В приемной ни Гюнше, ни фрау Шуберт не оказалось. Это было подозрительно. Ведь секретарша должна была находиться на работе еще минимум пару часов.
Вальц чинно вошел в кабинет. На его месте в кресле, не сняв плаща и шляпы, развалился Брайтнер. Вальц похолодел. Ведь о своем разговоре с Разумовским, об аресте Шнайдера, а также о подозрениях относительно русских агентов он умышленно Брайтнеру не доложил. Группенфюрер редко бывал в штатском, и это говорило о том, что прибыл он сюда не просто так, а по экстренному случаю. Какому же?
– Эвальд? Какими судьбами?
На лице Брайтнера не дрогнул ни один мускул.
– Ты мне ничего не хочешь сказать? – суровым тоном осведомился он.
Вальц присел напротив своего высокопоставленного родственника и сказал:
– Именно за этим я и зашел сюда. Собрался тебе звонить.
«Хитер, стервец», – подумал Брайтнер и приготовился слушать.
То, что он узнал относительно Разумовского и Шнайдера-Рауша, точь-в-точь совпадало с тем, что ему стало известно еще этим утром из телефонного разговора с Гюнше.
– А теперь слушай меня внимательно, – приказным тоном произнес Брайтнер, едва Вальц закончил говорить. – Разумовского не трогать. Наблюдение, если такое ведется, снять.
– Снять? Но почему, Эвальд?
– Так надо.
– Но почему?
– Что ты заладил, почему да почему. Важно не спугнуть его. У вас нет людей, способных профессионально организовать слежку. Поэтому вы, как говорят русские, наломаете дров. Разумовский давно уже у нас в разработке.
– А Шнайдера-Рауша?
– Отпусти, пусть живет.
– Что, и этого отпустить? А если он и есть тот самый негодяй, который помог русскому пленному улететь?
– Да плевать на это! Расстрелять его мы всегда успеем.
Вальц понемногу успокоился. Разноса не последовало. О том, что Разумовский и Шнайдер-Рауш – советские агенты, разговор не шел.
«Что ж, пусть это останется моим подозрением, личной тайной. Я еще успею их поймать на чем-нибудь существенном. Тогда Брайтнер сядет в лужу», – подумал Вальц.
Словно прочитав мысли собеседника, Брайтнер спросил:
– Где проживает Разумовский?
– В местной гостинице. Кстати, он в это время обычно совершает вечернюю прогулку.
– Вы и это знаете?
– Работаем.
Брайтнер покинул кабинет.
Вальц следил за ним из окна. Он видел, как группенфюрер вышел из здания, бодро сел за руль большого «Мерседеса» и дал газу.
Вальц задумался. Обычно сотрудника СД такого уровня сопровождает еще одна машина, а в особых случаях – мотоциклисты. А тут он один, в штатском, да еще за рулем. Что бы это могло значить?
Юрий Арнольдович Разумовский обожал вечерние прогулки. Эта любовь брала начало с далеких молодых лет, когда у Разумовских было небольшое имение в Саратовской губернии, неподалеку от которого протекала величественная Волга. В Лейпциге, Пльзене, Вене, где довелось ему работать во время войны, прогулки перечеркивались воем сирен и грохотом машин по брусчатке. А в этом городишке под названием Быстрица вечером тихо, и в небольшом скверике у гостиницы можно гулять спокойно.
Одна тысяча девятьсот сорок пятый год, конец февраля. А в октябре ему, потомственному русскому дворянину, стукнет пятьдесят. Жизнь почти что прожита, но нет ни дома, ни семьи. Есть, правда, маленькая съемная квартира в Праге, но он давно уже там не был.
То ли дело Николай Званцев, его друг по Великой войне. Тоже эмигрант, но у него собственный дом, жена, дочь и сын. Да еще один в России.
Разумовский вспомнил, как осенью тридцать пятого года, работая в чехословацком посольстве в Москве, он разыскал бывшую жену Николая, передав ей от него поклон, тайком видел Игоря. Но продолжать отношения с ними Юрий Арнольдович не решился. Трудное и опасное время было для России, находившейся под властью большевиков.
Стемнело. Разумовский неторопливо шел, вдыхал пьянящий воздух, исходящий с гор. Где-то рядом шумела река. Никаких разрывов, воя сирен и стрельбы.
Впрочем, не исключено, что он чего-то не знал. Может, русская армия уже вошла в Берлин и война закончена?
Сзади послышались шаги. Разумовский обернулся. Перед ним стоял высокий человек в длинном плаще и шляпе. Лица его не было видно.
– Господин Разумовский, могу я на несколько минут нарушить ваше одиночество? – осведомился он.
Юрий Арнольдович смерил этого человека взглядом и ответил:
– Не возражаю. Только неплохо было бы представиться.
– Непременно. Меня зовут Шульц.
– Очень приятно. Чем же, господин Шульц, вас привлекла моя столь скромная персона?
– Насчет скромности вы зря. Вы, русские, говорите, что она украшает человека.
– Вы попрекаете меня тем, что я русский?
– Что вы. Для меня важно только одно: вы большевик или нет.
– К каким же русским людям вы меня относите?
– Разумеется, к тем, которые борются с большевизмом, – ответил Шульц, он же Брайтнер, достал портсигар и предложил: – Угощайтесь.
