а, выносящая приговор. «Ты должен заказать бутылку и пойти к Филиппу с извинением».
На том расстались, но через пару дней Волга спросил, помирился ли я с Филиппом. Народный контроль. Нет, сказал я, это против моих убеждений. Он от души рассмеялся: ну ты карась, притом жареный. Но почему карась, а не что-нибудь другое? Потому что жила-была такая мудрая рыба вроде тебя, увидела, как щука пескаря съела и кричит: это по-о-дло, это неблагоро-о-дно. Щука от удивления свою пасть раскрыла, и сама не заметила, как карася схавала. Так вот и тебя Кум проглотит. Волга мне популярно изложил сказку Щедрина, мне стало обидно, потому что и впрямь похоже: «Карась рыба смирная и к идеализму склонная: недаром его монахи любят».
«Нет, Евгений Павлович, так дело не пойдёт, ты не в институте благородных девиц. Сам себе сук пилишь, на котором сидишь — приподняв лицо, как все слепые, он втолковывал мне терпеливо, и я удивлялся его старанию, вместо матерков он подбирал нужные слова: — Вот уйдёт Филипп через неделю, кто за него главным хирургом будет? Кроме тебя некому, а ты целку из себя строишь. Я тебе кликуху дам: Фон-Барон».
Хирургом после него будет Бондарь, мне в любом случае не позволят, а кроме того, начальник медсанчасти даст заявку в Гулаг и пришлют хирурга по этапу, свято место пусто не бывает. Есть ещё Глухова, начальница стационара, она и терапевт, она и ухо-горло-нос и тоже ассистирует Пульникову. У нас здесь установка на врачей-универсалов. Вериго ведёт амбулаторию, сифилис лечит, гонорею, и на операциях тоже стоит, и в Сору его выводят помощь оказывать какому-нибудь гражданину начальнику, мы тут всё умеем. Диплома нет, но так ли это важно? Если бы Мулярчику предложили баллотироваться в действительные члены Академии медицинских наук, он бы и бровью не повёл, тут же собрал бы все ксивы необходимые и, что главное, прошёл бы! А я не хочу, моя цель — делать операции, всё уметь, быть главным в мастерстве, а не по должности, не по власти.
Волга сам пошёл к хирургу — так и так, Филипп Филимонович, ваш помощник, мы его крепко уважаем, допустил ошибку, сильно переживает, вы должны его простить. Поговорил с ним по-человечески, и Филиппу легче стало, и мне. Помирились.
А на другой день снова случай со смертельным исходом, ну как назло! Уж скорее бы он, чёрт подери, освобождался.
Большинство операций были благополучные, но я беру именно те, которые резко осложняли наше простое житьё-бытьё. Куда проще — кормят, поят, одевают, обувают, охраняют, проверяют, чтобы ты не потерялся, и ещё работу дают, — вот так все люди будут жить при коммунизме. Но иногда простая жизнь осложняется. Ехал хлеборез Ерохин на телеге, как обычно вёз булки из пекарни в Ольгином логу, он уже бесконвойный, оставалось тринадцать дней, въехал на территорию лагеря, миновала телега штаб, а тут подбежал хмырь и ударил хлебореза ножом, без слов, молча. Ерохин не ожидал и всё-таки увернулся, подставил плечо, иначе нож угодил бы в сердце. Удар был сильным, с намерением припороть. Возможно, Ерохина проиграли, он отказался уступить хлебное место тому, кому надо. Или не выполнил заказ блатных, не провёз водку, одним словом, нарушил шариат — сам погибай, а блатных выручай. Подробности пока неизвестны, но в общем чем-то парень на меня похож. Шибко честный и сам по себе. Доставили его к нам на телеге вместе с хлебной будкой. Глубоко пронзена дельтовидная мышца левого плеча, сильное кровотечение, но рана не опасная, ни один жизненно важный орган не задет. Задача простая — дать оглушающий наркоз, рауш, у нас есть ампулы с хлорэтилом, перевязать порезанный сосуд, наложить кожные швы, можно скобки, повязку, и всё. Но дело было уже вечером. Зазирная ушла и унесла ключи, Пульников наложил давящую повязку. А на утреннем обходе я своим глазам не поверил — рука раздулась как бревно, пальцы превратились в култышки, ногти заплыли, страшно смотреть. Неожиданный, необъяснимый отёк. Перемирие с хирургом удерживало меня в рамках, но всё же какого чёрта, почему не вызвали вчера Зазирную? Филипп уже был в трансе, на свободе, не мог вникать в больничные заботы, лучше бы ему уйти сейчас в баню куда-нибудь, в хвоеварку. Подняли Ерохину руку на подставку, чтобы улучшить венозный отток, собрали консилиум — Бондарь, Вериго, Светлана Самойловна, начальница стационара Глухова, Пульников и я, — что мы имеем? Колото-резаная рана, значительный травматический отёк и уже начальные признаки гангрены.
Бондарь всегда с улыбочкой, ямочки на щеках, румяный, чистенький, ему в детсаде работать, предложил взять на операционный стол немедленно, сделать ревизию раны, найти порезанный сосуд и перевязать. Пульников упёрся: начнём убирать гематому, удалим тромбы, будет кровопотеря, а консервированной крови нет. Пульникова понять можно, ему осталась неделя, а Ерохину — две недели, как в сказке, может, и хлеборез считал дни, и вот досчитался.
«Надо брать на стол, — решила Глухова — Я сама буду ассистировать. Филипп Филимонович, у вас ещё и старик во второй палате с ущемлённой грыжей. Вы уже совсем крылья опустили, поработайте каких-то несколько дней». — Хирург вяло махнул рукой, согласился, пошли в операционную. Зазирная, кстати говоря, заболела, лежит дома с высокой температурой, послали к ней за ключами, и Глухова велела мне готовить инструментарий и биксы со стерильным материалом.
