То, что произошло вчера, сломало мерное течение его жизни. Кошмар минувшего дня не приснился и не пригрезился. В реальности случившегося убедишься сразу, стоит глянуть на хозяйские нары, где в меховом спальнике лежала самая настоящая девушка, из плоти и крови. И пора посмотреть: как она там, не оклемалась ли? Ведь скоро сутки после случившегося.
Приподнялся на локте, поглядел через стол. Глаза ее закрыты, но длинные ресницы чуть подрагивали, как бы перед пробуждением. К полудню, должно быть, очнется. К этому времени надо много кое-чего успеть по хозяйству. В первую очередь — распустить хотя бы пару необхватных чурок и сложить дрова под навес. Растопить печку, сварить суп из кабарги, а еще приготовить рябиновый компот, которым он баловал себя по воскресеньям. Сегодня, правда, будний день, но все равно — нерабочий. А к тому же у него — гостья.
Поднялся с нар, оделся и вышел.
Снег валил всю ночь не переставая, и выпало его сантиметров пятнадцать. Если к вечеру снегопад не иссякнет, наберется все двадцать, а то и больше. А что, как снег зарядит суток на двое-трое, с небольшими перерывами? Может такое быть? Вполне. Но ясно пока одно: непогода откладывает поиски вертолета с воздуха на неопределенный срок. К тому же остатки разбитой машины в узком, глубоком и глухом ущелье так укутает снегами, что сверху ничего не разглядишь.
Короче, все плохо: и для поисковиков-спасателей, и для промысла. Капканы, поставленные «под след» на соболиных сбежках, под такой толщей снега не сработают. После снегопадов придется обойти все путики и повыдергивать капканы. И ставить их заново, когда коты набьют новые тропы. А это две недели трудов, не считая впустую потерянного времени. Да, беда сроду не приходит в одиночку, всегда тянет за собой другую, до кучи. Ладно, куда теперь деваться…
Нацепив лыжи, побрел на взгорок, к рябиннику. Кайком посбивал с веток лохмы снега, набрал в полиэтиленовый мешочек мелких, бледно-оранжевых ягод. Заваришь их в чайнике с сахаром, вкус и запах удивительные, ни с чем не сравнимые, да и очень витаминный напиток. Пьешь — не можешь напиться.
Сходил к проруби по воду, поставил вариться мясо, рябиновый компот и белок Дымку в особой кастрюле, а сам принялся колоть кедровые чурки. Пока пару штук распустил — вспотел, вернулся в избушку отдохнуть, и вовремя. Мясо вовсю кипело, источая дразнящий аромат, и над чайником крышка прыгала. Снял его с огня, устроил рядом с боком печки, на горячий плоский камень — пусть допарится. Налил кружку горячего взвара, чтобы поставить на стол и вдруг увидел, что глаза девушки открыты. Она смотрела в потолок, не замечая его, безучастная, неподвижная. А глаза у нее были темно-серые, с отливом цвета альпийских фиалок, что распускаются на гольцах в середине лета.
Присел к ней на краешек нар, выжидающе смотрел в ее бледное лицо и молчал. Боялся неосторожным движением или голосом спугнуть хрупкую тишину избушки. Он пока не собирался ни о чем ее спрашивать. Пусть окончательно придет в себя, и уж тогда можно заняться расспросами, а пока ей нужен покой. Пусть лежит, присматривается. Алексей вдруг представил себе, что значит для нее очнуться в маленькой избушке с бревенчатыми стенами, где все такое грубое и увидеть перед собой диковатого мужика, заросшего седеющей щетиной. «Однако, надо будет побриться, — смущенно подумал он, — а то своим видком совсем заполохаю ее, от страха помрет». Станочек с лезвиями недавно попадался на полочке — наследство запасливого предшественника. Еще посмеялся, когда в картонной коробке, среди позеленевших ружейных гильз обнаружил бритвенный прибор: на что он тут? Перед кем фасонить бритому? Теперь, выходит, зря потешался над степенным промысловиком. Станочек оказался весьма кстати.
Губы девушки чуть дрогнули.
— Ты кто? — явственно прошелестел ее голос.
— Алексей, — ответил он тихо, почти шепотом и, подумав, что его имя ей мало что объясняет, добавил: — Здешний охотник.
Темные глаза вдруг повлажнели, на них навернулись слезы. Она медленно смежила веки и затихла. По ее щеке медленно катилась слеза.
— Пить хочешь? — спросил он заботливо, но ответа не дождался.
Посидев на нарах еще некоторое время, поднялся и пошел колоть чурки. Махая топором, рассуждал: пусть набирается сил, и если быстро пойдет на поправку, то денька через три он все-таки смотается в поселок и приведет сюда спасателей, а они уж пусть разбираются с ней.
Ему вдруг остро захотелось, чтобы поскорее увезли от него эту гостью, и жизнь бы его снова потянулась тихо и ровно, без особых всплесков радостей и волнений. А то вот ощутил близко молодое женское тело и взбудоражилась кровь от забытых страстей, и глаза засверкали брачным огнем, как у сентябрьского марала-рогача. И ведь не дошло до него попервости, что это — ложный гон, как у тех же белок. Носятся заполошные зверьки друг за дружкой, почуяв до срока обманный позыв к размножению. Подобие древнего инстинкта притупило природную осторожность. Они взбегают по прислоненной к кедру жердине, в горячке не замечая зло посверкивающих нихромовых петелек и попадаются, и висят, молитвенно поджав передние лапки. Именно в это время петли работают активно, из них промысловики собирают основной урожай белки. «Так что ложный гон у тебя, Леха, — назидательно внушал сам себе, — а ложный гон всегда опасен и бесплоден. Уж ты-то должен знать».
