удивился, молча поднял губу, показав желтоватые клыки, – но, спохватившись, вывалил язык и сделал глупую морду. Катя извинилась:
– Виновата… Вы отлично потрудились и, полагаю, нашли орудие убийства.
– Это как медики скажут, товарищ лейтенант, – напомнил обстоятельный проводник, – надо узнать характер повреждений.
– Характер говорящий. И такие вещи просто так не попадаются.
Яковлев, чиркнув спичкой, разглядывал находку:
– Это что, проволока?
– Струна.
– Культурно.
Тот, что бегал с Кашиным, отдышался, привел себя в порядок и уже деловито констатировал:
– Отлично. Теперь дождемся описания характера повреждений, пальцы снимем с этих вот ручек – и готово дело, можно паковать.
Сергеевна с холодком поинтересовалась:
– Кого, позвольте узнать?
Тот смутился, но нашелся:
– А кто ж может с такими струнами работать? Наверное, из музыкальной школы, настройщик там.
– Старая учительница сольфеджио, – подсказала Введенская, – хищная старушенция-хормейстер. Не выносит фальши, аж звереет.
Подчиненный, подумав, спросил:
– Почему обязательно старушенция?
Катерина сухо указала:
– Потому что не надо делать выводы на ровном месте. Сами вы ничего не нашли, трупа в глаза не видели, а разводите дедукцию. По этой дорожке далеко уйти можно.
Кашин примирительно заметил:
– Давайте пока на Петровку. Вот автобус, возвращается.
Прыгал по аллее оперативный транспорт, отпущенный Симаком из морга. Двоих оставили до света охранять место преступления, прочие отправились восвояси.
Глава 2
По дороге Введенская распустила всех по домам за ненадобностью. Сама осталась на Петровке, размышлять и дожидаться Симака.
Умываясь под краном, Катерина размышляла о том, что золовка Наталья скоро ее убьет. Ведь теперь ей приходилось терпеть выкрутасы не только строптивой дочки Соньки, но и племянника, Михаила Михайловича, а он, несмотря на младенчество, тоже не сахар. Не в кого ему быть кротким и покладистым.
К тому же и работу никто не отменял. Вообще непонятно, как после домашней каторги Наташка умудряется еще и какую-то красоту для текстиля создавать, и принимать, и без звука вносить бесконечные правки руководства.
А еще в их хибаре нет электричества, воду надо носить из колонки, топить печь. Тоненькой Наташке несладко приходится. Но сейчас хоть не надо переживать о пропитании, дровах, ведь у Катерины и оклад, и хороший паек.
А вот что, если золовка проявит фирменный введенсковский характер? Возьмет да и отпишет брату Мише о том, что Катерина сбежала из дома на службу? От одной мысли об этом мороз по хребту.
«Надо чаю горячего. И перекусить».
В сейфе оставалось полбуханки хлеба, сахар, кулек с заваркой на несколько кружек. Катерина как раз ставила чайник, когда в кабинет проник Симак.
– А вот и я, – сообщил он, вытирая ноги. – Нальете старику чайку, товарищ Введенская?
– Не пожадничаю. Если что, можно и на «ты».
– Благодарствуй. – Он оглядел пустой кабинет. – Ага, бравый оперсостав разбежался по постелькам, а руководство в одиночку скрипит мозгами?
Катерина улыбнулась. Симак, не дождавшись ожидаемой реакции, горько признал:
– Скучная ты особа, товарищ лейтенант.
– Увы.
– Тогда я тебе сейчас буду ужасы на ночь рассказывать.
– Я храбрая. Да и рассветет скоро.
– Правда твоя, Катерина. Ладно, готовься и чай заваривай. Сейчас ручки ополосну и порадую. Или огорчу.
– Ожидаю с нетерпением, – заверила она, расставляя на свежей салфетке стаканы, рассыпая по ним заварку. Давненько не накрывала стола для мужчины, хоть вспомнить, как это делается. Пусть и для старого, сварливого медика.
