Изобразив здание депо и пристройку в виде прямоугольников, он указал на них карандашом и проговорил:
– Вот это вход для поезда, он охраняется. Вот ворота, через которые проходят эти самые люди в серых куртках. Охрана тут незначительная. А вот справа от ворот высокий забор. Тут все время снуют эсесовцы, да еще сколько!
Званцев стиснул кулаки.
– Что же ты сразу не сказал? Как далеко тянется высокий забор?
– Метров на триста, до края горы.
– А за горой что?
– Этого я не знаю.
Званцев быстро прошелся взад-вперед по препараторской, едва не уронил чучело какой-то птицы, щелкнул костяшками пальцев и произнес:
– А я не сомневаюсь, что железная дорога огибает гору и идет на этот самый завод. Теперь остается последний шаг. Надо найти стык дорог. Еще немного, Ян, пожалуйста. Прошу тебя и твоих ребят от имени советского командования, от себя лично.
Ян Клапач надел вязаную шапочку.
– Сделаем! – сказал он, тут же, как и накануне, спохватился и протянул Игорю сверток. – Я же тебе поесть принес.
Отпустив Яна, Званцев устало присел на диван. Глаза его слипались, ему чертовски хотелось спать.
«Может, хватит наблюдений? Многое уже ясно. Неизвестно только, как далеко от города завод, – подумал Званцев и, не в силах противостоять желанию, завалился на рваный диван, который показался ему милей любой кровати. – Нет, не спать! Впрочем, почему? Прилечь хоть на пару часов».
Синеватая пелена окутывала все вокруг. Он чувствовал, что засыпает, и вдруг услышал не то шорох, не то скрежет. Званцев разом вскочил. Скрежет повторился.
Игорь только сейчас понял, что кто-то проворачивает ключ в замочной скважине.
«Вернулся Ян? Нет, Клапач всегда сообщал о себе условным стуком в дверь. Тут кто-то другой. Этого мне еще не хватало».
Игорь спрятался за шкафом, в тот же миг он выхватил из кармана и спустил с предохранителя «вальтер», подарок Купцова. Неужели придется стрелять? Сердце его отчаянно колотилось, а по ту сторону шкафа уже слышались шаги. Что ж, подходи, незваный гость!
Не в силах хранить осторожность, Званцев слегка выглянул из-за шкафа, крепко сжимая в руке «вальтер». На пороге препараторской стоял мужчина среднего роста в пальто и шляпе. Было еще светло, и Игорь заметил, что на вид ему лет пятьдесят. Но то, что произошло в следующую минуту, повергло Званцева в шок.
– Игорь Николаевич, опустите пистолет, – твердым голосом произнес этот человек.
Затем он снял шляпу и присел на табурет, на котором Игорь и Ян несколько минут назад чертили на листке свои схемы.
– Так вот вы какой, Разумовский Юрий Арнольдович. – Игорь с интересом смотрел на человека, сидящего перед ним. – Мама мне о вас рассказывала.
– А я должен перед Антониной Васильевной извиниться. На встречу, о которой мы договаривались тогда, осенью тридцать пятого года, я прийти не смог. Боялся за нее, потому как обнаружил за собой слежку.
– А за себя?
– В то время я был гражданином Чехословакии, работал в ее посольстве в Москве. Поэтому арестовать меня нельзя было.
– А сейчас?
– К сожалению, сейчас я подданный Германии.
– Гитлеровской Германии.
– Ну а куда деваться, раз эмигрировать, как твой отец, не получилось. Да и кому я нужен? Я человек одинокий.
Игорь продолжал изучать собеседника. Редкие седеющие волосы, залысины, морщины, наверное, уже не первые.
– А в Быстрице что делаете?
– Я инженер, занимался разведкой полезных ископаемых.
– Сейчас тоже?
– Сейчас немцам не до полезных ископаемых. А вот после войны разные там руды потребуются уже не им. – Произнеся слово «руды», Разумовский мельком, но пристально глянул в глаза Игорю, словно спрашивал, знает ли тот, о чем именно в первую очередь идет речь.
Но Игорь думал о другом. Он вспомнил, как в далеком уже тридцать восьмом, выслушав рассказ матери, очень хотел узнать, кто этот таинственный человек, дождливым осенним вечером передававший ей весточку от отца. Вот он и перед ним.
– Мама вспоминала, что вы ей представились как поручик русской армии.
– Так точно. Я служил вместе с Николаем Порфирьевичем Званцевым.
Услышав имя отца, Игорь почувствовал волнение.
Разумовский это заметил и продолжил:
– И не просто служили. Я Николаю Порфирьевичу обязан жизнью.
Игорь напрягся и проговорил:
– Я понимаю, эта каморка не место для душевных бесед, но очень прошу, расскажите хоть немного об отце. Как это случилось?
Разумовский был готов к такому вопросу.
– Это случилось в одна тысяча девятьсот четырнадцатом году, на третий месяц войны. Я, военный инженер, служил тогда там же, где и Николай. Однажды снаряд попал в ангар. Возник пожар. Я был ранен, почти без сознания. Рядом с ангаром располагался склад боеприпасов и ГСМ. Еще немного, и пожар достиг бы его. Николай поднял меня, взвалил на плечи и вынес из горящего ангара. Едва мы достигли укрытия, раздался взрыв чудовищной силы. В общем, Николаю Порфирьевичу Званцеву я обязан до конца жизни.
