– Кать, это опять я.
– Да, только быстро. – Подруга была «в запаре».
– Слушай, а тебе Гарик изменял когда-нибудь? – начала издалека Нина.
– Нин, ты чего, сериалов насмотрелась? Давно тебе говорю – иди работай. А то совсем дома отупела. Вот звонишь мне и всякую ерунду спрашиваешь.
– Кать, прости. Просто скажи. Изменял или нет?
– Нет, конечно. Еще чего.
– А ты уверена?
– Конечно, я бы сразу заметила. Не слепая же.
– А если бы изменил, ты бы что сделала?
– Выгнала бы на фиг. Чтобы потом приполз и прощения просил. Нин, не темни, ты что-то про моего Гарика знаешь? Он, конечно, любит перед девицами хвост распушить, но никогда бы не пошел налево. Он меня любит.
– Нет, нет, что ты. Я просто так.
– Ну ладно, кончай смотреть сериалы. Пока, мне работать надо.
Нина опять выключила компьютер и посмотрела на часы. Кошмар. Она опаздывает за Владиком. Сегодня его нужно забрать пораньше – придет англичанка.
Нина не понимала, зачем Владику так рано нужно заниматься английским. Но Гриша настоял. Сам он ходил на курсы бизнес-английского – для работы. И считал, что если бы не его уровень знаний языка в объеме средней школы, то и работа была бы сейчас получше, и зарплата повыше. Англичанка Марина Михайловна нашлась в соседнем подъезде. Ходила два раза в неделю. Нина ее терпела.
Марина Михайловна даже из соседнего подъезда не могла прийти вовремя. Говорила, в половине пятого, приходила в пять. Могла сказать в четыре, а прийти в тридцать пять минут пятого. Нина – режимно-пунктуальная – смотрела на часы и отмечала опоздание.
– Так ведь нельзя, я не могу день построить. Нужно сидеть и ждать ее. А так Владик еще в саду бы поиграл. Он плакал, когда я его выводила: не успел железную дорогу достроить, – жаловалась Нина мужу.
– Зато она хороший педагог. И берет гуманно, – отвечал Гриша. – Попроси ее звонить вам перед выходом. Не проблема.
– А еще она потом чай садится пить, – продолжала Нина. – Я не могу ее слушать. Одно и то же.
– Скажи, что у вас другие дела. Нин, ты что, с одной преподавательницей разобраться самостоятельно не можешь? Не нравится тебе, что она чай пьет, не надо предлагать.
– Но неудобно же.
– Тогда не жалуйся.
Нина больше и не жаловалась. Один раз она сказала Марине Михайловне, что они идут в гости и сегодня чая не будет. Но Нина не умела врать, и Марина Михайловна обиделась. Нина видела, что обиделась.
Собственно, чая Нине было не жалко. Но Марина Михайловна начинала рассказывать про других своих учеников, про свои детские и студенческие годы. И рассказывала так, что Нина сразу отупевала.
– Так вот, Николай Иванович сказал, что меня нужно отдать в балет. Потому что у меня выворотность. А в балете главное – выворотность, – рассказывала Марина Михайловна.
Нина не знала, кто такой Николай Иванович и почему он фигурирует в этой истории. Нина и книги не все могла читать. Зато любила читать пьесы, где есть список действующих лиц – с именами, возрастом и характеристикой. Все понятно.
Марина Михайловна с балетной темы могла перескочить на профессиональную.
– Так вот Геночка мне и говорит: «Марина Михайловна, надо чаще встречаться». Представляете, Ниночка? Ой, Геночку я вообще обожаю. Такой умненький. Мама у него, правда, неприятная женщина. Этакая фефа.
Нина не знала ни Геночку, ни Геночкину маму.
Во время чаепития Марина Михайловна сметала с тарелки все, что бы Нина ни положила. Поначалу она выкладывала вафли, печенье, конфеты. Марина Михайловна не оставляла ничего. Только чаю просила подлить.
Куда только влезало – плоская как доска. Ни груди, ни попы. Только ноги – как два соляных столба. Нина даже жалела немного Марину Михайловну – с такой фигурой, конечно, ни мужа, ни детей не будет. Вот ей и поговорить не о чем – только о чужих детях и утках. И не с кем – дома-то никого. Только в гостях. И лицо всегда какое-то смытое. Марина Михайловна была блондинкой. Белесой. Как будто она умылась и вода смыла ресницы, брови, губы. «Хоть бы накрасилась, что ли», – думала иногда Нина. А утками своими англичанка уже замучила. Нина была один раз в ее квартире – все в утках. Чашки, чайник. Утки засидели шкаф, подоконник, полки… Нина как увидела уток, сразу поняла, что ей в Марине Михайловне не нравилось. Голос. Говорила – как будто крякала. Противно, на странном полутоне.
– Марина Михайловна, когда была маленькая, точно щипалась, – сказала Нина как-то Грише.
– Почему щипалась?
– Знаешь, всегда есть девочки, которые щиплются. Подойдут и ущипнут. У меня в детстве была такая подружка. Марина Михайловна точно щипалась.
– С чего ты взяла?
– Она уток собирает.
– Ну и что?
– Утки всегда щиплются.
– Это гуси щиплются, – не понял Гриша. – Нин, ну что ты к ней привязалась? Нормальная учительница. Главное, чтобы результат был.
Владик в отличие от Нины Марину Михайловну терпеть не желал. По дороге из сада – Нине приходилось отрывать сына от игры – Владик канючил: «Не хочу английский». Нина объясняла, как будет здорово, когда Владик поедет в другую страну, далеко, на самолете надо лететь. Там живут люди, которые говорят на другом языке. И Владик сможет понять, о чем они говорят. Или убалтывала его «всякими глупостями», как говорил Гриша.
