ось быстро, но он парень не только башковитый, но еще и отчаянный, и жестокий. Я помню его вопрос: от какого удара дал дуба сука Лысый, неужели не можете определить? Нелегко будет Гапону, Шаману и другим стебануть Волгу, нет такого смельчака в лагере, чтобы на него руку поднял. Может, с этапом придет головорез и по незнанию окажется храбрым — слишком велик у Волги авторитет.
На другой день еще новость. Когда Цапля уходил на этап, он якобы оставил Волге воровское золото, а Волга вместо того, чтобы запас беречь для общака, вставил себе четыре коронки, вся пасть у него сияет. Волга дал объяснение: воровское золото он пустил на подогрев Малой зоны, есть свидетели, а золото на фиксы он выиграл. Я удивился, как мастерски кто-то сделал ему коронки. В санчасти у нас нет ни протезиста, ни дантиста, ни в штате, ни на подхвате, одна старуха Рохальская дергает клещами зубы, хотя завтра они сами выпадут. Оказывается, при ворах есть не только спецы по наколкам, но и золотых дел мастера. Делают коронки и кольца, и перстни, для понта могут замастырить фиксу из трехкопеечной монеты, не отличишь от золотой. Короче говоря, криминала у Волги под завязку, другой бы уже сиганул на вахту, но Волга не такой, Волга ощетинился, взял себе на подмогу двух тяжеляков — Культяпого и Акулу, у обоих лагерные срока за убийство. Что теперь, не хватит ли нагнетать пары? Как бы не так, запахло жареным, мало сказать, смертью запахло, для босяцкой рисковой натуры самый интерес только начинается, спят и во сне видят расправу. Волге присылают вызов — Жорка Хромой избил пацана. Ничего тут такого, каждый день метелят то одного, то другого, уж кому, как не санчасти, знать, бьют и убивают запросто, лагерь наш не простой. Но здесь избиение имело цель провокационную. За что пацана? А за то, что он, получив из дома новый лыжный костюм, не отдал его Хромому в этом же, 7-м, бараке, а отнес Волге в 9-й барак. Имел ли право Хромой метелить за это? Оказывается, имел. А что Волга? Имеет ли он право защитить своего дарителя? Оказывается, нет, Хромой поступил правильно, хотя и формально-бюрократически. Волга завтра вернет костюм в 7-й барак, носите, ребята, на здоровье, у меня мадаполаму навалом, да здравствует мир и дружба. Но Волга принял вызов. Для начала сделал педерастом Лисёнка, шестерку Жорки Хромого, потом в рабочей зоне с Акулой, Культяпым и еще с двумя блатными, впятером, пустили под хор молодую женщину из вольняшек, нормировщицу. Хорошенькая бабенка лет 22-х, вся бригада ее оберегала, никто не смел пальцем тронуть, знали, бугор скоро освободится и на ней женится. А бугор подкармливал воров и дружил с Хромым. Что дальше? Тут уж и сам Хромой на стенку полез от несправедливости мира сего. А по лагерю с восторгом: гуляет Волга! Старая, как мир, загадка: почему, чем больше зверства, тем выше слава и крепче власть?! Гуляй, Волга! И он лютовал без привязи, жутко мне было слышать о его подвигах. Заткнулся даже Гапон, и Хромой заткнулся — на время, что-то соображая, что-то готовя. А ведь до выхода на свободу Волге оставался какой-то месяц. Может быть, потому и возник этот шухер, не хотели его выпускать чистым.
Пришел ко мне Комсомолец — фурункул на носу, синий, как у алкаша. Я вставил ему турунду с мазью Вишневского, он крутил головой, уводя в сторону свой нос, скулил, кряхтел, потом вытер слезы и сказал с досадой: «Ну, твой Волга керосинит на новый срок!» Не надо спрашивать, переспрашивать, почему «твой Волга», надо принять к сведению. Дубарева нет, но стукачи остались и перешли по наследству к Комсомольцу. «На вашем месте я бы отправил его по этапу. Может пролиться кровь. Пойдут стенка на стенку, вам и нам будет много работы. А вскрытия сейчас делать некому, я занят на операциях». Комсомолец приложил к носу платок и ушел.
Арбуз говорил, если воры решат судьбу Волги, то приговор может привести в исполнение только один человек — Никола Филатов. Он лежал у нас в боксе с открытым процессом. 25 срока и 50 БК в поле зрения (бацилл Коха).
Через два дня после Комсомольца появился Волга. Я не видел его уже больше месяца. Не один — с ним Акула, крепкий, сутулый, как горилла, и Культяпый, тощий, хлипкий, но отчаюга из отчаюг. Шли типичной блатной походочкой, короткими шажками, приволакивая ноги, но резво шли, колымской такой иноходью, одинаково ссутуленные, кисти рук подобраны в рукава. Я увидел их в окно случайно, мимолетно глянул — идут. Банда идет, а я здесь дежурю, за всех отвечаю. Вошли уверенно, и сразу трое на всю ширину коридора, как патруль вражеский явился захватывать мою больницу. И пошли твердо, будто по своей хате.
