— Сам ты сволота, — сказал я и проснулся.
— Рота подъем! — кричал дневальный.
Маркулис бегал по проходу с раздутыми щеками, свистел в окаянный свисток.
— Как-то в ветлечебницу привезли хомяка с грыжей обеих щек, — донесся снизу заспанный голос Кирилла.
Новые будни ничем не отличались от старых…
На следующей неделе из нашей роты отправили отличников боевой и политической подготовки в школу сержантов. В список попали: стукачёк Рыжков, подлиза Куликов, Соломинцев, Жуков и Кирилл Гнеденок.
К искреннему удивлению, меня тоже хотели отправить. Я побывал на собеседовании у политрука Лукашевича.
— Вызывали, товарищ старший лейтенант? — спросил я, заглядывая в кабинет.
— Заходи Максим.
Лукашевич поднялся из-за стола, пожал руку.
— Присаживайся.
Я сел за стол заваленный блокнотами, тетрадями и газетами. Ожидал, что разговор коснется неуставных взаимоотношений с Аникиным.
— Как служба? — Лукашевич доверительно улыбнулся, покрутил светлые усики.
— Нормально.
— Жалоб нет? — глазки замполита хитро заблестели.
— Нет.
— Смотри, Максим, если что-то беспокоит, в этом кабинете, можешь поведать любые тайны и проблемы, — старлей подмигнул. — Я всегда защищал и защищаю интересы солдат.
— Спасибо, — я улыбнулся в ответ.
— Так как насчет жалоб?
— У солдата жалоб не бывает, тяготы службы он должен сносить молча и достойно, — по-уставному ответил я.
— Молодец, — глаза Лукашевича стали колючими.
— Случаев неуставщины не замечал?
— Никак нет, товарищ старший лейтенант. — Подумалось, не вербуют ли меня в стукачи? Этот усатый, инцидент с Аникиным может раздуть и до губы.
Лукашевич поправил на лбу редкие волосики.
— Кормят хорошо?
— Сырбу — лучший повар на свете.
— Ясно, — старлей подобрал со стола карандаш, задумчиво покатал, зажав ладонями.
— Есть предложение, товарищ Клон, направить вас в школу сержантов.
— Меня?
— Вас. — Лукашевич улыбнулся, — не думайте Пол, что мы ничего о вас не знаем.
— Никогда так не думал, — медленно ответил я вглядываясь в безмятежное лицо замполита.
— Мы решили доверить вам командование взводом, товарищ Клон. Из вас может получиться отличный сержант, как Маркулис. Нам нужны сильные и волевые младшие командиры, пользующиеся среди солдат авторитетом. Вы обладаете такими качествами.
— А Маркулис что, тоже клон?
Лукашевич поперхнулся.
— Откуда вы это взяли?
— Вы сами сказали: такой же, как Маркулис, — усмехнулся я.
— Аааа, — протянул политрук, — это так, к слову. Он подкрутил тараканьи усики.
— Спасибо, я не хочу быть сержантом, тем более таким, как Маркулис.
— Что значит не хочу? Не дури, Пол-Клон, от таких предложений не отказываются. Сержант — это не солдат.
— Не хочу, — упрямо повторил я.
— После службы можешь остаться на сверхсрочную службу. Мы можем помочь поступить в военное училище. Закончишь, станешь офицером. В Специальных Военных Войсках офицеры быстро растут в званиях.
— Не просветите, чем занимаются эти войска?
— Станешь сержантом — узнаешь, — усмехнулся Лукашевич.
Я покачал головой:
— Не люблю отдавать команды.
Лукашевич снисходительно рассмеялся.
— К этому быстро привыкаешь, в армии самое легкое — отдавать команды, — карандашик выбил на столе дробь.
— Вот поэтому, ещё больше мне не нравится их выполнять.
— Придется Клон. Закон жизни: кто-то отдает команды, кто-то их выполняет.
— А мне не нравится, — вызывающе ответил я.
— Ну и дурак, — объявил Лукашевич. Он покопался на столе, нашел тетрадный листок.
— Вот, — Лукашевич помахал листком, — старшина Аникин написал донесение.
— Донос.
Лукашевич сдвинул брови, усики воинственно встопорщились:
— Донесение, — ледяным тоном повторил он, — в котором указывает, что вы являетесь злостным нарушителем воинской дисциплины, не выполняете приказы отданными старшими по званию, дерзите и вступаете в пререкания.
— И такого нарушителя хотите отправить в школу сержантов?
Лукашевич пропустил слова мимо ушей.
— Здесь есть подписи свидетелей.
— Можно взглянуть?
— Нет. — Светлые глазки злорадно вспыхнули. — Итак, вы согласны отправиться в школу сержантов?
— Не согласен.
Лукашевич спрятал донесение под стопкой бумаг, не глядя на меня, сухо обронил:
— Можете идти.
Я поднялся, открывая дверь, услышал брошенное в след:
— Идиот.
— Сам такой, — пробормотал я.
В чем-то Лукашевич оказался прав, потому что с того дня начались репрессии. Из нарядов я практически не выходил. Через день получал новые взыскания: стоял на тумбочке дневальным, маршировал в гордом одиночестве часами по плацу, чистил картошку, убирал туалеты.
Разумеется, строевой подготовкой занимался Аникин, он не мог отказать себе в таком удовольствии.
— Раз-два! Раз-два! Выше ножку, боец! Ножку выше держать!
