— Значит мы шудры и ниже некуда?
— Еще были неприкасаемые. Считалось, что даже прикосновение к ним оскверняет другого человека.
— До этого пока не дошло, — усмехнулся я.
— Между прочим, шудра ударивший рукой или палкой брахмана заслуживал отрезания руки, а за словесное оскорбление в рот втыкали раскаленный железный стержень. Тем кто спорил, вливали в рот и уши кипящее масло.
— Страсти какие, хорошо, что мы не в древней Индии, иначе меня давно превратили бы в инвалида.
— Власть убивает, — сказал Сергей.
— Возносит, — смеялся я, не подозревая, что ближе всех к истине был Губа.
С уходом Гнеденка он как-то сник, редко вступал в разговоры. Еще бы, место Кирюхи занял ноющий и любопытный Дылдин.
— Степан Саввович, — гордо объявил полное имя.
О Кирилле больше не разговаривали, для нас он стал товарищем сержантом. Подумаешь, скурвился человек, и Земля меняет полюса. Да и раздумывать, о причинах и следствиях в поведении товарища Гнеденка, времени не было, оно уходило на отбытие наказаний. Младшие сержанты получили взвода и стали полновластными командирами. Нам достался Рыжков Леонид, гнида еще та. Он принял эстафету моего воспитания. Компанию мне составлял Хвалей. Мы постоянно убирали туалеты, мыли полы, подметали плац.
Как-то поручили вымыть в казарме окна. Хвалей кинул тряпку на пол, снял протереть очки.
— Помнишь, я про свою девушку рассказывал? — спросил он тусклым голосом.
Мы научились чувствовать настроение друг друга по интонациям.
— Это которая подарила трусы с китами? — улыбнулся я, чувствуя, что Димке не до шуток.
— Ага, — он кивнул головой, надел очки, уставился в окно.
— Я письмо от неё получил.
— Пишет, что выходит замуж? — в лоб спросил я, если что-то болит, лечить надо сразу, без сантиментов.
— Ага, послезавтра.
— Переживаешь?
— Не знаю. Обидно.
— Димка, значит, это была не любовь, а ложь. Пусть выходит, тебе повезло, что не дождалась. Скатертью дорога. Дай срок, я тебя познакомлю с такими девушками — закачаешься.
— Значит ложь? — Он оглянулся, поймал мой взгляд. — После армии, не хочу возвращаться в Черный город.
— А кто хочет? Придется. Нам некуда деваться.
— Хочу жить на море. Поедешь со мной? Ты не представляешь, какой там воздух. А волны? Раскинешь руки, лежишь, качаешься, они такие теплые, ласковые и смотришь в небо, а оно синее-синее… — Он снова вперся в окно, словно видел там море.
— С тусклым взором, с мертвым сердцем в море броситься со скалы,
В час, когда, как знамя, в небе дымно-розовая заря,
Иль в темнице стать свободным, как свободны одни орлы,
Иль найти покой нежданный в дымной хижине дикаря!
Да, я понял. Символ жизни — не поэт, что творит слова,
И не воин с твердым сердцем, не работник, ведущий плуг,
С иронической усмешкой царь-ребенок на шкуре льва,
Забывающий игрушки между белых усталых рук.
— Ты что бормочешь?
— Стихи Николая Гумилева — «Жизнь».
— Я думал, свои.
— Так ты поедешь со мной?
— Долго ждать придется. Конечно, поеду я никогда не видел моря.
— Не видел море? Максим, поехали, не пожалеешь, его стоит увидеть.
— Сейчас и поедем, домоем окна и вперед, на пляж…
— Я бывал на море дважды, со своими приемными родителями…
— Эй, бойцы, — окликнул Маркулис, — замерзли? Не вижу движений.
Про море, закончился разговор о неверной любви, то есть концы в воду. Молодец парень, нюни не распускал, воспринял неприятную весть, как настоящий мужчина.
Однажды, на утренней поверке Рыжков допустил ошибку.
— Уборку санузлов, поручим, сладкой парочке: Клону и Хвалею. Не слышу?
Взвод, стоял перед кубриком. Рыжков, самовлюбленным павлином, расхаживал перед строем.
— Не слышу? — он и остановился напротив меня.
— Уши мыть надо, — я ухмыльнулся.
— Согласно устава, солдат выслушав команду должен ответить: «так точно».
— Какую команду? — спросил Хвалей. Нам не понравилось сравнение со сладкой парочкой.
— Невыполнение уставных положений несет за собой наказание…
— Мы идем, — прервал я, от уставных сентенций тошнило.
— Надеюсь, по ночам, не занимаетесь лишь бы чем? — хихикнул Рыжков.
Ох, напрасно он так шутил и хихикал, иногда с моим чувством юмора что-то случается и я воспринимаю шутки не адекватно. Я шагнул к сержанту и провел прекрасный хук, стараясь выправить выдающуюся челюсть.
Рыжков влетел в проход между кроватей. Приподнялся на локти, ошалело потряс головой. Его глаза бессмысленно смотрели на начищенные, блестящие носки сапог.
Подбежал Маркулис.
— Что произошло?
— Это я ударил, — Хвалей вышел из строя.
— Что? — Маркулис обвел взглядом Хвалея и медленно поднимающегося, держащегося за кровати, Рыжкова. Наконец, взводный выпрямился, встряхнул головой и осторожно дотронулся до челюсти.
— Рядовой Хвалей врет — ударил я. — Схватив Димку за ремень, попытался втащить в строй, но он упирался.
