— За-певай! — крикнул урядник.
Ехали казаки
С Дона до дому,
довёл Сёмка, и тут же десяток глоток с присвистом подхватили:
Подманулы Галю,
Забрали с собою...
Телефонограмму из штаба о своём новом назначении Краснов воспринял как должное. За два года службы в Семиречье он дважды исполнял обязанности командира бригады. Командиром полка Краснов слыл суровым и педантичным, требовал от подчинённых точного выполнения своих указаний, соблюдения расписания строевых и учебных занятий. Его 1-й Сибирский казачий полк имени Ермака Тимофеевича на смотрах обычно занимал первые места и удостаивался самых высоких похвал. Дважды в год приезжала от штаба войск Семиреченской области комиссия для проверки полка в целом и подготовки личного состава...
Поэтому перевод в Замостье Краснов воспринял как явление закономерное, тем паче ему ранее это было обещано. Конечно, Замостье не Петербург и не Москва, но всё-таки не Азия. Там, в Джирекенте, в первые месяцы Краснову было особенно трудно. Полковые учения, плац, верховая езда, джигитовка. Конные марши к границе с Монголией. Леса и сопки. Походные биваки у слияния Аргуни с Шилкой. Штабное учение у Онона. Полковнику Краснову не раз приходила мысль, что где-то здесь, у голубых вод Онона, собирал курултай[2] великий Чингизхан и здесь родилась у него дерзкая мысль о покорении мира...
В Джирекенте всё общение супругов Красновых ограничивалось офицерским собранием. Лидия Фёдоровна скучала по столице, и Пётр Николаевич отправил её домой. После отъезда жены Краснов всё свободное от службы время уделял литературе. Подшучивал над собой: придёт время — все наброски дозреют... К моменту, когда предстояло оставить полк, Краснов успел напечатать несколько рассказов. Публикациям он счёт не вёл.
Краснов никогда не задумывался на тем, всё ли, что выходит из-под его пера, заслуживает внимания? Он был убеждён твёрдо: коли печатают, значит, должны читать. А потребность писать захватывала.
Наконец, настал день и час, когда полковник Пётр Краснов, распрощавшись с полком, сел в вагон. Покидал Джирекент со сложным чувством. И не потому, что предстояло начинать новую службу. 10-й Донской казачий полк он знал, общался с прежним его командиром и некоторыми офицерами. Да и казаки были в основном с верхних станиц, к ним Краснов питал тёплые чувства ещё со времён, когда был адъютантом командира полка атаманцев.
В последнее время Пётр Краснов чувствовал, что в мире зреет военный взрыв. Грядёт война, и будет она мировой. Сложилось противостояние сил. С одной стороны Англия, Франция и с ними Россия, с другой — Германия и Австро-Венгрия, к ним уж непременно привяжется Турция.
Иногда Пётр Краснов думал, почему Россия впряглась в англо-французскую колесницу, ведь издавна она семейными узами была связана с немецким двором. Вот и жена императора Николая немка. Краснов видел Александру Фёдоровну: в прежние годы она часто посещала лейб-гвардии казачьи полки, бывала на всех парадах. Пётр Краснов считал её красивой, интересными были и её дочери.
Так почему же всё-таки Англия и Франция? На самом-то деле полковник давно знал ответ. России нужны Балканы и черноморские проливы. Материковая франция ещё может вести войну с Германией и Австро-Венгрией, однако чтобы Англия послала своих солдат воевать в Европе — в это Краснов верить отказывался. Если же в боевые действия вступит и Османская Турция, России придётся открыть фронт на Кавказе.
Достав из портфеля карту Европы, Краснов разложил её на столике у окна. Вот Замостье. От него до австро-венгерской границы совсем близко. Значит, если предстоит воевать, то с австрийцами и венграми. На этом направлении казаки столкнутся с кавалерией противника. Этого Краснов не страшился. Он знал: лихость казачья, сила их конной атаки не имеют себе равных. Об этом он писал в своих книгах. Что ж, теперь, пожалуй, уже в недалёком будущем теория будет проверена в предстоящих сражениях...
Пётр Николаевич вышел в коридор, стал у окна. Вагон безлюдный, лишь в дальнем купе ехал в столицу какой-то чиновник, но держался он отчуждённо, едва поклонился, и на этом общение закончилось.
За окном тянулись сибирские леса, рубленые, вековые, станционные постройки. Полковник подумал, какую трудную работу проделали строители сибирской железной дороги. Прежде Краснову это и в голову не приходило, но вот накануне войны с Японией он впервые проехал сибирским путём и понял, как трудно всё досталось России. И не капиталы, вложенные в дорогу, не инженерная планировка поразили его, а строители, мужики, которые прокладывали рельсы, насыпали гравий, укладывали шпалы. Всю грандиозность инженерной мысли наши мужики воплотили своими руками: топорами рубили лес, на тачках подвозили песок. Тогда-то он по-настоящему прочувствовал строки Некрасова: «Труд этот, Ваня, был страшно тяжёлый, не совладать одному...»
Краснов пригладил ладонью волосы, тронутые редкой сединой. Сорок четвёртый год живёт он, сколько повидал, поездил. О многом уже написал, а сколько ещё предстоит написать...