Он стоял в тени, падающей от штаба, лыбился и масляные глазки довольно блестели.
— Подожди, ты у меня и на губе посидишь, салага.
Встречи с замполитом, также не приносили особой радости.
— Товарищ солдат, почему расстегнута верхняя пуговица? Ремень болтается. Вы похожи не на солдата, а на разгильдяя. Покажите подворотничок. Грязный. Товарищ Клон, объявляю вам два наряда вне очереди. Доложите старшему сержанту Маркулису.
— Есть, товарищ старший лейтенант, — отвечал я, с ненавистью глядя в лицо Лукашевича.
Единственной отдушиной было ЧК. Там я отдыхал. В комнату для чистки овощей заглядывал Сырбу, скептически хмыкал и молча кивал, показывая направление в сторону офицерской комнаты. Там, на столе, меня дожидалась сковородка с жареной картошкой, тарелка с нарезанными ломтиками сала.
— Ешь солдат. Когда ешь — служба идет. — Сырбу был немногословен и не навязчив.
— Спасибо, товарищ сержант.
— Меня Иваном зовут, — пробурчал Сырбу.
Наши диалоги были лаконичны. Сырбу предпочитал занимать рот бутербродами, а не разговорами.
Он оставлял меня в офицерской комнате, освобождая от чистки картофеля. Не знаю, почему моя победа над Аникиным и его друзьями произвела на него такое впечатление.
Алычу кавказа — командира роты, мои частые наряды не удивляли. Во время ночных дежурств, мы играли, в нарды, смотрели маленький, переносной телевизор. Я научил его играть в «тысячу».
Однажды он прочитал на «тумбочке» надпись, вырезанную штык-ножом. Цитату услышал от Хвалея и мне понравилась.
— Жизнь умных людей полна тревог, — процитировал Оганесян, — это что такое?
— Это не я, это Дидро.
— Ты вырезал?
— Так точно. — «Сейчас объявит очередной внеочередной наряд», — с тоской подумал я.
— У тебя…Как тебя звать, вечно забываю?
— Максим.
— У тебя, Максим, каллиграфический подчерк. — Дидро нас сблизил.
Мы стали реже играли в нарды и «тысячу»: теперь я писал конспекты и переписывал курсовые работы для жены ротного. Она училась на заочном отделении педагогического университета — кафедра истории. Переписка мне понравилась: из конспектов и курсовых узнал много нового и любопытного, касательно древней истории Руси и ее средних веков.
Пролетел месяц. Из сержантской школы вернулись оперившиеся младшие командиры. Кирилла не узнали, парня как будто подменили. Был человек, а стал…
— Кирюха! Поздравляем с лычками! — Губа кинулся обнимать друга.
— Кирилл, буду рад, если назначат нашим взводным. Наряды достали выше крыши. — Я протянул руку. Подержал несколько секунд и медленно опустил — обошелся без рукопожатия.
Гнеденок отстранил Сергея в сторону и холодно произнес:
— Согласно устава к старшему по званию обращаются называя звание.
Губа расхохотался.
— Как всегда, ерничаешь? Младший сержант! — он хохоча толкнул Гнеденка.
— Вы читали устав, товарищ солдат?
Я с любопытством посмотрел на Кирилла — до плоских шуток он раньше не опускался. Его тон не нравился — копия Аникина и Маркулиса. Кирилл взглянул на меня и я понял, что он действительно стал другим человеком. В глазах не было и тени юмора: смотрели холодно и строго.
— Что с тобой сделали? — И до Губы начало доходить, что Кирилл не шутит.
— Чуял я, — пробормотал Сергей, садясь на кровать.
Гнеденок прошел меж нами в кубрик, молча стал собирать вещи.
— Его как заколдовали, — Димка спрыгнул со второго яруса, сел рядом с Сергеем, с интересом стал смотреть, как Кирилл пакуется.
— Переселяешься? — спросил Губа и растерянно посмотрел на меня.
Я схватил Кирилла за плечо, заставил обернуться.
— Послушай, новоиспеченный сержантик, ничего не хочешь объяснить друзьям?
— Товарищ рядовой, уберите руку.
Я гадливо одернул руку.
— Каким друзьям? — Лицо Гнеденка порозовело. — Оставьте меня в покое! Вы ничего не понимаете.
— Что мы должны понять? — Спросил Димка.
— В какое дерьмо попали, — выпалил Кирилл подхватил вещички и ушел, заставив нас раскрыть рты и проводить его изумленными глазами.
Молодые сержанты организовали кубрик рядом с кабинетами начальства.
Не только Кирилл все, кто побывал в сержантской школе, вернулись изменившимися. Рожи остались прежними, а вот характер — новые Маркулисы: без сантиментов, уставные. С бывшими друзьями-товарищами никто из сержантов не общался. Димка сказал, что даже маленькая власть меняет людей. Взгляды младших командиров превратились в пули: шаг влево от устава — расстрел. Подбородки выдвинулись вперед, лбы назад, словно не обошлось без пластической операции. Голоса стали ровными, бесцветными, лишенными эмоций.
— Внедряется кастовость, — сказал Хвалей. — Мы шудры, под их начищенными сапогами.
— Какие такие шудры? — спросил я.
— В древней Индии шудрами называли слуг. Создатель мира бог Брахма создал людей из разных частей тела. Из рук Брахма создал воинов-кшатриев, из бедер — крестьян и ремесленников, а из запачканных в грязи ног — шудр, — пояснил Хвалей.