– Когда бывает жарко? – спрашивала Нина Владика.
– Летом, – отвечал он, как научили в детском саду.
– Нет, зимой.
– Нет, мама, ты перепутала. Зимой снег и холодно, а летом жарко.
– Не перепутала. Зимой тоже бывает жарко, – заговорщическим голосом говорила Нина.
Владик открывал рот и смотрел на нее так, как будто она сейчас раскроет страшную тайну.
– Зимой бывает жарко в пустыне, – объявляла Нина.
Владик думал немножко и начинал радоваться:
– Правда, правда.
Еще у них была любимая игра в еду. Что можно есть? Нина перечисляла – лягушек, улиток…
– Нет, мама, нет, нельзя! – кричал от восторга Владик.
– А вот и можно. Их во Франции едят.
– А ты ела улиток и лягушек? – тихо спрашивал сын.
– Ела, – отвечала Нина.
Владик смотрел, выпучив глаза.
– Вкусно? – еще тише спрашивал он.
– Не очень. Но есть можно.
– А змею можно есть?
– Можно.
– А какие люди едят змею?
– Которые живут в Китае.
– И им вкусно?
– Вкусно.
– А что еще едят?
– Червяков, гусениц, кузнечиков…
Владик от восторга шел быстрее. Правда, как-то он рассказал про зиму летом и съедобных лягушек в детском саду. Воспитательница его поправила – так не бывает. Владик разрыдался: «Бывает, бывает. Мне мама сказала. Она знает». Вечером воспитательница посоветовала Нине позаниматься с сыном по временам года.
Нина пересказала это Грише.
– Нина, что ты ему голову забиваешь? Ему же еще в школу идти. Пусть говорит то, что положено. Он все равно объяснить не может – все путает. И нечего блистать эрудицией. Еще подумают, что он идиот.
Нина хотела одного – чтобы Владик не думал про английский и был в хорошем настроении. Ей хотелось, чтобы ему было весело и интересно. Ей хотелось, чтобы сын был не такой, как все. Она – такая, как все. Среднестатистическая. Без блеска. Так пусть хоть он будет другой. Пусть не с блеском, а хотя бы с искоркой.
Нина собралась и побежала в сад. Владик по дороге завел ту же песню: «Не хочу английский». Нина сначала молчала – все думала про переписку мужа. Про то, что ей только Марины Михайловны сейчас не хватало. Ей хотелось посадить Владика смотреть мультики, уйти на кухню и подумать – решить, что делать. А англичанка опять чай сядет пить. Владик продолжал ныть на одной ноте: «Не хочу английский, не хочу английский». Наверное, он ждал очередной истории. Но Нина забыла про их ритуал. Она не выдержала и сорвалась. Влепила Владику по заднице, прямо на улице. Владик от испуга зарыдал во весь голос. Мимо шла женщина.
– Что ж ты так кричишь? – спросила она Владика.
Владик зарыдал еще громче.
– Не пойду домой. Не хочу, – кричал он.
Нина схватила его за рукав куртки и дернула.
– Пойдем, я сказала. Сил больше никаких с тобой нет. Ноешь и ноешь. Как девчонка. – Нина уже тоже орала на всю улицу.
Владик не понимал, что случилось с мамой. Он перестал кричать и начал подскуливать. Нина тащила его за рукав. Владик шаркал ногами.
– Поднимай ноги. Сколько раз тебе говорить? Мы опаздываем, можешь идти быстрее? – Она дернула сына за рукав. Владик не удержался на ногах и упал. Прямо в лужу. И опять зарыдал во все горло.
– Вставай. Быстро, я сказала. И рот закрой. – Нина встряхнула его, поставила на ноги.
Владик опять заскулил, как подбитая собака.
– Хватит, хватит! – Она со всего маху дала сыну по губам. Владик замолчал. Резко. Нина вела его за руку не оборачиваясь. Смотрела вперед. Только в лифте взглянула на сына. Он стоял опухший, глаза еще мокрые, а на губках кровь.
Нина вздохнула, в спине кольнуло. Межреберная невралгия. Хроническая. Всегда болит, когда продует или перенервничает.
– А кровь соленая, – сказал он. – Ты меня когда ударила, я кровь глотал.
Нина заплакала. Встала на колени и обняла сына.
– Мама, не плачь, мне уже не больно. – Владик гладил Нину по голове. – Знаешь, как я тебя люблю? Вот так.
Владик обхватил Нину за голову и сжал. Отпустил, вздохнул и еще раз сжал. Чтобы сильнее было.
Нина обцеловала сына. Он тоже чмокнул ее в щеку и вытер рукавом рот. Всегда так делал – целовал и вытирался.
Марина Михайловна, как всегда, опоздала. Владик сидел на стуле, даже не ссутулившись, а просто согнувшись. Как будто у него живот болел. Бурчал себе под нос. Марина Михайловна просила повторить. Внятно. Владик ерзал, сползал со стула…
Нина поставила перед англичанкой чашку чая. Положила торт вафельный. Даже не разрезала. Забыла. Двигалась на автопилоте, как говорил Гриша.
Марина Михайловна проворно вскочила, по-хозяйски подошла к шкафу, достала нож. Нина смотрела на англичанку и даже не попыталась встать. Хотя терпеть не могла, когда чужие лезли в ее шкафы. Даже подруги. Марина Михайловна отрезала кусок и, жуя, начала говорить. Нина не слушала, просто кивала. Один раз встала и подлила чай.