Из размышлений его вывел далекий голос Дымка. Кобель безостановочно лаял где-то высоко, в кедраче, призывал хозяина.
«Поди, бельчонку загнал. Полает да бросит», — подумал Алексей, взмахивая топором над суковатой, смолевой чуркой. С помощью клиньев распластал ее, сносил дрова под навес, сложил в поленницу. Выкатил из-под пихты другую чурку, поставил на попа, вбил в нее топор и перевел дух. Прислушался. Дымок, однако, не затихал в кедраче. Его рабочая полайка была настойчива и азартна. «Белку уж давно бы бросил, — озаботился Алексей. — Кого-то серьезного держит».
Заспешил под навес. Сдернул с гвоздя ружье, сунул в карман куртки несколько патронов из висящего тут же патронташа, взял каек, торопливо нацепил лыжи и быстро пошел, уминая широкими лыжами пушистый, не слежавшийся еще снег в кедрач, на голос Дымка.
Снежная целина под кедрами там и сям была взбуровлена собачьими набродами. Кобель тут основательно порыскал. Кого же он гонял? Алексей заприглядывался, и на заснеженной колодине различил свежие собольи следки. Значит, в этом месте Дымок учуял кота и стал его тропить. Тот ушел под колодину. Кобель принялся копать лапами под входной щелью и рвал зубами кору. Соболь выскочил с другой стороны, уходил на махах. Кобель — за ним. И вот теперь вязкий кобелек где-то держит кота. Если соболь в дупле или, хуже того, под колодиной — дело дохлое. Можно целый день потратить, выкуривая зверя, и не добыть его. А Дымок, уже неподалеку, блажил не переставая.
— Иду, иду! — громко отозвался Алексей, чтобы тот услышал хозяйский голос и понял: старается не напрасно.
Рыжеватую фигуру кобеля с белым завитком хвоста углядел шагов за двадцать. Он крутился перед сухостойной лесиной, задрав острую морду вверх и коротко, по-рабочему взлаивая.
Алексея залихорадило от азарта и близкого фарта. Соболь на дереве, да еще на сухостойном, хорошо просматривающемся — редкая удача. Верхами он, как белка, не уйдет, и все теперь зависело от верного выстрела. Стряхнул с плеча ружье, переломил. Он всегда носил в стволах один пулевой патрон — на крупного зверя, другой — с дробью, на случай, если попадется соболь или глухарь. Заменил патрон с пулей на дробовой, не сводя ищущих глаз с лесины, начал медленно приближаться. Но подходил не напрямую, а кружным путем, заходя на противоположную от собаки сторону. Глаза напряженно шарили по бескорой от старости лесине и высоко, в развилке, углядел затаившегося соболя. Дымок, видя хозяина с ружьем наизготовку, занеистовствовал, отвлекал кота, позволил подобрать место для убойного выстрела.
Громыхнуло. Алексей торопливо воткнул ружье прикладом в снег и кинулся к подножию дерева — первым поймать падающего соболя. Кровожадный нрав своего кобеля он хорошо знал и заранее отгонял его грозными криками: «Назад, Дымок! Ку-уда! Убью змея!» И добавлял, для особой убедительности, крепкие словечки. Сам понимал: посмотреть со стороны на эту сцену — стыдобушка да и только, но если хочешь получить в руки целенького соболя, а не изжеванного — лови первым. Как ни отучал кобеля от порочной страстишки — ничего не вышло. И смирился. В остальном-то Дымок всем хорош.
Алексей поймал-таки кота первым и держал его высоко над головой, отгоняя прыгающего и чакающего зубами кобеля свирепым выражением лица, свирепым голосом и свирепыми же словами. Но скоро оба успокоились, затихли. Засунув соболя за пазуху, Алексей ласково потрепал собачий загривок, приговаривая довольно:
— Молодец, Дыма. Славный кобелек, кормилец. Увидел, что хозяин в крутом шоке от всяких переживаний, так хоть собольком утешил.
И покатил вниз. Дымок, обогнав его, несся к избушке, в ожидании близкого и заслуженного вознаграждения.
Поставив лыжи под навес и повесив ружье, Алексей отворил дверь, впуская Дымка. Тот не мышкой юркнул, как иногда, а вошел степенно. Вспрыгнул на гостевые нары и улегся на дырявом спальнике, горделиво поглядывая на хозяина. Конечно, спальник надо было бы предварительно свернуть, и Алексей хотел это сделать, но передумал, не стал тревожить отличившегося кобеля.
— Ладно, лежи на мягком. Заслужил, — проговорил добродушно. Достал соболя из-за пазухи, встряхнул, чтобы расправился мех и оглядел. Хороший попался кот, крупный и темненький, смело тянул на второй цвет. Положил его на полку, разделся, вымыл руки и нетерпеливо взглянул на гостью: как она там? Девушка лежала с открытыми глазами. Подошел, сел на краешек нар. На этот раз она смотрела не в потолок, а на стену, где висели ее вязаные вещи.
— Кто меня раздел? — спросила слабым голосом.
— Я, — виновато улыбнулся он.
— Здешний охотник?
Удивился: «Гляди-ка, помнит. Значит, с головой у нее все в порядке, а это самое главное». Тихо спросил: