Между кроватями стоял узкий деревянный стол, тёмный, с двумя настольными лампами, от которых пахло воском и слегка горелыми нитями. Всё вокруг казалось будто нарочно стерильным, вычищенным до однообразия, чтобы не оставить возможности проявиться индивидуальности.
Но индивидуальность всё же проросла, над одной из кроватей, на белесой стене, кто-то давно оставил нацарапанную надпись. Не чернилами, не мелом, а чем-то острым, как когтем: «Омега — не значит слабая». Эти слова, хоть и неровные, были выведены твёрдо, с болью и вызовом. Надпись выглядела как застывший крик, который никто не услышал, но который остался, как знак, как шрам на теле этой комнаты.
Ана смотрела на буквы, пока что-то внутри не сжалось в тонкую ледяную нить. Ей показалось, будто кто-то незримо коснулся её плеча, как предостережение, как эхом отзвучавшая боль другой омеги, прошедшей этот путь до неё. Возможно, та, кто оставила надпись, уже давно покинула Академию или исчезла в её тишине, как растворяются шепоты в коридорах.
Медленно, почти нерешительно, она сделала шаг внутрь. Шаг был лёгким, но в нём ощущалась тяжесть. Тяжесть от всего, что она несла с собой. Ана поставила сумку у кровати, той, что оказалась ближе к окну, — и сняла дорожный плащ. Принюхалась. Пахло древесной пылью, лаком, немного — воском от ламп и чем-то неожиданно сладким, словно кто-то недавно ел шоколад или мёд, и запах ещё витал в воздухе.
Она только успела вдохнуть этот аромат и, впервые за день, чуть расслабить плечи, как дверь внезапно распахнулась с резким хлопком, словно ударил сильный порыв ветра, хотя в коридоре, судя по тишине, вряд ли дул сквозняк. Но влетела в комнату не буря, а настоящая рыжая молния.
— Привет! — воскликнула вошедшая девушка с сияющей улыбкой и непослушными кудрями, которые разбегались во все стороны, как шальные искры.
Она ворвалась, словно это была её собственная комната, сбросила рюкзак с плеч и с грохотом шлёпнула его на вторую кровать, а затем, совершенно без церемоний, плюхнулась туда же, вытянув ноги и откинув голову назад, как будто только что вернулась домой.
— Я Лея! Белка. А ты кто?
Ана на миг растерялась. Такой напор, такая непосредственность сбивали с привычного ритма, в котором каждое слово, каждый взгляд нужно было взвешивать.
— Ана. Заяц.
— Заяц? — Лея заморгала. На секунду её лицо стало почти комично круглым от удивления. Потом она резко села, как будто кто-то включил в ней будильник.
— Серьёзно?
— Что-то не так? — Ана старалась говорить спокойно, нейтрально, но внутри уже поднималась волна раздражения, смешанная с напряжённой тревогой.
Белка на миг прикусила губу, её взгляд стал внимательным, почти сочувственным.
— Ох… ну-у... — она замялась, будто выбирая слова. — Я не хочу тебя пугать. Правда. Но ты уверена, что понимаешь, куда попала?
— Я думала, это академия для оборотней, где все равны, — медленно проговорила Ана, отчётливо ощущая, как вместе со словами изнутри вырывается на свет первое настоящее сомнение. — Где можно просто учиться, независимо от вида.
— Ха! — фыркнула Лея, откинулась назад и сложила руки на груди. — Ну, на бумаге, да. А в жизни… всё как в стае. Есть те, кто смотрит сверху. И те, на кого смотрят. Альфы на вершине. Потом омеги, в основном кошачьи. А зайцы...
Она запнулась. И Ана почувствовала, как по позвоночнику пробежала дрожь.
— А зайцы? — переспросила она, едва шевеля губами.
Лея посмотрела на неё долго, словно оценивая — стоит ли говорить правду.
— Самая уязвимая группа, — тихо произнесла она. — Особенно в Академии. Особенно сейчас. Здесь полно волков. А когда начинается гон, они становятся… другими. Агрессивнее. Им плевать, кто перед ними. Если зайцу не повезло, он становится их способом «сбросить напряжение». Типа «помоги справиться с инстинктами». Это не афишируется, но все знают.
Ана молча села на край кровати, чувствуя, как внутри всё обрушивается. Весь план, продуманный, логичный, превращался в фарс.
— Это… это позволено?
— Это не запрещено, — пожала плечами Лея. — А если не запрещено, значит, дозволено. А волки этим пользуются. Особенно альфы. Один такой уже принюхивался к тебе в холле, я видела.
Ана напряглась.
— Сероглазый?
— Ага, Таррен. — Лея скривилась. — Сын вожака. Местная гроза. Обожает доставать зайцев. И если ты думаешь, что его не заинтересуешь, то зря. Он всегда чувствует, где слабое звено. Даже если запаха нет.
Ана опустила голову. Хотелось просто лечь и исчезнуть. Раствориться.
— Боже, в каком месте это вообще казалось хорошей идеей? — пробормотала себе под нос.
— Эй. — Лея поднялась, подошла ближе и несильно коснулась её плеча. — Я не пугаю. Просто предупреждаю. Лучше знать, с чем имеешь дело. Но ты не одна, ясно? Мы, омеги, держимся вместе. Я быстро бегаю, умею отвлекать внимание, и знаю, где прячут самые вкусные сладости.
Ана рассмеялась. Негромко, но по-настоящему.
