— Какая разница. Нас в армию отправят.
— Нет, разница есть.
— И куда ты хочешь? — насмешливо поинтересовался я.
— В десантные войска, но боюсь, что из-за очков не возьмут. А ты?
— Не думал об этом, — я пожал плечами, отмечая про себя что «умник» еще вдобавок романтик. — После обезьянника и хабзарни мне все равно куда.
— Ты был в отказнике?
— Был.
— В котором?
— Тебе что?
— Я из восьмого.
— Третий, — знакомство скрепили крепким рукопожатием. Обезьянник — это пожизненное братство.
— Теперь понятно, почему у тебя нет отчества.
— Но у тебя есть, — хмыкнул я.
— У меня другая история, — Хвалей пожал плечами, грустно улыбнулся. — Кажется твоя очередь, — он кивнул на лампочку.
— Спасибо и с Богом, — я вскочил на ноги и направился к двери. Кто-то стрельнул по ягодицам бумажным шариком. Не оборачиваясь, я показал кулак. За спиной раздался хохот. Опустив на причинное место медкарту, внутренне краснея, толкнул дверь.
Не люблю людей в белых макинтошах, у меня на них послеродильная аллергия. Не испросив моего мнения, забыв, про мнение Всевышнего — вытряхнули из пробирки в сумасшедшее время и в сумасшедшую страну. Здешние люди под белыми халатами носили армейскую форму. Они ничьего мнения не слушают, выполняют приказы.
Врач отбежал в угол комнаты, предварительно усадив меня в кресло. Сложив губы трубочкой, прошептал:
— Тридцать шесть красных попугаев.
— Шестьдесят восемь зеленых крокодилов, — отозвался я.
Врач обиделся. Небрежно заглянул в мои уши, посмотрел рот и сел за стол. Что-то коряво написал, поставил размашистую подпись.
— Идите. Продолжайте движение, — взмахнул прощаясь картой.
— Продолжаю, — я вошел в следующую дверь.
Дантист, заглянув в рот, объявил:
— Зубки, молодой человечище, отменные. Ни одной пломбочки, ни одной дырочки, кариеса не видать. Какой пастой пользуетесь?
— «Поморин».
— Странно. Значит у вас хорошая наследственность.
— Даже не сомневаюсь.
— Вашими зубами прутья грызть можно. Ступайте, человечище, удачной вам службы.
— Не могли ничего лучшего пожелать?
Терапевт, озабоченно хмурясь, обстучал мои колени, с таким видом, словно настраивал пианино. Осмотрел руки, ноги, громко сопя обследовал стетоскопом грудь.
— У меня сердце болит, — я попытался навязать разговор.
— У кого оно сейчас не болит? — меланхолично вздохнул терапевт, расписался в карте и демонстративно кивнул на дверь.
Женщины! Я чуть не выронил медкарту. Крепко прижал «фиговый листок» к животу. Так всегда, не знаешь, что может подстерегать, за поворотом.
— Входи, не изнасилуем. — Подбодрила пожилая женщина, кинув беглый взгляд, она сидела за столом и заполняла карточки. Рядом стояла молоденькая брюнеточка. Тут же ехидно хихикнула. Наверное, практикантка. В их кабинете было меньше казенщины, даже радио играло:
«Стекла не бьют, потому что их нет.
Сказка о том, где был солнечный свет.
Я же пою, где поет ворона»…
— Иди сюда, — властно приказала врач.
Я представил, сколько таких бесполых, как я, проходит перед ней за день.
— Нина, возьми у него карту.
— Отдай, — практикантка, не без труда сорвала мой «фиговый листочек».
— Повернись и стань в углу, — командовала женщина. — Сексуальные связи были?
— С кем не бывает, — ухмыльнулся я разглядывая зеленую стенку.
— С мальчиками? С девочками?
— При чем здесь мальчики?! — возмутился я.
— Нагнись.
— Что?
— Нагнись!
Я робко повиновался. Отличная поза для использования. Меня употребили — бросив мимолетный взгляд.
— Выпрямись. Иди сюда, — позвали к столу.
— Убери руки, не бойся, не оторву.
— Я не боюсь, — руки я не убрал, развел ладони крылышками в стороны.
— Нормально, просто замерз, — констатировала женщина, — Нина, пиши — отклонений не обнаружено, к строевой службе годен.
Я сердито вырвал у хихикающей Нины «бегунок».
— Какие мы стыдливые.
— Посмотрел бы я товарищ, на тебя со стороны, — бросил я, прикрывшись листком и пятясь к дверям.
«Тикают так, как вулканы поют.
Реки стоят, воду больше не пьют.
Ты как они, я же, как ворона.
Я ворона! Я ворона! На-на-на-на-на!»
— Уф, — с облегчением хлопнул дверью, попадая на новую экзекуцию.
— Кто там? Здравствуйте! — дядя, в толстых очках, широко улыбаясь, усадил меня в кресло, отбежал к щиту с буквами. Он взмахнул указкой, словно дирижер и ткнул в нижний ряд.
— Это видите?
— Вижу.
— И это видите?
— Вижу.
— Какая буква?
— Дабалъю.
— Может быть, может быть, — он приблизил лицо к щиту. — Может быть. — Подбежал к столу, придвинул мою карту. Склонился низко, как будто склевать хотел. — Ну и отлично, сынок, артиллеристом будешь.
