Сойдя с платформы, он двинулся по скользкой тропинке вдоль узкого шоссе, миновал кладбище на взгорке, лесопилку. У ограды Дома творчества писателей спросил пожилого мужчину в красивой дубленке, как найти дачу Маврина?
— Налево, вдоль ограды, пятьсот метров. Увидите двухэтажные хоромы. Там и обитал классик.
Фризе поблагодарил.
— Да знаете ли вы, что он умер? — решил уточнить обладатель дубленки.
— Знаю.
— Вот видите, и классики не вечны,— сказал мужчина вдогонку. Фризе почудилось в его голосе скрытое удовлетворение. Похоже, мужчина был тоже писатель.
Идя к дому Маврина, следователь пытался вспомнить, читал ли что-нибудь из книг умершего. Названия вспомнил тут же — они были постоянно на слуху. О книгах Маврина писали, по ним снимались фильмы, ставились радиоспектакли. Высокая, худая фигура Маврина, его породистое умное лицо постоянно мелькало на экранах телевизора в хроникальных кадрах.
Фризе остановился перед входом в дом, который удивительно подходил под определение «хоромы». С башенками, верандами, эркерами, пилястрами, балкончиками — дом выглядел франтом на фоне стройного сосняка. На стене красовалась табличка с названием «Тихое пристанище». Владимир Петрович мельком оглядел окна — одно из них, на балконе, было занавешено чем-то белым,— и, вздохнув, позвонил. Содержание книг Маврина он так и не вспомнил. Полутора километров дороги ему для этого не хватило.
Открыла дверь молодая женщина. Вернее, Фризе в первый момент показалось, что она молода, на самом деле ей было не меньше сорока. Она принадлежала к той породе московских красавиц, возраст которых трудно определить. Эти женщины всегда чьи-нибудь жены — крупных начальников, преуспевающих дельцов, удачливых писателей. То ли они такие сытые и гладкие, потому что «чьи-то жены», то ли «чьи-то жены», потому что сытые и гладкие. Фризе подозревал, что такая порода «московских красавиц» выведена за долгие годы советской власти, как, например, «буденновская» порода лошадей.
Владимир Петрович предполагал, что увидит, если не убитую горем вдову, то хотя бы скорбящую женщину. Он приготовился принести извинения за свой несвоевременный визит, но при виде следователя красивые губы вдовы тронула едва заметная улыбка и она приветливо сказала:
— О! Какой мужчина пожаловал ко мне в гости! А я боялась, что кофе придется пить в одиночестве.
Фризе такая улыбка была хорошо знакома. Она могла означать все, что угодно: иронию, восхищение и просто врожденную благожелательность.
По привычке, чуть склонив голову в дверях — чтобы не задеть за притолоку,— Владимир вошел в прихожую и остановился.
— Я, наверное, разочарую вас, Алина Максимовна,— визит следователя прокуратуры…
— Меня уже трудно чем-либо разочаровать,— перебила его Маврина и опять улыбнулась. Теперь грустной, рассеянной улыбкой.— Следователю крепкий кофе не противопоказан?
— Вменяется в обязанность.
Она ввела Фризе в гостиную, где упоительно пахло кофе, и — едва-едва — хорошими терпкими духами. На большом круглом столе, накрытом вишневой скатертью, стоял один прибор, тарелка с тостами, молочник.
— Присаживайтесь, будьте добры.— Алина Максимовна пододвинула стул рядом со своим, подошла к буфету и достала второй прибор. Фризе невольно бросил взгляд на ее фигуру и тут же отвел глаза. Фигура у Алины Максимовны, одетой в легкую черную блузку и модные — до колен — брючки, выглядела очень соблазнительно. И Фризе огорчился. Ему не нравилась эта порода гладких красавиц. Но в Мавриной было еще что-то такое, что притягивало взгляд. И, поняв — что, он рассердился на себя.
На небольшом столике шумно выпустила пар кофеварка. Разлив кофе, Маврина села рядом:
— Вы не испортите мне аппетита, если начнете свой допрос за кофе. Вас зовут…
— Владимир Петрович Фризе.
Кофе был выше всех похвал, сливки подогреты.
— За одни сутки я стала вдовой, потерпевшей и убийцей. Какое из этих несчастий вас интересует?
— Все три.
— И смерть мужа? — Маврина удивленно подняла брови.
— Не сама смерть. Вы знаете, что погибли оба санитара, которые приезжали забрать тело умершего?
— Оба? Какой-то рок, право.
— Да. Одного санитара отравили сразу же после того, как он приехал из Переделкино.
Она поставила чашку и с тревогой посмотрела на следователя.
— Отравили?
— Очень сильный яд. Полной уверенности у нас нет, но, похоже, он получил его с пивом. Выпил банку датского пива и мгновенно умер.
— А второго санитара убила я.— Алина Максимовна провела ладонью по лицу, взяла чашку и залпом выпила кофе.
— Ну, вот,— огорчился Фризе.— Беседы со следователем малоприятны.
— Не обращайте внимания,— сказала Маврина. Она мгновенно справилась с собой и налила в чашку остатки кофе.— Сейчас заварю еще.
— Мне достаточно,— остановил ее Фризе.— Такой замечательный кофе не пьют литрами.