Они принялись гонять чаи, закусывая черным хлебом – Катерина его круто посолила, Симак – посыпал сахаром. Потом, вытащив бумагу, Симак принялся рисовать. Изобразив на бумаге схематичный человеческий силуэт, спросил:
– Прожевали, проглотили?
– Ничего, я небрезглива.
– Приступим, – он принялся чертить, – картина, как и в прошлом эпизоде: перелом хрящей гортани, рожков подъязычной кости. Вот тут… это ниже щитовидного хряща, горизонтально, странгуляционная борозда. Почти замкнутое кольцо.
– Иными словами, удушение, и не руками.
– Оно. Гортань разрезана чем-то тонким, скорее всего стальной проволокой.
– Удавкой, Борис Ефимович. – Катерина, открыв сейф, вынула находку Анчара. – Вот она. Собака обнаружила.
Медик обрадовался:
– Да ну? Недаром фашист свою кашу ест. Дайте-ка полюбопытствовать… а что, скорее всего, и она. Даже со стопроцентной уверенностью. Это струна? Кто-то из иностранных мерзавцев такие штуки предпочитал, так?
«Вот хитрец. Делает вид, что забыл». Катерина вслух доложила:
– Вы правы, Борис Ефимович, похоже на гарроту, оружие сицилийской мафии, неоднократно описываемое в приключенческой литературе. В классическом варианте изготавливалась из фортепианной струны, с двумя деревянными ручками на концах.
– Начитанная баба – опасно, но по-своему неплохо, – непонятно кому, в сторону заметил Борис Ефимович. – Между прочим, те, что на «Скорой» подобрали пацаненка и труп, упоминали, что он что-то бормотал про музыку и скрипку.
– В самом деле?
– Я сам пробовал с ним поговорить, и он, даже мутный с успокоительного, весьма настойчиво спрашивал, не нашли ли мы скрипку. Мол, Любушка ее очень бережет, расстроится.
– Бедный мальчик.
– О женщины. Думаете, не его рук дело?
– Думаю, нет. А вы?
– Мало ли что я думаю. Вы разбирайтесь. Только не затягивайте, – предостерег медик, – а то в Кащенко определят и на каждый допрос писанины будет в два раза больше.
Тут он умолк, вращая в руках перочинный нож. Катерина, подождав некоторое время, напомнила о своем присутствии:
– Борис Ефимович.
– Это я размышляю, – пояснил Симак, – подбираю слова, чтобы и соображения изложить, и чтобы ты меня за параноика-фантазера не приняла.
– Не приму, – заверила она, – я скорее на себя подумаю.
– Тебе не грозит, как врач говорю. Вот в чем дело, – он снова взялся за карандаш, – выше борозды от твоей удавки во время осмотра проявились и пальцы.
– Как это – «пальцы»? Что значит – «проявились»?
– Значит то, что девчата со «Скорой» твердо заверили, что раньше следов не было.
– Где ж были следы, когда их не было?
– Там же, – терпеливо разъяснил Борис Ефимович. – Катя, синяки от пальцев нередко проступают лишь через несколько часов после смерти. И при удушении руками бывают первое время вообще незаметны.
– Но вы сказали – гортань сломана удавкой.
– Одно другого не исключает. – Симак, помявшись, все-таки решился продолжить: – Рискну предположить, что мерзавец ее не сразу задушил, а неторопливо, разными способами, растягивая удовольствие. Душил, возвращал к жизни, а потом все заново. Был спокоен, уверен и никуда не торопился.
– Изнасилована?
– Нет. Не тронута. Мерзавец явно был счастлив по-другому.
– Странно…
– «Странен, а не странен кто ж»[6]. – Медик снова взялся за карандаш. – И, наконец, вдоволь покуражившись, выколол глаза, разрезал рот и холодным оружием…
– Ножом.
– Не простым. Там особая история, напомни, позже расскажу.
– Хорошо.
– …Так вот, нанес пять ударов в область ниже пупка… иссек и срезал кожу на кончиках пальцев. Пальцы, кстати, музыкальные, так что, скорее всего, мальчонка бормотал правду, надо искать ее имя среди юных дарований из ближайших учебных заведений.
Катерина, задумчиво разглядывая его письмена и рисунки, сказала: