Прелат схватил одну из этих рук и поцеловал ее.
— Монсеньор, — с улыбкой спросила аббатиса, — что это значит?
— Разве вам непонятно, дорогая сестра, — отвечал г-н де Реймс, — что, наслышавшись о вашей красоте, я влюбился в вас и покинул свою резиденцию, чтобы сказать вам это; что посредством маленькой хитрости я устроил это свидание; что это свидание лишь усилило мою страсть и что я люблю вас до безумия?!
С этими словами он бросился к ногам аббатисы, которая за минуту до этого сама была готова упасть к его ногам.
V
Помнится, дорогие читатели, мы оставили монсеньора архиепископа Реймского у ног аббатисы Авне.
Хотя юная аббатиса, которой не было еще и девятнадцати лет, не ожидала этого объяснения в любви, она, по-видимому, испугалась его меньше, чем угрожавшего ей допроса; и потому между ними тотчас было условлено, что, дабы не возбуждать подозрений, разговор они далее не продолжают.
Однако на следующий день красавица-аббатиса, переодетая молочницей, вышла за ограду, пройдя через монастырский сад, а юный архиепископ, переодетый крестьянином, ждал ее снаружи.
Эта пасторальная любовная связь длилась месяца два, но как раз тогда в монастырь Авне приехала повидать свою сестру Бенедикту принцесса Анна, и переменчивые желания прелата немедленно устремились к ней.
Без сомнения, подобное обстоятельство внесло бы разлад в дружбу, соединявшую сестер, однако в это самое время отец г-на де Реймса, герцог Карл Лотарингский, попытался взбунтовать Прованс в пользу Марии Медичи, незадолго перед тем покинувшей Францию, и, потерпев неудачу, был вынужден удалиться в Италию, куда он вызвал трех своих сыновей.
Так что наш архиепископ покинул Францию, чтобы последовать за отцом; однако перед отъездом из Франции он назначил свидание в Неверском дворце принцессе Анне, которая явилась туда, переодевшись мужчиной, и там — что совершенно невероятно, но, тем не менее, удостоверено — обвенчался с ней, облаченный в архиепископское платье. Один из его каноников, которого он специально вызвал из Реймса, из услужливости совершил ради архиепископа это небольшое святотатство, даже не понимая, вероятно, значения содеянного.
Именно этот каноник, отвечая на вопрос, с которым однажды обратилась к нему принцесса: «Сударь, правда ведь, что господин де Гиз мой муж?», сказал: «Ей-Богу, сударыня, мне неизвестно, является ли он вашим мужем, однако я знаю, что вы получали от всего этого такое же удовольствие, как если бы он им был».
Если кто-то сомневается в этом факте, дающем представление об уровне развращенности, которого достигло в то время французское духовенство, пусть откроет «Мемуары» Великой Мадемуазель.
«Эти молодые люди, — говорит она, — любили друг друга, словно в романах. Господин де Реймс, будучи архиепископом, уверил принцессу Анну, что, несомненно в силу особого церковного разрешения, он имеет право жениться. Принцесса поверила ему или притворилась, что поверила, и какой-то каноник из Реймса обвенчал их в часовне Неверского дворца».
Во время своего трехлетнего пребывания в Тоскане молодой архиепископ усвоил привычку к итальянским нравам и к итальянскому языку, к тому времени уже весьма распространенному среди высших слоев французского общества благодаря брачным союзам представителей королевских династий Валуа и Бурбонов с принцессами из рода Медичи; но, по прошествии этих трех лет, заскучав во Флоренции, г-н де Гиз переехал в Германию, поступил на службу в войска императора и прославился в них такой рыцарской храбростью, что мальтийские рыцари родом из Прованса, которым взбрело в голову завоевать остров Сан-Доминго, выбрали Генриха Лотарингского своим предводителем. Все было решено, недоставало лишь одобрения со стороны кардинала Ришелье, но, испросив это одобрение, молодой принц получил отказ.
Между тем, поскольку трое старших братьев Генриха Лотарингского умерли, он стал хлопотать о позволении вернуться ко двору и добился своего. Он вновь появился в Париже и, став теперь единственным наследником имени Гизов, был решительно настроен совершить столько глупостей, что кардиналу ничего не оставалось, как лишить его должности архиепископа.
По счастью, к тому времени бедная аббатиса Авне уже умерла, а не то г-н де Гиз несомненно совершил бы очередное безумие, женившись на ней, как прежде женился на ее сестре, с которой он открыто появлялся повсюду и жил как муж с женой.
Между тем вспыхнул заговор графа Суассонского. Наш архиепископ был слишком неугомонным по характеру, чтобы не воспользоваться этим случаем и не отправиться на поиски новых приключений, но после битвы при Ла-Марфе, в которой победитель погиб таким таинственным образом прямо в час своей победы, Генрих Лотарингский удалился в Седан, а из Седана переехал во Фландрию, где во второй раз поступил на службу в войска императора.
Поскольку он забыл предупредить принцессу Анну о своем отъезде, она, не в силах приписать такой недостаток внимания всего лишь пренебрежению, тотчас переоделась в мужское платье и отправилась в путь, намереваясь присоединиться к герцогу, но, подъехав к границе, узнала, что ее неверный возлюбленный только что женился на Онорине ван Глим, дочери Годфрида, графа ван Гримбергена, вдове Альберта Максимилиана де Энена, графа де Буссю.