— Я спрашиваю, что здесь происходит? — Холодные глазки Маркулиса застыли на мне.
— Я ударил младшего сержанта Рыжкова! — выкрикнул Димка.
Дурачок! Он все еще наделся защитить меня. Кто ему поверит? Разве он способен кого-нибудь ударить?
— Кто тебя ударил? — Маркулис повернулся к Рыжкову.
Комвзвода кивнул на меня.
Некстати объявился Лукашевич и выслушал объяснения Маркулиса.
— Хорошо, хотя, что здесь хорошего? Займись рядовым Клоном, а я, — старлей плотоядно посмотрел на Димку, — Хвалеем. Попрошу в мой кабинет.
— Просто я не успел его ударить, — на ходу стал объяснять Димка.
— Идите в кабинет и там все расскажете. А вы, — Лукашевич посмотрел на Рыжкова, — пишите докладную на проступок Клона. — Он пробежал глазами по хранящему невозмутимое молчание взводу. — Все подпишитесь, как свидетели. — Взглянул на меня. — Ты понимаешь, что бесследно это не пройдет?
— Так точно.
— За мной, — бросил Лукашевич Димке направляясь в кабинет.
— Все, рядовой Клон, вы допрыгались. Губа вам обеспечена, — Маркулис злорадно улыбнулся.
— Сегодня? — спросил я с надеждой.
— Завтра. Сегодня отбудешь наряд, который тебе объявил младший сержант Рыжков.
Комвзвода, услышав свою фамилию, несмело приблизился.
— Обещаю, Клон, тебе даром это не пройдет, — прошипел он.
— Даром никто ничего не получает, — философски заметил я.
Маркулис сухо улыбнулся.
— У тебя был шанс, Клон. Поверь моему слову — попадешь в штрафную роту.
— Разве они существуют?
— В наших войсках все есть. Встать в строй.
— Есть.
— Чую, не видать тебе губы, — прошептал Сергей.
— В здоровом теле здоровый нож, — ответил я, вспомнив одну из поговорок Гнеденка.
Забегая вперед скажу, что на губу я действительно не попал. Откуда у Сергея Губова такое невероятное чутье? Вышел из обыкновенной семьи: вечно пьяный и молодой папа фрезеровщик и мама — передовой маляр. Десять лет назад, она сорвалась с антресолей, раскрашивая стены конференц-зала к октябрьскому празднику. Сергей сам смастерил для неё кресло-каталку.
Глава 3Пикет, НЛО и Тьма без остатка…
После отбоя, для солдата наступает темное время суток. Около одиннадцати вечера объявился Оганесян. Он заступил дежурным по части. Я раскрыл рот и хотел доложить, что за несение дежурства происшествий не произошло: война не началась, секретные материалы остаются в секрете, НЛО по-прежнему — неопознанные летающие объекты, но он отмахнулся от рапорта.
— Опять что-то натворил? Лукашевич готовит на тебя закладную.
— Так точно! Ничего особенного.
Алыча Кавказа, вертел в руках папку, в ней он обычно приносил конспекты жены.
— Кто с тобой дежурит?
— Младший сержант Куликов.
— Это кто? — у комроты плохая память на имена.
— Он из молодых сержантов.
— Где он?
— Пьет чай с Аникиным.
— Пусть пьет, — кивнул Оганесян. — Когда появится, поставишь на тумбочку и ко мне в кабинет. Есть работа, надо за ночь написать курсовую.
— Есть.
Командир роты задумчиво прошел мимо оружейной комнаты, посмотрел на пломбы, заглянул в дежурку и ушел в кабинет.
Спустя четверть часа появились Аникин и Куликов — обладатель крупного женского таза. Глаза обоих удовлетворенно лучились. На Заводе Куликов работал электрокарщиком, судя по его поведению он раньше всех получит новую сержантскую лычку.
— Так, рядовой Клон, — подступил Куликов, — почему санузлы до сих пор не помыты? Сдаете пост и отправляетесь убирать.
— Никак нет, — бодро ответил я.
— Что? — Куликов опешил и ища поддержки оглянулся на Аникина. Старшина сжал челюсть, но с места не сдвинулся.
Я подмигнул и улыбаясь пояснил:
— Пришел командир роты, приказал явиться к нему в кабинет.
— Кому?
— Не тебе конечно.
— Убирайся, — прошипел Куликов.
Материал, который надо было оформить в курсовую работу, оказался интересным. Он был посвящен жизнедеятельности Чингиз-хана.
Настоящее имя монгола — Темучин. После смерти папаши, уважаемого в степи нойона, он собрал шайку удальцов и занялся разбоями и набегами на соседние племена. Постепенно восстановил утраченные земли отца — район реки Онон и земли вдоль северо-восточного Байкала. Объединил монголов и в 1206 году, на курултае, его провозгласили Чингиз-ханом, то есть Ханом Ханов, или Великим Ханом. Многим это не понравилось и как обычно, началась гражданская война, закончившаяся полным объединением монгольских племен.
С 1211 года он воевал с Китаем. Вырезал половину населения поднебесной, разрушил почти все города.
Я каллиграфически выписывал ремарки из дневниковых наблюдений посла Хорезм-шаха Ала-эд-Дина Мухамеда о взятии монголами столицы китайской империи Цзинь — Яньцзина. У китайцев с именами проблема — пока произнесешь, язык окостенеет, лучше наших скороговорок. Оганесян, уткнувшись головой в кипу тетрадей, похрапывал под белый шум, снежащего телевизора. Передачи давно закончились, а дела монгольские его интересовали меньше всего.