— Всего хорошего, — протянул анкету.
В следующей комнате показывали картинки и просили догадаться, что художник хотел изобразить. У каждого свое видение мира, как и выражение его.
— Цифры видите?
— Ну, если приглядеться.
— Так, смотрите сюда. Домик видите?
— Нет, лошадь вижу.
— А, здесь, цифру 6 и 7 видите?
— Нет, это буквы «хэ» и «у».
— Так, какого цвета?
— Ультрамаринового, с небольшой примесью золотистого. Похоже на ранние работы Моне.
Врач внимательно посмотрел на меня и открыл белую страницу.
— Что видите здесь?
— Вижу дорогу дальнюю и казенный дом.
— Правильно видите, — он с облегчением расписался в медкарте.
— У вас поразительный взгляд на вещи, — прокомментировал медик.
— Нет, у меня выразительный взгляд.
Пройдя еще несколько кабинетов, я дошел до последнего. Хозяин кабинета, толстый капитан, обходился без белого халата.
— Карту, — прокаркал он.
Я положил на стол медицинскую карточку с собранными автографами. Сел напротив, кресло жалобно проскрипело. Зеленый свет настольного абажура и зашторенные окна, должны были создать условия для интимно-задушевного разговора. Капитан бегло просмотрел медкарту.
— Очень хорошо.
— Неплохо, — усмехнулся я.
Капитан внимательно посмотрел на меня.
— Хочешь служить в армии?
— Голубая мечта детства.
— Ну-ну, — капитан качнул головой. — Фамилия у тебя странная.
— Не вы первый удивляетесь.
— Тебя в детстве случайно не Пол, звали? — в меня впились холодные рыбьи глаза.
— Возможно, — осторожно ответил я.
Капитан усмехнулся, пригладил светлые волосы.
— Мы все знаем о тех, кто идет защищать рубежи нашей Родины.
— Значит, буду служить в погранвойсках? И кто это мы?
— Тебе надо было взять фамилию не Клон, а Клоун, — толстые пальчики сухо забарабанили по столу. Он придвинул медкарту и что-то нацарапал.
Проходя через вереницу кабинетов, я старался прочитать, что написали военкоматовские врачи. Скажу честно: их каракули никто не поймет. Кажется, что они специально для себя, разработали некий тайный шрифт.
Карта заскользила по столу и остановилась передо мной.
— Будем надеяться, товарищ Клон, что армия сделает из вас настоящего человека и воспитает стоящего бойца.
— Или оставит обезьяной, — я забрал карту.
— Свободен, — холодно процедил капитан.
— Спасибо, — я покинул кабинет и очутился в комнате, из которой начинал броуновское движение по коридорам и кабинетам.
Хвалей вышел последним, фамилия у него начинается не на ту букву.
— Эти круги описал еще великий Данте. — Он сел рядом и начал одеваться.
— Описал так описал, — смеясь отозвался я и добавил:
— Мы их только начинаем. — Я одобрительно уставился на васильковые трусы по которым плавали белые киты.
— Девушка подарила, ничего, правда? — Хвалей смущенно улыбнулся.
— Симпатичные…киты.
Появился лейтенант, собрал медицинские карты и вышел не обронив и слова.
Один из ребят, воровато приоткрыл форточку.
— Легкие требуют срочной никотиновой инъекции, — объявил страждущий, закуривая и выпуская дым в форточку. Возле него встал ещё один наркоман.
— Как тебя звать?
— Кирилл.
— Оставь пару тяг, Кирюха.
— Оставлю. Понеслась игла по точкам.
— Что?
— Пословица иглоукалывателей, — рассмеялся Кирилл.
— Вижу два стратегических объекта, приближающихся к комендатуре, по наши души, — объявил худой парень, стоящий у окна.
— Чую, нас раскинут по пехоте, связи и спецназу.
— Почему?
— Я всегда чую.
— Чувствительный ты наш, — усмехнулся курящий.
— Если повезет — вместе попадем, — предположил Хвалей.
— Если повезет.
— Всегда легче служить, когда не один, а рядом еще кто-то, кого знаешь.
Я пожал плечами, ничего не ответил.
Любитель никотиновых инъекций спрыгнул с подоконника, протянул бычок напарнику:
— Держи — последние тяги свободы на гражданке.
Открылись двери, появился лейтенант в сопровождении трех сержантов — браво-ребятушек. Глядя на них можно было подумать, что на свет их произвела одна мама, выстрогавшая сыновей по единому образцу и подобию: высокие, широкоплечие, с маленькими круглыми головками, с выступающими кирпичными подбородками. Сразу видно, что привыкли не рассуждать, а выполнять приказы. Разница заключалась в погонах: у одного были голубые, у второго — красные, у третьего — черные.
— Вот ваши первые командиры, — представил лейтенант.
Чернопогонник вскинул руку с листками:
— Губов, Гнеденок, Клон, Рыжков, Хвалей, — громко зачитал он.
— За мной! — Развернулся и четко печатая шаг, вышел.
Хвалей хлопнул меня по плечу, подхватил рюкзак:
— Я рад, что мы вместе.
— Так и чуял, — проныл Губов, — не нравится мне черный цвет.
Сержант вывел нас на плац, вторично сверился со списком.
— Что такое СВВ, — спросил Гнеденок Кирилл, рассматривая золотые буквы на сержантских погонах.