— Окей, — сказала она. — Договорились.
— Ура! — Лея хлопнула в ладоши. — Тогда к самому важному: у тебя шоколад есть?
Ана кивнула в сторону стола.
— Второй ящик слева.
— Ты мне уже нравишься, — довольно заявила белка и мгновенно нырнула в ящик, не стесняясь.
Во всём виноват латте
Ана проснулась ещё до рассвета, от собственного дыхания, прерывистого, будто убегающего от чего-то во сне, и от ощущения, что за тонкой пеленой сна пряталась тревога, готовая просочиться в реальность с первым лучом утреннего света.
Спала она плохо, ворочалась, ныряя то в жаркие, вязкие сны, то в ледяную пустоту, где мерцали обрывки воспоминаний: отец с хмурым лицом, запах трав от блокаторов, рычание львов в ночной тишине, тяжесть шёлка на плечах — и тот взгляд, серый, пронзительный, как лезвие клинка. Всё смешалось, словно чужие истории сплелись с её собственной, и теперь было невозможно отделить предчувствие от памяти.
Но утро наступило. С ясной, холодной решимостью, как всегда наступает день после бессонной ночи. Новый день. Первый день её свободы, какой бы странной и неполной она ни была.
Ана надела стандартную форму Академии: строгий тёмно-синий жакет с плоскими плечами, подчёркивающий хрупкость фигуры, черную юбку выше колена, плотную, неудобную, и белую рубашку, которую сразу захотелось расстегнуть, освободиться от давления воротника. Всё — по дресс-коду. Всё — как у всех. Только для неё, привыкшей к тонким тканям, изящным застёжкам, невидимой отделке ручной вышивки, всё это было чужим и грубым, будто она надела не одежду, а кожу другого человека.
В зеркало она взглянула мельком. Несколько взмахов кисти — чуть теней, чтобы подчеркнуть глаза, в которых за последние сутки поселилась усталость. Волосы, тёмные и тяжёлые, были стянуты в хвост, строго и без вольности.
Лея уже носилась по комнате, будто её запустили с пружины. В одной руке она держала расческу, в другой — надкусанное яблоко, пытаясь найти вторую туфлю, при этом ещё успевала говорить без остановки:
— Сегодня общее собрание в зале Сириуса, потом вводная лекция в корпусе С, потом ознакомительная прогулка и проверка реакции. Главное, не заблудиться. Академия огромная! И я не шучу, тут, если не знаешь, где север, можно выйти в оранжерею и оказаться в прачечной!
— Супер, — хмыкнула Ана, поднимая карту, которую выдали ещё при регистрации. Лист плотной бумаги пестрил линиями, стрелками, с трудом поддавался логике. — Корпус С... Так, где он?
— Справа от восточного флигеля. Или левее, если ты вышла из библиотеки. Стоп, покажи сюда, дай я обведу. Вот сюда пойдёшь, потом налево, потом направо — нет, наоборот, сначала направо, потом...
Через минуту карта превратилась в географический хаос, полный «Леиных советов», обведённых стрелок, кружочков и подписей вроде: не иди сюда, тут скучно , здесь вкусный пирог , опасная зона — волки тут .
И всё же Ана вышла из корпуса спокойной, насколько позволял день, в котором могло произойти всё что угодно. Воздух был прохладным и влажным после ночного дождя, пах соснами и камнем, и в этом утреннем дворе, где уже сновали студенты в форме, с папками, сумками, чашками кофе, было что-то живое, кипящее.
Пока она шла, взгляд случайно зацепил стройных девушек в спортивной форме, на тренировочной площадке, и альф, которые бросали друг другу мячи.
Её рука невольно крепче сжала ремешок сумки. Главное — не выделяться. Раствориться в толпе. Слушать. Смотреть. Запоминать. И не приближаться к волкам, если, конечно, не хочет, чтобы всё закончилось в первый же день.
— Один латте, пожалуйста, — произнесла она, подходя к уличной стойке кафе. Голос её был спокоен, интонация выверена. — Без сиропа.
Бариста кивнул. Через рару минут она держала стакан в руке. Пальцы ощутили приятное тепло. Она сделала глоток, карта снова оказалась перед глазами. Оранжерея — за тем зданием, затем поворот, лестница вверх. Всё вроде просто.
Бах. Кто-то резко врезался в неё плечом, и весь латте растёкся по белоснежной рубашке… чужой.
— Ты... — начал низкий и опасный голос.
Ана медленно подняла глаза. Перед ней стоял он.
Таррен.
Какой был у неё план? Избегать волков. Не попадаться. Остаться незаметной. И вот, в первый же день, первый час, — он. Высокий, в идеальной чёрной форме, волосы чуть растрёпаны, на губах что-то среднее между насмешкой и угрозой. Глаза — серые, холодные, как ледяная гладь озера, в которой не отразится ни солнце, ни прощение.
Он слегка склонил голову, взгляд его задержался на ней дольше, чем нужно.
— Ну всё. Ты попала, зайка.
Ана хотела ответить, но язык будто прилип к нёбу. Волки, стоявшие поблизости, уже оборачивались. Их звери чуяли запах конфликта.
— Ты вообще понимаешь, что на мне надето? — голос был ровным, почти ленивым, но в нём чувствовалось давление, как в холодном воздухе перед бурей. — Это рубашка Galtieri . Лимитированная коллекция. Знаешь, сколько она стоит?