– Спасибо, не откажусь. – Разумовский взял сигарету, прикурил, затянулся и похвалил: – Отличный табак!
– Египетские.
Пару минут они молча курили, потом Разумовский сказал:
– Простите, господин Шульц, но вы ведь представились мне не до конца.
– Что вы имеете в виду?
– Ваша фамилия мне ни о чем не говорит. Я хотел бы знать, где вы служите, чем занимаетесь.
Брайтнер сделал глубокую затяжку и проговорил:
– Логично. Я ожидал от вас этого вопроса и могу сказать только одно: я не последний человек в службе безопасности.
Разумовский готов был услышать что-либо подобное, насторожился и тихо спросил:
– Что вас интересует?
– Я ищу контакты с вашим руководством.
– Я служу в фирме «Ауэргезельшафт», являюсь начальником отдела фирмы. Кстати, всем властям на местах предписано оказывать мне помощь. – Разумовский достал и протянул Брайтнеру документ за подписью министра вооружений Шпеера, но Брайтнер даже не удосужился взглянуть на него.
Он лишь усмехнулся и заявил:
– Бросьте, мы с вами не дети.
– Простите, не понял.
Брайтнер притушил окурок и сказал:
– Фирмы «Ауэргезельшафт» уже не существует. Но не об этом речь. Вы еще не забыли третье ноября прошлого года?
– Третье ноября? А что случилось в этот день?
– Господин Разумовский, как же вы могли забыть? В этот день вы были в Цюрихе и поздно ночью посетили один особняк. Вот с теми людьми, которые вас там принимали, я и желаю познакомиться, готов, в случае согласия, предоставить свои услуги. Надеюсь, вы меня понимаете?
Юрий Арнольдович Разумовский почувствовал нервную дрожь. Он разоблачен!
– Как видите, наша служба работает неплохо, – заявил Брайтнер и добавил словно в насмешку: – Кстати, шофер грузовика Гюнтер помнит вас и готов подарить вам щенка лучшей немецкой породы.
Разумовский все молчал, никак не мог прийти в себя. Юлить, изображать возмущение, непонимание было бесполезно.
– Что вы от меня хотите? – спросил он.
– Только одного. Я хочу, чтобы вы связались со своим руководством и сообщили ему о моем желании сотрудничать. Трех дней вам хватит?
– Лучше пять.
– Пусть будет так. Тогда через пять дней встретимся в это же время и в этом же месте. Предостерегаю, не вздумайте меня шантажировать. Никто в рейхе вам не поверит.
Разумовский усмехнулся и произнес:
– Как я могу вас шантажировать, если не знаю вашего настоящего имени?
Теперь едва заметная улыбка появилась на лице Брайтнера-Шульца.
– Полностью с вами согласен.
Несмотря на темноту, Разумовский продолжал изучать своего собеседника. Ему казалось, что человек, назвавшийся Шульцем, готовит напоследок еще один очень важный вопрос. Так и случилось.
– Скажите, у вас данные по урановой руде на какой период?
– На ноябрь прошлого года.
– До встречи через пять дней, – заявил Брайтнер-Шульц и собрался уходить.
– Подождите, – остановил его Разумовский. – Господин Шульц, у меня к вам просьба.
– Слушаю.
– Гестапо арестовало моего сотрудника. Его зовут Петр Шнайдер. Я бы хотел, чтобы его освободили.
Брайтнер-Шульц раздумывал недолго.
– Можете в этом не сомневаться. Завтра утром он выйдет на свободу.
В углу комнаты горел торшер, на стены и потолок ложились причудливые тени. От камина веяло теплом. Сначала они сидели втроем: он, Милена и Томаш. Но вскоре Томаш, не очень хорошо понимавший по-русски, извинился и отправился в своем кресле к себе, в комнату-студию. Игорь и Милена остались вдвоем. Строгий костюм директора гимназии Милена сменила на вечернее платье из темно-синего бархата и выглядела весьма привлекательно.
Званцев же чувствовал себя весьма неловко. Он летел через линию фронта под огнем зениток, спускался на парашюте, пробирался сквозь лесную чащу вовсе не для того, чтобы беседовать с женщиной у камина, даже если эта особа красивая и обаятельная. Еще эта неловкость была оттого, что она называла его по имени-отчеству и на «вы». Игорь вспомнил, как во время семейной жизни, в далеком уже тридцать восьмом он звал жену Риткой, а она его по фамилии – Званцев.
Говорили они долго. Милена очень интересовалась жизнью в России, хотела подробно услышать, как Игорь познакомился с Петром.
Когда он рассказал о том злополучном полете с выходом из штопора, она не удержалась, вскрикнула и проговорила:
– Ой! Я никогда не летала на самолетах. Томаш предлагал, но я боялась. Это, наверное, очень страшно.
– Не больше, чем ходить по земле, – сказал Игорь и грустно улыбнулся. – Если война, то там и там могут убить.
Настало время ему задавать вопросы. Больше всего Званцева интересовало, удалось ли вызволить Яна Клапача из полиции. Но он сознательно оставил этот вопрос на потом, зная, что Милена не желает слышать ни о какой подпольной или разведывательной деятельности. Она, в свою очередь, прекрасно понимала, что из России, воюющей четвертый год, он прибыл сюда не на прогулку, и вопросов по этой части не задавала.