Игорь молчал. Бывают в жизни моменты, когда нужно говорить и говорить, спрашивать и спрашивать, а слово не идет.
Все-таки он тихо проговорил:
– Получается, что вы и с Петром знакомы. Ведь так?
Впервые за время разговора на лице Разумовского появилось подобие улыбки.
– А как вы считаете, кто вручил мне ключ от этой каморки и от кого я узнал, что вы находитесь в ней? – осведомился он.
Пришло время улыбнуться и Званцеву:
– Наверное, все это Петр?
– Правильно, Петр. А кто вам помог бежать из плена? Опять Петр. Я об этом знаю потому, что он работает вместе со мной. Теперь вы можете мне доверять?
– Могу. Но еще вопрос. О цели моего прибытия сюда, в Быстрицу, вам тоже, наверное, доложил Петр?
– Да, снова Петр. Вот поэтому я к вам, сыну Николая Порфирьевича, пришел только с одним вопросом: чем я могу вам помочь?
Игорь молчал. Разумеется, он нуждался в помощи. Но все происходящее было настолько неожиданно!..
– Юрий Арнольдович, вы – друг моего отца. Я ценю ваше стремление помочь. Но, насколько мне известно, вы служили в Белой армии, а я – офицер Красной.
– Но мы оба русские!
– Да, но стоим по разные стороны баррикад.
– А нужны нам эти баррикады? Вы – молодой человек, не знаете, что такое гражданская война. В ней нет правых и виноватых, каждый дерется за свое. – Разумовский тяжело вздохнул и повторил вопрос: – Так могу ли я вам чем-нибудь помочь?
Званцев решился и рассказал другу отца о своем интересе к заводу, изготавливающему крылья для «Саламандры».
Разумовский внимательно слушал его. О цели приезда Игоря он знал от Петра, но старался не подавать виду.
– Понимаю, – сказал он потом. – Могу с уверенностью заявить, что на территории Быстрицы такого завода нет. По моим сведениям, он расположен где-то в стороне от города, за горами. Где точно? Не готов сказать, но попробую выяснить.
Такое сообщение обрадовало Званцева. Оно подтверждало его предположения.
«Выходит, я чего-нибудь да стою как разведчик», – подумал он.
Юрий Арнольдович вдруг сделался каким-то сосредоточенным, словно решался, говорить или нет.
– Игорь Николаевич, вы – разведчик, – наконец-то проговорил он.
– Без году неделя. Я – летчик, авиационный инженер.
– Знаю, но для меня вы в настоящее время разведчик. Так вот, я вам сейчас задам вопрос, на который вы вправе не отвечать. Но он очень важный, причем не только для меня. Речь идет об одном человеке, моем сослуживце. Это было тоже в германскую, но уже после моей службы военным инженером и истории с вашим отцом. Скажите, не знаком ли вам такой человек – Балезин Алексей Дмитриевич?
Игорь замер. Это было попадание в самую точку. С одной стороны, отношения между ним и Разумовским сложились доверительные, а с другой – не мог же он так откровенничать с посторонним человеком, пусть даже тот и являлся другом его отца.
Замешательство Игоря не ускользнуло от Разумовского.
– Чувствую, что это имя вам знакомо, но вы молчите и правильно делаете, – сказал он. – Я на вашем месте поступил бы точно так же. Поэтому вы просто кивните утвердительно, если я прав.
– Зачем это вам? – строго спросил Игорь.
– Я должен увидеться с Балезиным. Это в первую очередь в его интересах.
Званцев задумался и наконец молча сделал утвердительный кивок.
Разумовский поднялся.
– Прошу извинить, Игорь Николаевич, но мне пора. Кланяйтесь Антонине Васильевне. Кстати, где она? В Москве? В эвакуации?
– Возможно, уже в Москве.
Прощаясь, Разумовский крепко, почти по-отечески обнял Игоря. Потом раздался знакомый скрежет в замочной скважине, и Званцев остался один. Он продолжал сидеть на рваном диване, отрешенно глядел перед собой, не замечая ни чучел птиц, ни заспиртованных лягушек, ни скелета, стоявшего в углу. Спать ему по-прежнему очень хотелось, но он понял, что заснет нескоро.
Эрнст Хейнкель не любил людей в черных мундирах. СС, СД и подобные им службы воспринимались им как вопиющий элемент насилия в государстве. Тотальная слежка, контроль, доносы – это еще полдела. А вот концлагеря – это уже совсем другое.
Конечно, таких людей, как он, авиаконструктор Хейнкель, черные мундиры не трогали. Пока. А что будет завтра? Хейнкель знал немало людей из своего окружения, угодивших в концлагерь или, того хуже, казненных по обвинению в саботаже.
В кайзеровской Германии такого не было. Там творческие личности чувствовали себя намного свободнее, до лагерей смерти никто не додумался. Да и о саботаже в те времена Хейнкель не слышал.
Эвальд Брайтнер в черном мундире группенфюрера СС был исключением. Он не орал «хайль», не отпускал зловещих угроз в чей-то адрес, всегда был спокоен и уравновешен. Но главное достоинство Брайтнера Хейнкель видел в том, что он хорошо разбирался в технике. С ним, закончившим технический факультет мюнхенского университета, можно было поговорить практически на любую тему, особенно когда это касалось вооружений.