— Вам понравился? — обрадовалась хозяйка.— Настоящий «мокко».— Лицо ее стало озабоченным. Вы ищете связь между тремя смертями? Но Алеша умер от инфаркта. Я получила сегодня документы в больнице. Делали вскрытие… Вы, наверное, знаете?
Фризе кивнул.
— Одного санитара убила я,— уже второй раз она повторила эту фразу. Только теперь произнесла ее жестко, без тени сожаления.— Это ведь называется самообороной?
— Вам не в чем себя упрекнуть, Алина Максимовна.
— Какая же может быть связь между тремя смертями? — она смотрела на Фризе пристально и красивые глаза ее стали похожи на колючие льдинки.
— С вами интересно разговаривать,— улыбнулся Фризе.— Я просто не мог не задать себе этого вопроса. Но цель моего прихода совсем другая. Вы проверили, что пропало на даче после «первого» визита вора?
С минуту Маврина сидела молча, рассеянно ломая на мелкие кусочки поджаренный хлеб. Наконец, сказала задумчиво:
— Что пропало?… Пропала водка из холодильника, какая-то еда. Деньги. Сколько — не знаю. Помню, что на полке в шкафу всегда хранились деньги на текущие расходы. Сейчас их нет. Из письменного стола Алексея Дмитриевича вытащили ящики и вывернули все на ковер. Наверное, тоже искали деньги. Его документы, рукописи я не проверяла, но воров ведь рукописи не интересуют?!
— Чаще всего нет,— осторожно сказал Владимир.— Но проверить не мешает. А как вы объясните, что вечером преступник залез в комнату на первом этаже, а потом, ночью, полез на второй?
— Может быть, он и пробовал пойти старым путем? Но я закрыла ту комнату на ключ. А в кабинете, где я спала, была приоткрыта балконная дверь.
— Вы оставили открытую дверь, не побоялись?
— В доме жарко. Мы часто оставляли открытыми двери или окно. Это же второй этаж.
— Простите меня за назойливость — то ружье зарегистировано?
— Да. Мужу подарили на шестидесятилетие. Но оружием он не интересовался, а я иногда стреляю на стенде. И даже ездила с друзьями на охоту.
Зазвонил телефон. Алина Максимовна с неудовольствием посмотрела на него. Похоже, не хотела снимать трубку. Но телефон продолжал звонить. Не спеша она подошла к аппарату — желтой, маленькой трубке, висящей на стене.
— Да,— сказала она тихо.— Ах, это вы, Убилава? Рада слышать. Я сейчас не одна. Если вас так интересует — следователь прокуратуры.
Она стояла в полоборота к Фризе, и он опять, взглянув на нее, отвел глаза. Долго смотреть на эту женщину было опасно.
Алина Максимовна произнесла всего несколько ничего не значащих фраз ровным, приветливым голосом, и эта приветливость была неприятна следователю. «У тебя же, милочка, муж умер, ночью ты застрелила человека, а сейчас любезничаешь с каким-то Убилавой». Фризе попробовал представить себе, как должна разговаривать женщина в ее положении. Ни один из промелькнувших в голове вариантов не подходил к Мавриной.
Алина Максимовна повесила трубку и спросила:
— Я сварю еще кофе?
— Нет, нет! — запротестовал Фризе и поспешно встал из-за стола.— Если я не утомил вас, может быть, покажете мне комнату, через которую залезли в дом? И кабинет мужа.
Алина Максимовна достала ключи из сумочки, жестом пригласила Фризе следовать за собой. Они молча прошли по довольно длинному коридору, и Владимир вспомнил мужчину, показавшего дорогу к дому Маврина, и его язвительное замечание о «хоромах». Действительно, дом был огромный.
В конце коридора хозяйка открыла одну из дверей. Как и все двери в этом доме, она была сделана из дуба и выглядела неприступной. Остановившись на пороге, Маврина пропустила следователя в комнату. Искоса взглянув на хозяйку, Фризе понял, что приветливый ровный голос Алины Максимовны в разговоре с Убилавой, почти светская беседа с ним за кофе, умело положенная косметика и пребывание в прекрасной форме, все это — неимоверные усилия воли, многолетняя привычка не распускаться. Сейчас лицо у нее выглядело застывшим и отрешенным.
Светлый отлакированный паркет в комнате был затоптан грязными следами, через разбитое окно метель намела целую гряду снега. На клетчатом шотландском пледе, покрывавшем широкую кровать, тоже лежал снег. Рядом с кроватью валялась разбитая фаянсовая ночная лампа. И на все это разорение Маврина смотрела равнодушно.
— Потопталась здесь милиция?
— Да. Снимали отпечатки, слепки следов.
— А разбитая лампа? — Фризе внимательно, метр за метром, ощупывал взглядом комнату.
— Наверное, свалил ветер. Когда я была здесь первый раз, все стояло на месте. Только разбито окно и снег на полу. Я ничего не трогала — закрыла комнату на ключ и ушла.
— Что отсюда пропало?
— По-моему, ничего. Я не проверяла. Да здесь и нет ничего ценного. Комната для гостей. Кровать, письменный стол…— она сделала широкий жест рукой, словно призывала следователя убедиться, что в комнате действительно нет ничего ценного.
Фризе остановился у разбитого окна. Рама была распахнута и тихо поскрипывала от гулявшего по дому сквозняка. За окном стоял сосновый лес.
— Эта сторона дома противоположная улице? — спросил Фризе.— Самая глухая?