Остаток дня прошёл удивительно спокойно. Ни новых приказов. Ни взглядов. Ни даже его присутствия. И это было почти благословением. Пауза. Передышка, чтобы вздохнуть свободно.
Вечером Ана вернулась в свою комнату уставшая. Хотелось принять душ и завалиться спать. Быть зайцем — оказалось куда более изматывающим, чем она предполагала.
— Ну, как прошло? — спросила Лея, растянувшись на кровати с яблоком и видом человека, который наблюдает за сериалом, забыв, что это реальность.
— Как в зверинце, — устало бросила Ана, стягивая с себя пиджак. — Только зверь — это я. А клетка — его приказы.
Лея кивнула, будто соглашаясь с чем-то очевидным.
— Некоторые альфы чувствуют, кто слабее. Это у них инстинктивно. Как игра в доминирование.
— Но я не игрушка. — Ана повернулась, её голос был тихим, но твёрдым. — Просто он ещё этого не понял.
— У тебя в глазах пламя, — шепнула белка. — Просто не дай ему потухнуть.
Ана не ответила, пустилась на кровать, вытянула ноги и закрыла глаза.
В это же время, в другой части Академии, в своей комнате, Таррен стоял у окна, не двигаясь, сгорбив плечи так, будто под тяжестью дня, под собственными мыслями, под чем-то, чему он ещё не нашёл названия, — и в пальцах его, с тонкой настойчивостью, вращался серебряный зажим от галстука, словно единственное в этой комнате, что ещё поддавалось контролю. Мелкая, почти бессмысленная вещь, но сейчас только она не раздражала.
На постели, небрежно раскинутая, как будто и не вещь, а напоминание, лежала та самая рубашка — белая, дорогая, со сложной фактурой ткани и тонкой строчкой на манжетах, когда-то безупречная, но теперь с тем самым пятном на груди — тусклым, кофейным, въевшимся, как воспоминание, которое невозможно отстирать. Он смотрел на это пятно, не как на испорченную вещь, а как на символ, как на знак, оставленный кем-то, кто и не подозревал, что оставляет след.
И вдруг, слишком тихо, почти неосознанно, будто мысль выскользнула наружу прежде, чем он успел её остановить, он проговорил вслух:
— Почему я ждал этот чёртов кофе, как будто он что-то значит?
Слова повисли в воздухе, не встретив отклика, не вызвав эха, но в том, как он смотрел на рубашку, в том, как напрягались пальцы на металлической застёжке, уже было понятно: он злился. Не на неё. Не на кофе. Он злился на себя, за то, как легко позволил себе заинтересоваться.
Урок покорности
Утро наступило с той же холодной неторопливостью, с какой приходят плохие вести, без спроса, без надежды на отсрочку. Академия медленно просыпалась в тумане, клубящемся вдоль стен и тропинок, словно сама природа не спешила открывать глаза. Воздух был свеж, но не бодрящий, скорее влажный, цепкий, наполненный запахами хвои, тревоги и неизбежности.
Альфы, как всегда, заполонили пространство своими взглядами — тяжёлыми, оценивающими, прожигающими. Эти взгляды скользили по телам омег, как когти, цепляясь за попытку спрятаться, и никто из тех, кто был внизу иерархии, не мог позволить себе просто идти. Каждый шаг сопровождался внутренним напряжением, как если бы вокруг расставили капканы.
Ана снова стояла в очереди у кофейного киоска и терпеливо ждала, когда бариста, устало зевая и пролистывая заказ за заказом, наконец поставит перед ней привычный картонный стакан. Чёрный кофе. Капля ванили. Без сахара. Без сиропа.. Всё чётко, всё по инструкции, как велел Таррен. Всё — ровно так, как он любит.
Позади кто-то хихикнул, громко, демонстративно.
— Личная кофеварка волка, — проговорили вполголоса, но ровно с той интонацией, чтобы Ана услышала.
Она не обернулась. Ни малейшего движения. Лишь крепче сжала пальцы на стакане, так, что ногти врезались в гофрированную поверхность, оставляя следы. Если бы она могла, она бы с наслаждением швырнула этот стакан прямо в лицо тому, кто это сказал. Или хотя бы сорвала с него эту мерзкую ухмылку. Но пока не могла. Пока — нельзя. Поэтому просто развернулась и пошла.
Он ждал её, как всегда, в том же месте — возле старого парапета, за которым раскидывался вид на нижний двор Академии. Стоял спокойно, лениво опершись на камень, с видом того, кто уверен в себе настолько, что даже время подчиняется его ритму. И когда он посмотрел на неё, в этом взгляде не было интереса, не было вопроса — только тонкая, почти незаметная усмешка того, кто убеждён, что он уже победил.
Она молча подошла, протянула кофе, не поднимая глаз.
— Ровно, — негромко сказал он, взглянув на часы с едва заметным удовлетворением. — Ты пунктуальна. Мне это нравится.
— Это не ради тебя, — ответила она, так же тихо, но с холодной чёткостью.
— Но всё же для меня, — проговорил он и, не сводя с неё взгляда, сделал первый глоток, как будто каждый жест был частью давно отрепетированной сцены, где ей уготована вторая, но значимая роль.
После обеда — снова столовая. Всё повторялось, как по заевшей пластинке: шум, запахи, переглядывания, те же длинные столы, и вновь Ана с подносом в руках, и вновь этот путь через зал, наполненный взглядами и голосами, которые невозможно было выключить.