Изредка поезд подавал сигналы, они замирали в тайге. Таёжная глушь проглатывала паровозный дым. Скоро поезд пересечёт уральский каменный пояс, и тогда потянется за окнами вагона европейская Россия.
В Санкт-Петербурге Краснов задерживаться не намеревался: дня три-четыре проведёт дома, побывает в Главном Управлении Казачьих Войск, и отправится в Варшаву, а за ней и в Замостье.
Глава 3
На вторые сутки пополнение 9-го и 10-го Донских полков прибыло в Замостье. День клонился к вечеру. Старослужащие окружили вновь приехавших, выискивали станичников, узнавали новости из дома. Казаки шумели, гомонили. Шандыба повстречался со второгодком Стёпкой Усом, хуторским соседом. Иван достал из торбы свёрток с подарками от родителей Степана:
— Отец с матерью кланяться велели. Урожай ноне добрый, кобыла ожеребилась. Любку, сестру твою, замуж готовят — на Покрова свадьбу справят. Ну, а иди тут служба?
— Служба как служба, послужишь — понюхаешь.
— Слышь, Стёпка, сказывают, у вас полковником его превосходительство Краснов?
— Днями приехал. Тебе-то откель известен?
— Позапрошлым летом в Миллерово на станцию отвозил.
— Куды как знакомец. У соседа забор горел, наш кобель зад грел.
— Гляди, Стёпка, я и обидеться могу.
— Чего там. В одной сотне служить будем, а наш есаул Гаража ого как вашего брата чтит. Он вас до седьмого пота гонять будет.
— Не пужай, аль забыл станичного урядника Пантелея? Чай, помнишь, как он нас не миловал.
— То был Пантелей, а это Гаража. Ну, довольно. За передачу и поклон спасибо. По службе во всём за меня держись. Да торбу, ежели ишшо чего домашнего осталось, доглядай. Хлопцы наши враз опорожнят.
Ушёл Ус. Не успел Шандыба осмотреться, как скомандовали построение. Перед вновь прибывшими появился есаул Гаража, прошёлся вдоль строя новобранцев, державших коней на поводу. Ловким движением сбил фуражку на затылок:
— Здорово, казачки! Поздравляю с прибытием в наш славный 10-й Донской казачий полк имени генерала Луковникова! Верю, что будете верно служить Государю и Отечеству, как отцы ваши и деды, не посрамите Дона.
— Рады стараться, ваш благородь! — рявкнули хором новобранцы так, что дёрнулись в поводьях кони.
А Гаража продолжал:
— Урядники обучат вас конному и пешему бою. Слушайте их, и в час грозный для Отечества вы не дрогнете ни перед внешним, ни перед внутренним недругом...
В оставшийся до отбоя час новобранцы развели коней по денникам[3], заложили сена в ясли и, оставив торбы в казармах, отправились к навесу, где дымила походная кухня.
Дождался Ванька своей очереди, протянул свой и Сёмкин котелки. Повар в измазанном жиром халате ловко плюхнул по черпаку пшённой каши, заправленной пережаренным салом:
— Налетай, казаки, налетай. Тута первую храбрость проявляй...
Ночью Шандыба странный сон увидал. Явился ему есаул Гаража и голосом повара кричит:
— Тут, казачки, храбрость нужна!
И черпаком потрясает.
Утром рассказал сон Стёпке Усу, тот посмеялся:
— Сны, Ванька, казаку по службе ну ни с какой стороны не нужны. Как измотаешься, дай бог голову до подушки успеть донести. Ничего, привыкнешь, Шандыба, оботрёшься...
В то утро у Ваньки ссора с дневальным по конюшне вышла. Показалось, что его Воронку сена в ясли мало заложили.
Услышал урядник, прищурился:
— Споришь? В ночь в наряд по конюшне заступишь. А дневальные коню норму полной мерой отмеряли.
То был первый урок Шандыбе. Ус пояснил:
— Считай, малым отделался, Ванька...
Офицеры 10-го Донского казачьего полка были довольны своим новым командиром. Полковник не выскочка, все ступени армейской службы честно прошёл, в Японскую войну воевал. Известный литератор. К казакам строг, но справедлив.
По приезде Краснов выступил в офицерском собрании:
— Господа, я принял полк в надлежащем состоянии, за что благодарю вас. Однако требую, сохраняя дисциплину, обратить внимание на боевую выучку казаков. Чует моё сердце: наступает время, когда каждый казак проявит верность престолу и Отечеству.
Чуть помедлив, полковник обвёл взглядом собрание:
— Господа! Император Александр Второй велел вписать в Устав: защита Отечества — священный долг каждого гражданина России...
По утрам полк поднимали трубачи: играли зорю. После завтрака объявлялись седловка и построение.
Учения проводились на плацу за Замостьем. Из города выступали сотнями, под звуки оркестра. Кони по масти: вороные, караковые, гнедые, рыжие, буланые...
Шандыба со своим Воронком попал в сотню есаула Гаража и вместе с Сёмкой оказался в подчинении у Уса.