В баньке гнездились бобыль Мадис, его бойкая на язык жена Ану и двое их сыновей. Мальчишки были лопоухие, с рыжими торчащими вихрами.
Забот с такой оравой у старого Андреса было предостаточно. Тем более, что не терпел он всяких новшеств и современных выкрутас. Он и говорил вдумчиво, степенно, взвешивая каждое слово. Потом разберись, к какому прицепятся!
А уж как хозяюшка привечала вдов да калек! Отдавала все, что под руку попадалось: и мясо, и хлеб, и крупу с толокном, — только бы никто детей не сглазил и дочки бы замуж повыходили.
А то вон на Йоозепа глянул кто-то дурным глазом — и пристрастился парень к водке. Да и с Лаурой не все было ладно.
Ох, жесток мир, ох, полон искушений! От них только и поможет слово божье или заговор.
Реэт и Ану всякий раз со слезами на глазах слушали, как старый солдат читал в доме братства{3} библию. Так она западала им в душу.
Да и комнаты хутора Саарику говорили сами за себя. В каждом углу наклеены были листочки со словом божьим и картинками — все ангелочки да агнцы. А к порогу лошадиная подкова прибита, чтобы зло спотыкалось. Весной, когда стадо первый раз выгонять, бабка чертила на двери хлева крестики, колдовала над мохнатыми носками и шерстяными кисточками и, отправляя стадо, бормотала:
Пес лесной, барбос лесной,
Золотой король лесной,
Защити ты наше стадо,
Защити овечек наших…
После этого ни дурной глаз, ни прочая нечисть какое-то время не решались досаждать саарикускому стаду. Знать, велика была сила заклятия.
Видела же однажды бобылиха Ану, как лукавый на хлев нападал. Поначалу-то смело пошел, а потом вдруг как завернулся в клубок и с воем в лес припустил.
А ее ведь, нечисти всякой, вокруг вон сколько: домовые и лихоманки, кикиморы и трепалки. Но и против них помогало слово божье и всякие разные заговоры.
Так вот и жили эти богопослушные люди.
В третий раз прокричал петух. Это значило, что пора идти к скотине.
Ану, кашляя, накинула овечий тулуп, надела мужнины сапоги. Потом зашла в дом и разбудила Леэну, та в свой черед подняла Йоозепа.
Вечером он сходил в деревню и пропустил по маленькой. Ох, как теперь гудела голова! Ох, уж эта жизнь всеблагая.
Поеживаясь на утреннем морозце, Йоозеп и Леэна взвалили на плечи ушат и двинулись вниз, к колодцу. Было темно, Ану шла впереди; ее тулуп поскрипывал, и снег похрустывал.
Вот они уже и у колодца. Ану собралась было опустить ведро, но тут со дна колодца донесся громкий плеск воды.
«Верно, кусок льда упал», — подумала она, но на всякий случай прислушалась. И тут из глубин донеслось грозное рычание.
— Боженька, сыночек, дух святой! — взвизгнула Ану и отпрянула. Головой она ударилась об ушат, с которым подоспели Леэна и Йоозеп.
— Смилуйся, господи, — кричала она, обхватив голову обеими руками. — Светопреставление!
— В чем там дело? — спросил Йоозеп, который за хрустом снега ничего не слышал.
— Ох, господи, ох, Иисусе! Спаси нас, грешников! Ох, агнец божий!
— Да в чем дело-то?
Но тут из колодца вновь донесся громкий плеск и рычанье. Ушат со стуком свалился.
— Светопреставление! — вопила Ану. — Дьявол разорвал оковы! Сейчас вылезет и проглотит весь мир! О, божеская милость! О, троекратный кровавый договор!
До этого все стояли в оцепенении. Теперь Ану понеслась к бане, а Леэна — на пригорок, к дому. Душераздирающим воплем Ану перепугала своего мужа.
— Что такое? — вскрикнул Мадис, вскинувшись на постели.
— Ох, святый дух, святый крест святый агнец!
— Какой агнец, какой крест?