Как изменилось его лицо! За какой-то месяц. Будто в гриме шел на меня подонок, беспощадная и тупая мразь, едва-едва напоминая Волгу. Он похудел, лучше сказать, отощал, но главное — лицо, злобное, хорьковое, губы в ниточку, глаза в прищур, безжалостные, и по краям рта прорези скобочкой — типичный гнусный уголовник, гоп-стоп из подворотни. Я бы не узнал его, честное слово, если встретил бы где-то в зоне. С таким я никогда бы не заговорил и рядом не сел, а ведь я ему всю подноготную открыл, доверился, он знает и про моих отца с матерью, и про сестер моих, и про Ветку знает, — да как я мог с таким отребьем делиться сокровенным! Я сомневался, что он керосинит в таком масштабе, думал, болтовня обычная лагерная, но сейчас, увидев его лицо, сразу поверил. А ведь совсем недавно у него были умные, насмешливые глаза, добрые порой, и улыбка открытая, в больнице он был благодушный, всегда готовый помочь, успокоить, обнадежить. Здесь у нас он был словно в отпуске. Но пришло время приступить к исполнению, власть свою утверждать и наращивать. На взгляд вора — обычное дело, на взгляд врача — острый психоз с помрачением сознания, и надо его срочно вязать, паковать в смирительную рубашку, иначе будет всем плохо.
«Идут без имени святого, ко всему готовы». Все трое встали передо мной, от них несло бойней, кровью, костром, нацеленным совокупным злом. Я вмиг ощутил свою беспомощность, беззащитность — как с Дубаревым, совершенно детское бессилие. «Здорово, — сказал Волга хрипло, чужим пропитым голосом. — Проводи к Николе Филатову. Захвати приблуду». Он коротким жестом изобразил мой ящик с медикаментами.
28
Звание вора в законе Никола Филатов получил гонорис кауза — в порядке исключения. Он зарезал семерых сук. Двумя ножами. В один приём. Правду нам рассказал Комсомолец. Филатов никакой не вор, на воле работал на заводе и по глупости, как соучастник, получил 7 лет. Попал он на лагпункт в Ширу, а там правили суки. Филатов молодой, необъезженный, истинно рабочий класс, попытался голос поднять за справедливость, ему вышибли три зуба и расквасили всё, что можно было расквасить. Когда он снял повязку, не мог себя узнать в зеркале, а Кум сказал: тебе надо новую фотокарточку приложить к делу. Филатов неделю ходил смурной, другую ходил смурной, спал плохо, ел плохо, одежда на нем повисла, — нужен был выход. Либо в петлю, либо постоять за справедливость. Парень он сильный, крупный, и так получилось, что в жизни его никто не бил, а тут налетела сучня, истоптала всего, встряхнула ему мозги, и он задумался: а можно ли обижать людей безнаказанно? Нашел он два ножа, наточил их, в тот же день хорошо поел, в ту же ночь хорошо выспался и пожаловал к сукам. Семеро главарей сидели в сушилке, играли в карты, пили водку и закусывали кетой. Никола Филатов без слов, без хитростей прямо от двери шагнул к ближнему и пыранул его под ребро с правой, а того, кто сидел напротив, пыранул с левой и начал их косить направо-налево двумя пиками, троих уложил наповал, двоих порезал на долгую память, а двое успели выскочить с молитвой на устах и рванули на вахту, решив, что власть в зоне круто переменилась. Так, впрочем, оно и вышло, один работяга в считанные секунды избавил лагпункт в семьсот душ от семерых сук. Надзору полагалось бы Николу представить к ордену или хоть чуть-чуть срок сократить, поскольку он один навел в лагпункте порядок, чего не могла сделать сотня полканов, — нет, не сократили, а добавили. Знал ли он, что так обернется? Конечно, знал, но сил терпеть дальше у него не было, он загнулся бы от обиды и тоски. Суки на суде рассказывали: когда Филатов их резал, он ревел, и слезы рукавом смахивал, они ему мешали разглядеть цель. В Малой зоне, между прочим, Никола заставил Комсомольца прыгнуть в запретку и кричать на вышку: «Открывай огонь!» Об этом тоже весь лагерь помнил. Из-за пустяка — пришел Комсомолец, видит, играют в шахматы самодельные из хлебного мякиша, он одним махом смёл их и давай топтать — не положено в штрафной зоне. А Никола опять в рёв и на Кума тигром. Самое интересное, думаю я, в том, что если бы Филатов попал в воровской лагерь, и его там обидели, он бы таким же манером и воров перерезал. Хотя, справедливости ради надо сказать, что воры так легко на вахту не прыгают. Одним словом, Филатов стал в законе как потрошитель сук. Между прочим, в законе был доктор Гааз, при царе он уменьшил вес кандалов с шести фунтов до трёх и делал всякие послабления каторжным, о чем я впервые услышал не от профессора в медицинском институте, а от Волги: «Будь как доктор Гааз, ему в Питере бронзовый памятник стоит». Утверждались в законе представители чисто воровского искусства, именно искусства, прежде всего — карманники, не бандиты, не налетчики, не насильники, ни в коем случае не хулиганы, не побирушки. Для вора нет худшего оскорбления, чем назвать его нищебродом, он — мастер, он — ловчила, но не стопорила. Мошенники тоже бывают в законе, ибо здесь требуются мастерство, талант, божий дар. В последнее время чистота рядов нарушилась, так же как и на воле — мало одного таланта, надо, чтобы ты еще проявил себя и как деятель общественно-политический, загнал в тюрягу или на тот свет отправил парочку-другую недругов — признание на чужих костях стоит.
Лежал Никола Филатов в стационаре, любил песню: «Не водил в Багдад я караваны, не возил я шёлк туда и хну». У него открытая форма туберкулеза, парень он бескорыстный, бациллы свои не жалел, нагрянула как-то комиссия — вся палата загоношилась, выпишут и никто не поможет, ни Олег Васильевич, ни Евгений Павлович. Никола спасал всех желающих — закурит папиросу, оставит на чинарике слюну, как донор и передает курнуть тому, кому сейчас на анализ мокроты. Сколько ему оставалось жить, врачи не говорили, но блатные догадывались, недолго протянет легендарный потрошитель сук, ждет его в скором будущем деревянный бушлат. Терять ему нечего, можно ему поручить еще одно мокрое дело.