С того дня отношение к ежу окончательно изменилось. Все поняли, что он малый не промах. Кто еще сумел бы такое сделать. Моби и Тийтс, к примеру, рядом с ним казались жалкими трусишками.
Но сам ежик вел себя так, будто ничего не случилось. Этот чудак, как и прежде, топотал, ворчал и фыркал. Едва ли он замечал благодарное восхищение людей.
А время шло. Уже дни становились короче, ночи длиннее. Зелень листвы вначале подернулась лиловым, потом начала желтеть. А ночью и ранним утром повсюду лежал холодный туман. Куста со стадом тонул в этом тумане. И оттуда слышно было, как он погоняет и поругивает животных. Все стали как-то старше и серьезней. И дети уже совсем не рвались во двор.
Но вот однажды, когда было сухо и выглянуло солнышко, все ушли за дома, на картофельное поле. Даже дети, играя, помогали взрослым. Да и Куста передвигался со своим стадом тут же, неподалеку, с краю луга. И в этой бодрящей прохладе согревал уже один вид струйки дыма над замшелой крышей старого хутора.
Это в риге горел огонь в очаге, и хлеб сушился на пряслах. В доме был один еж. Топоча, он двигался по земляному полу, весь в делах. Ему было спокойно и одновременно хлопотно. Еж поднял голову и осмотрелся. Что за чудеса — в избе становится так тепло и дымно, прямо глаза ест?! Не понравилась ежу эта теплота, дым и какой-то новый запах. Хотя во всем этом была и своя приятность. Чем теплее становилось, тем больше всякой живности сеялось сверху, из облака дыма. Временами они сыпали дождем: букашки всякие, червячки, паучки. Мелкие, вялые, на вкус, правда, слегка отдают копченостями, но чтобы перекусить, лучшего и желать не надо. И еж охотился в полумраке, удивляясь, но не слишком углубляясь в свое удивление.
Однако его то и дело сильно раздражала одна вещь: огонь в очаге. Он то вскидывался языком пламени, то покрывался слоем белесых хлопьев и попыхивал из-под них багровыми огоньками. И это ежу совсем не нравилось. Мимо каменки он проходил с неизменным шамканьем и недовольным фырканьем. А тут случилось нечто и вовсе неожиданное. Сверху, из дыма, послышался неясный шелест, и оттуда вдруг свалилась большая охапка сохнущих колосьев. Часть их ссыпалась на зольник, а некоторые доставали прямо до топки. Загорались стебли словно нехотя. Поначалу огонек побежал по одной-единственной былинке, та задымилась, вся посветлела, завилась, словно огненная змейка, и потухла. Но от нее затеплилась другая, уже подальше, от той — сразу несколько штук. А на полу полно было нападавшей трухи, и у стен всякой утвари…
Еж оторопело смотрел-смотрел на все это, а потом пришел в негодование. Нет, огонь ему был совсем не по нраву! В нем словно пробудилась какая-то вековечная вражда, связывавшая его, ежиный, род с огнем. И снова на него нашла воинственность.
Он стремительно сновал по полосе, граничившей с горящими стеблями и мусором. Стебельки, что оказывались на этой полосе, он оттаскивал в сторону, так чтобы оставалось пустое пространство. А потом, ослепленный гневом, начал фыркать и плевать на горящие колосья, как это было в схватке с гадюкой…
И тут отец распахнул низкую дверь риги. Он на время оставил картошку и пришел взглянуть, что делается в риге. Увидел разъяренного ежа, ожесточенно действующего на линии огня. И сразу же понял, в чем дело. Вдобавок он и раньше слышал о ненависти ежей к огню. И он поспешил на помощь.
Когда немного погодя он вернулся к остальным на картофельное поле, лоб у него весь взмок — частью от жары в риге, частью от лихорадочной работы, а частью от невероятной новости, с которой он пришел.
Мама опять побелела. Тетя Мари заохала, всплеснув руками. А дети кинулись домой смотреть на ежика, словно это совсем неведомый зверь.
Надо ли говорить, как после этого все зауважали ежа.
А осень подступала. Целыми днями лил дождь, потом, правда, прояснилось, а по утрам стало подмораживать. И пришел день, когда Куста-пастух взял расчет. С озабоченным лицом взрослого оглядывал он полученный провиант. А на прощание все-таки сказал ребятам:
— Тоже мне зверь — еж. Вот если на ту весну приду сюда, обязательно поймаю в лесу большого медвежонка. Вот это будет да!
А еж стал каким-то беспокойным. Он почти не ел и неприкаянно расхаживал из угла в угол. Глядя на него, отец как-то сказал:
— Зима идет. Надо отпускать ежа.
— Зачем? — изумились дети.
— А затем, чтобы он сделал себе гнездо на зиму и залег спать. Так уж он устроен, что в холода отсыпается.
— Но он же и дальше может жить тут, в риге. Холодно ему не будет, и спать тогда не придется.
— Не думаю. Это против его природы. Ему надо быть одному и спать.
Ребятам, конечно, грустно было думать об этом, но и посмотреть хотелось, как ежик будет устраивать себе гнездо. Кончилось дело тем, что ежа вынесли за дом и делай он дальше, что хочет. Но странным образом ничего особенного он делать не стал. И уж во всяком случае не побежал сразу прочь. Он двигался, словно в поисках чего-то между кучей хвороста и всяким мусором, шелестел пожелтевшими листьями и даже несколько раз побывал под полом. А потом вдруг пропал. По крайней мере, как он делает гнездо, дети так и не увидели и очень расстроились.