— Альфа будет рад, — протянула лисица у окна, вытягивая шею, чтобы получше разглядеть. — Смотри, как покорно кланяется.
Ана не ответила. Не изменилась в лице. Просто поставила поднос перед Тарреном, не глядя на него, не задерживая дыхания. Развернулась — и ушла. Внутри всё бурлило, как вода в кастрюле, которую забыли на огне. Но снаружи она была ледяной. Невозмутимой. Гладкой, как стекло.
Её день, казалось, не мог стать хуже, но Академия, как всегда, умела удивлять. Расписание выдало пощёчину — занятие, озаглавленное безапелляционно: «Как стать хорошей омегой для альфы» . И эта фраза, выделенная жирным шрифтом, будто плюнула ей в лицо. Ана стояла перед дверью аудитории, словно перед пропастью, и чувствовала, как внутри поднимается волна отторжения. Не просто несогласия. А отвращения.
«Хорошей омегой?» — мысленно передразнила она, и в голове её голос прозвучал с насмешкой. — «Серьёзно? Они хотят, чтобы я это слушала? Чтобы я впитала это, как руководство к действию?»
Факультет Поведенческой Адаптации. Он был обязателен только для студентов Северного корпуса, для тех, кого заранее считали слабым звеном. Для тех, кого проще контролировать. Для тех, кого не ждут на вершине, но учат быть удобным основанием пирамиды.
С усилием она толкнула дверь.
Внутри аудитория походила не столько на учебную, сколько на лабораторию: стерильная, бесцветная, наполненная мёртвым светом, с жесткими стульями и тусклой тишиной. Ни намёка на уют, ни одного лишнего движения воздуха. Атмосфера была такая, будто здесь не учат, а оттачивают поведение. Как дрессируют животных.
Когда в дверь вошёл преподаватель, сухощавый мужчина с глазами, лишёнными искры, стало ясно: именно этим он и собирался заниматься.
— Итак, — начал он хриплым, прокуренным голосом, проходя вдоль рядов, — сегодня мы поговорим о главном. О вашей роли в стае.
Некоторые омеги, словно по сигналу, послушно закивали. Ана сидела, сжав губы в тонкую линию, глядя перед собой. Не кивала. Не моргала.
— Омега должна быть… — протянул он, медленно двигаясь между столами, — мягкой, кроткой, услужливой. Омега — это дом. Это покой. Это уют. Омега не спорит. Омега не командует. Омега лечит агрессию альфы — теплом, тишиной, послушанием.
Он остановился рядом с одной из девушек и положил руку на край её стула, небрежно, но словно напоминая о границах, которых у омег будто бы нет.
— Омега не перечит. Не сражается. Не возражает. Она служит. Поддерживает. Гасит огонь, а не разжигает его.
Ана почувствовала, как внутри просыпается зверь — её пантера, мгновенно отзывающаяся на унижение. Её суть фыркнула, сдавленно и опасно, и хотя снаружи её лицо оставалось неподвижным, в глубине души пантера метнулась к прутьям клетки и выгнула спину.
— Альфы, — продолжал он, — это лидеры, носители власти. Им нужна стабильность, им нужна уверенность. Омега обязана поддерживать это равновесие. Быть опорой, быть податливой. Быть рядом, когда альфа злой или в гоне, когда он устал. Вы — его убежище.
— Простите, — негромко раздался чей-то голос, женский, юный, дрожащий, — а что, если омега не хочет быть с конкретным альфой?
Преподаватель поморщился, словно услышал не вопрос, а мерзкий звук.
— Это неважно. Природа решает за вас. Альфа чувствует. Альфа выбирает. Омега — следует. Так устроена стая. Не стройте иллюзий. Право выбора — это иллюзия.
Ана едва не закатила глаза. Она сглотнула гнев, как прогорклый сироп, и уставилась в окно. Снаружи проносились облака, медленно и гордо. Там была свобода. Здесь — холодный фарс.
Дальнейшие слова до неё не дошли. Только обрывки. Ложь, обёрнутая в формулы. Она больше не слушала. Сидела. Смотрела. Ждала.
Когда занятие закончилось, омеги выходили молча, одни растерянные, другие задумчивые, третьи пустые. Кто-то шептался, кто-то просто шёл, глядя в пол.
Ана вышла последней. С прямой спиной. С яростью под кожей. Вдохнула прохладу. Почувствовала, как ветер касается щёк, будто напоминая: ты ещё жива. Ты ещё ты.
— Если я хоть раз стану такой омегой, — прошептала она, глядя в небо, — пусть Таррен утащит меня в своё логово навсегда.
И в этом шёпоте не было страха. Только вызов.
Библиотека
Ана шла по дорожке к Северному корпусу, стараясь не спешить , но когда впереди мелькнул знакомый силуэт, её шаги затихли.
Таррен. Он стоял у фонтана с парой приятелей. Смех, громкие голоса, уверенные жесты, альфа в своей среде.
Ана прижалась спиной к дереву и резко свернула с тропинки, шагнув в заросли кустов. Листва хлестнула по лицу, ветки зацепились за капюшон. Она пробиралась наугад, стараясь не шуметь. Нелепо, конечно, прятаться от волка, но сердце всё равно колотилось, будто она воровка, а не студентка Академии.
Деревья здесь были древними, высокими, с широкими стволами, изрезанными бороздами времени. Их листья при каждом порыве ветра начинали шептать, будто о чём-то спорили между собой. Ана замедлила шаг. Словно сама природа пыталась ей что-то сказать.