Он забыл предупредить новую супругу о своем первом браке, подобно тому как забыл предупредить принцессу Анну о своем отъезде. Как видим, Генрих Лотарингский, герцог де Гиз, был весьма забывчивым принцем.
Принцесса Анна тотчас вернулась в Париж.
Что же касается новобрачного, объявленного в 1641 году виновным в оскорблении величества и на основании этого приговоренного к отсечению головы, то он спокойно дождался смерти кардинала Ришелье и Людовика XIII. Вслед за тем королева Анна Австрийская приказала восстановить герцога де Гиза во всех его правах и уведомить его, что он может вернуться во Францию.
Генрих Лотарингский не заставил повторять ему это известие, однако никому не сообщил о столь приятной новости и, не предупредив графиню де Буссю, как в свое время не предупредил принцессу Анну, в одно прекрасное утро уехал из Брюсселя, оставив, однако, супруге, письмо, которое должны были вручить ей после его отъезда и в котором говорилось, что «он желал избавить ее от тягостного прощания, но, как только ему удастся устроить в Париже достойный ее дом, он напишет ей и пригласит ее приехать к нему».
Но спустя короткое время бедняжка получила вместо ожидавшегося ею письма совсем иное, которым наш герой уведомлял ее, что сам он вполне искренне считал себя женатым на ней, но по возвращении в Париж то и дело слышал от многих ученейших богословов заверения, что она не является его женой, и в итоге был вынужден поверить в это.
Правда, по прибытии в Париж, г-н де Гиз завел новое знакомство.
Его новой приятельницей стала мадемуазель де Понс, дочь маркиза де Ла Каза, фрейлина королевы.
Это была красивая толстушка лет восемнадцати или двадцати, в которой не было ничего поэтического и которая то и дело принимала слабительное; зная это и не желая, чтобы она очищала желудок одна, г-н де Гиз глотал те же снадобья, что и она, и в те дни, когда ему приходилось это делать, для большего удобства надевал, поверх камзола с разрезами, юбку мадемуазель де Понс и в этой юбке принимал посетителей.
Кроме того, он созвал к своему дворцу всех хозяев ученых собак, пообещав вознаградить тех, чьи собаки, прыгнув в честь королевы Франции и королевы Испании, будут прыгать в честь мадемуазель де Понс.
Можно представить себе, какой огромной, а главное, всенародной сделалась слава мадемуазель де Понс, когда в ее честь стали прыгать все ученые собаки Парижа.
VI
Вы наверняка полагаете, дорогие читатели, что женщина, ради которой прыгают все ученые собаки Парижа, ни в чем не может отказать мужчине, чьими стараниями ей была оказана подобная почесть. Так вот, вы ошибаетесь: мадемуазель де Понс осталась непоколебимой.
Господин де Гиз не знал, ни какому святому молиться, ни какое новое свидетельство своей любви предъявлять мадемуазель де Понс; однако наш герой был наделен богатым воображением и не считал себя побежденным.
Он похитил у мадемуазель де Понс шелковый чулок, который она сняла с себя, и стал носить его вместо пера на своей шляпе.
Эта новая мода наделала много шума при дворе; все сбегались к окнам, чтобы поглядеть на г-на де Гиза, когда он проезжал мимо; но принца нисколько не смущало веселье, вызванное его очередным чудачеством, и на протяжении целой недели он с грустным видом продолжал носить на шляпе это странное украшение.
Однако шелковый чулок успеха не принес; требовалось отыскать иное средство.
И вот однажды мадемуазель де Понс изъявила желание иметь белого попугая. Как только это желание было высказано, г-н де Гиз выбежал из дома и начал носиться по всему Парижу, пытаясь раздобыть эту моногамную птицу. Но дело оказалось нелегким. И тогда он приказал разгласить на всех улицах и перекрестках, что даст сто пистолей любому, кто принесет ему белого попугая.
Прошла неделя, в продолжение которой г-н де Гиз обегал все лавки торговцев птицей, всех ярмарочных фокусников и всех содержателей зверинцев. Но все было тщетно; несмотря на свои хлопоты, труды и траты, он сумел раздобыть лишь белого попугая с желтой головой.
Видя, что мадемуазель де Понс воспользовалась этим злополучным желтым хохолком для того, чтобы обесценить полученный подарок, герцог прибегнул к крайнему средству, которое считал действенным, ибо оно дважды приносило ему успех: он предложил мадемуазель де Понс выйти за него замуж.
Однако мадемуазель де Понс рассмеялась в ответ.
Архиепископ Реймский поинтересовался причиной этого неуместного смеха.
— Простите, монсеньор, — промолвила она, — но я от многих слышала, что у вас уже есть две жены, и, признаться, у меня нет никакого желания попасть в гарем.
— Возможно, это и правда, — ответил г-н де Гиз, — но вам не стоит беспокоиться; как только вы скажете мне, что любите меня, я немедленно отправлюсь в Рим и получу от его святейшества буллу о признании моих прежних браков недействительными.