Помыли руки, начали. Первым взяли на стол старика с грыжей. Глухова сама начала — и новокаин колола, и разрез сама сделала. Пульников ей подсказывал, я подавал инструменты, всё чётко, без паники. Глухова взбудоражена, довольна — сама оперирует, мычать стала мотивчик под маской, и только грыжевые ворота зашивал сам Пульников, ответственный момент. Закончили довольно быстро, подняли старика со стола, халат накинули, и он мелкими шажками, держась руками за живот, сам вышел из операционной. Взяли на стол хлебореза. Сняли повязку, сняли скобки, Пульников пинцетом начал убирать гематому, отделил чёрный сгусток, и тут же хлестанула кровь, да так сильно, сразу красная россыпь на потолке. Ясно — артерия брахиалис.
«Зажим! Тампон! — хирург промокает, а кровь бьёт, он клацает зажимом, клацает, не может прихватить, и Глухова тычется, кое-как наложили тампонаду. Пульников полез дальше убирать гематому, и опять хлестануло. Я уже не тампоны сую хирургу, а салфетки стерильные, полотенце. — «Много крови! — невольно вырвалось у меня. — Будто из аорты хлещет». Ерохин застонал. Добавили новокаина. — «Ничего, бабы в гинекологии всю кровь теряют и за неделю восстанавливают, — сказал Пульников. — Заживёт как на собаке. — Он нашёл сосуд, крепко перехватил зажимом. — Ты меня слышишь, Ерохин? Эй, друг Ерохин, слышишь?» Он не отвечал, и нос уже заострился.
«Щеголихин, идите на моё место! А я встану за инструменты». — Глухова повернулась от операционного стола, тяжёлым бедром зацепила мой столик так, что зазвенело всё. Я быстро шагнул на её место с ощущением, что уже поздно, что-то уже стряслось и, пожалуй, непоправимое. А тут как раз открылась дверь операционной, и возник тот старик с грыжей, руки на животе. Христос воскрес. — «Доктор, а куда мне идти?» — он всё ещё был под действием пантопона, блукал по коридору, рад был, что жив остался, его в палате пугали вчера, что обязательно зарежут. — «На свободу иди, дед, прямиком!» — крикнул ему весёлый не по обстановке Пульников. Картина вышла нелепая, нехирургическая, вообще не медицинская. Неожиданно взвизгнула Глухова и зашлась в мелком хохоте, замахала руками, не могла себя удержать, у неё полились слёзы, истерика самая натуральная. Пульников заорал санитару, чтобы тот позвал кого-нибудь из персонала, быстро! Тот затопал по коридору, появилась Светлана Самойловна, в руке ватка с нашатырным спиртом, сразу дала начальнице стационара понюхать, потом к Ерохину, он не отвечал, пульса не было, зрачковый рефлекс отсутствовал. — «У него шок», — сказала Светлана Самойловна.
Ясно мне, от потери крови. Сделали адреналин, кофеин, подняли ему ноги кверху, туго обмотали резиновыми бинтами от пяток до ягодиц, чтобы улучшить кровоток к сердцу, камфору ввели, кордиамин — нет пульса. Лицо белое, глаза впали, видно, что уже всё, амба. Освободился.
Пульникову оставалось до свободы семь дней. Можно было не спать, не есть, не пить, и дождаться. В отказчики пойти, в Шизо сесть, отлежаться на нарах, отсидеться на параше, — всё на свете можно было пережить, от любой неприятности, неожиданности увильнуть, сквозануть, — от любой, кроме той, что замаячила с момента смерти Ерохина на операционном столе, да ещё после такого пустякового ранения.
К вечеру стало известно, по Ерохину заведено дело в оперчасти. Того хмыря, что его пырнул, тут же и задержали. Сидит несчастный в изоляторе и не знает, как круто изменилось его будущее с нашей помощью. Если вчера ему полагалась статья за телесные повреждения до пяти лет, то сегодня — уже убийство да ещё лагерное, вплоть до расстрела. Правда, есть нюанс — больной скончался в больнице.
Утром вызвал нас к себе капитан Капустин, Пульникова и меня, — что вы там вчера наколбасили? Не могли перевязать артерию, про ваше головотяпство уже известно в Соре, завтра в Красноярске будут знать. Бандиты режут, а хирурги в санчасти дорезают. Как вам доверять операции? Вы угробили человека, с пустяком не могли справиться. Читал нам нотацию довольно долго, но как-то механически, по принуждению, за его понятной досадой скрывалось что-то ещё. — «Идите, пишите объяснительную». — «Гражданин капитан, мне осталось всего семь…» — «Идите и пишите!» — загремел капитан.
И пошли они, солнцем палимы. Снова мы с Пульниковым в одной упряжке, решаем одну задачу, как сформулировать выкрутас. Прав Волга — если зека хнычет, киснет и дни считает, обязательно фортуна к нему задом повернётся. Он же, Волга, бросил нам соломинку для спасения — кто из вольняшек участвовал в операции? Отвечаем — Глухова. А какого хрена вы молчите, она главное ответственное лицо — раз, она трепанула обо всём мужу — два, а майор Глухов поднял хай на всё управление, он хочет сбросить Капустина и поставить на его место свою жену. Надо её притянуть, приковать цепями к этому делу. Волга меня поражает, все его догадки абсолютно в масть, тоже талант, очень похожую картину нарисовал. Глухова действительно доложила Капустину так ловко, будто в операции совсем не участвовала. А у Пульникова одна песня: не хочу сидеть третий срок. Будем говорить, что ведущим хирургом была Глухова. Не будем писать никаких объяснительных. Есть история болезни, там всё указано, есть операционный журнал.