Наступила настоящая зима. Ветер завывал и бился в оконца. Вокруг дома выросли сугробы, и дети почти не выходили во двор.
Мама усаживала Марта за стол и учила его буквам, сидя за прялкой. Зато Марет, она была младшей, могла играть сколько угодно. Но она крутилась вокруг Марта, заглядывала ему через плечо и в результате выучила буквы куда быстрее брата. Оно и понятно: Марта частенько отвлекали мысли, ничего общего с буквами не имевшие. Так, читая по складам, он вдруг посреди слова спрашивал:
— Мама, а на краю света тоже метель?
Мать, оторопевшая от неожиданности, не находилась, что ответить.
А потом опять:
— Мама, где-то теперь наш ежик?
— Ну что ты без конца о всяких посторонних вещах думаешь! — сердилась мать. — Он, может, почивает прямо у тебя под ногами, под полом лежит. Спит себе в норке и ни о чем не думает. Ну да весной увидим! А ты дальше читай!
Но пришла весна, а они так ничего и не увидели. Ежика все помнили и ждали его появления, но он не появился. Его и за домом искали, да все понапрасну. Может, проснувшись, он ушел в лес или случилось с ним что-нибудь еще, кто знает.
Так и пропал для них этот зверек. Как появился нежданно-негаданно, так и исчез. Осталась только память о нем…
Многое повидали потом в жизни Март и Марет — хотя так и не добрались до края света. Но, оглядываясь назад, они понимали, что ни одно лето детства не было таким щедрым, как то, с ежиком. И, конечно, не только из-за ежика, просто из-за него все помнилось лучше — даже полвека спустя.
ВОЛК{2}
Это было в двенадцать часов ночи за три дня до рождества.
Облака обсыпали мерзлые сугробы мелким сухим снегом. Одинокие звезды ярко горели над пепельно-белой землей.
Полла, собака с хутора Саарику, бежала задами по следам зайца. Носом она вспарывала снег, шерсть у нее на загривке дыбилась, а ноги тряслись от холода.
Раз она наткнулась на людей, воровавших лес. Те испуганно вскочили, и пила их со звоном упала.
Иногда следы подходили к домам. Заяц петлял, кружил, в саду полакомился корой яблоньки и опять скрылся в лесу.
Теперь ее путь пересекало множество следов, и в воздухе носились запахи зверей. Но она старалась держаться своего, усердно разбирая следы.
Она обегала заснеженные кусты можжевельника. Барахталась, по грудь утопая в сыпком сугробе. Шерсть ее намокла, и теперь уже от нее самой тянуло псиной.
Поднимаясь на песчаный холм, она вдруг почуяла с наветренной стороны омерзительный чужой запах. И обернувшись, увидела пустившегося по ее следам волка с оскаленной пастью и вздыбленной шерстью.
Полла насмерть перепугалась и понеслась без оглядки, позабыв про зайца и про все на свете. А волк, лязгая зубами, мчался за ней серым комом по пепельному снегу.
Оба бежали молча, в обоих говорил только голос крови и родовая ненависть. Они проваливались глубже, глубже, так что снег накрывал их с головой.
Все ближе волк, но ближе и родной хутор. Сердце собаки разрывалось от страха. Там, люди, ее не дадут в обиду!
Она побежала к воротам, но ту дыру, через которую она вылезла, замело снегом. Жалобно скуля, она в отчаянии заметалась.
Сугроб все выше, волк все ближе. Полла в отчаянии прыгнула с гребня сугроба и — воющим клубком скатилась под дверь дома.
Там она оглянулась. В углу забора чернел обнесенный сугробом квадрат колодца. Волка больше не было видно, но из колодца доносился плеск воды.
Полла с воем заскреблась в дверь. Наконец вышел заспанный хозяин, старый Андрес Саарик, зевнул, почесал в затылке и впустил собаку в ригу.
Она лежала на соломе и видела кошмарные сны. Повсюду полно было зайцев, они прыгали и скакали, мягкие, как подушки. Вдруг все они превратились в волков и, лязгая зубами, бросились за ней.
Хозяин услыхал, как повизгивает собака, перевернулся на другой бок и вздохнул: «Ох и погодка — ни конца ни краю этому снегу!»
Наконец оба забылись глубоким сном: Полла на своей подстилке, хозяин — под боком у жены. А вот третьему, бившемуся в холодном колодце, было совсем не до сна.
Саарику хутор людный. И народ все больше богобоязненный, правоверный. Не считая разве бобылева сына Атса — тот еще говорить не умел, а уже копну хозяйского сена спалил.
Всему голова и заступник, конечно, сам старый Андрес, широкоплечий мужик пятидесяти лет, с лицом степенным и скорбным.
За ним шла хозяйка, толстая и румяная, добрая и сердечная Реэт. Обреталась тут и мать хозяина, землистого цвета старушонка, ветхая, словно старые скрипучие часы.
Младшее поколение — хозяйский сын Йоозеп да две дочки, Леэна и Лаура со своим двухлетним сынишкой.