— Сатана вырвался! Конец света на дворе! О, божеская милость!
— Какой конец света, что за ахинея?
— Фу, какие слова говорит. За окном уже вон ангелочки поют, а он все ругается! О господи, о господи!
— Ангелы? Неужто ангелы? — оторопел Мадис. — Ну-ка, дай сюда мои сапоги.
Но пока Ану стягивала сапоги, Мадис босиком, в одном исподнем, выскочил во двор. К колодцу уже сбежались люди из хозяйского дома.
— Неужто дьявол? — сокрушалась хозяйка. — Неужто вырвался?! Спятил он, что ли?
— Домовой… — бормотала бабушка, — не иначе как домовой.
Она тут была самой старшей и знала наверняка. Боже праведный, конца-края нет той нежити, которая маяла ее в жизни.
— Кто его знает, — раздумывал Андрес. — Теленок какой-нибудь в колодец свалился, а они тут…
— Теленок, как же! — закатилась бобылиха. — Теленок! Скажу я тебе, хозяин, перед ликом судного дня: сам ты теленок, коли так говоришь. Да откуда тут теленку взяться? Я же видела, какой там лешак: глазищи — фонари, зубья, как у грабель, а когтищи… Прости господи, агнец божий! — вскрикнула она вдруг. Ибо в этот самый миг из колодца снова донесся омерзительный вой и плеск, словно надвигалось половодье. Лица у всех вытянулись.
— Реэт, Реэт! — закричал хозяин Андрес. — Сбегай принеси молитвенник!
Вскоре книга была доставлена. И поплыл в предрассветной полутьме, зазвучал жалостный псалом — в сопровождении еще более жалостного воя лешего:
О, помоги, Иисус, удержаться,
Зри, как во тьме на меня он напал,
Тщится обманом со мной рассчитаться,
О, ведь не зря ад его посылал!
Дьявол хитрит, чтоб в искус нас ввести,
Порчу стремится и грусть навести.
С каждым стихом нечистый становился все тише и тише. А когда умолкли поющие, все смолкло и в колодце.
Только теперь набрались они смелости посветить в колодец и заглянуть вглубь. Чахлый огонек едва высветил верхние венцы. Тогда спустили в ведре жестяной фонарь. Он светил, как тусклая луна сквозь сероватый туман: чернели стены, внизу поблескивала темная вода.
— Сгинул, — торжественно провозгласила бабушка. — Не стерпел божьего слова.
Все вздохнули, будто от тяжелого бремени избавились. И снова поплыло в утренней тишине:
«Возрадуйся, народ крещенный…»
Разгар утра. Посреди двора в штанах из чертовой кожи стоял Андрес, и вид у него был озабоченный. Он чесал в затылке и бормотал:
— Кто его знает, случится чего или не случится… А так-то все стадо без питья околеет… И кто ж его знает, случится чего или не случится…
Он еще постоял в раздумье и наконец распорядился:
— Леэна, ну-ка ставь котел на огонь, неси снег и давай его растапливать.
Потом он подошел к колодцу и перегнулся через сруб: «В лицо-то небось не бросится», — подбадривал он себя. Однако в колодце ничего, кроме чернеющей воды, не увидел.
После обеда к ним зашла тетушка с Сирпику. Она приятельствовала с саарикуской хозяйкой и прочила Леэну в жены своему сыну. Ей тут же поведали, какая в Саарику приключилась беда.
— Что ж вы, так и не решаетесь брать воду из колодца? — заключила тетушка.
— Так оно и есть, сестричка, господи спаси! — вздохнула Реэт.
— Ох, да ведь нечистые воду не портят, — защебетала тетушка. — Помню, я еще совсем девочка была, лет пятнадцати, так вот и нас такой одолевал. Вот уж побесновался, все горшки с молоком, все мешки с мукой, — все облазил, только пыль столбом стояла. Мы тоже тогда из амбара ничего не хотели брать. Боялись, кто его знает, какая зараза привяжется. Только ведь, сестричка, нужда и не то заставит! Делать нечего, пришлось есть то, куда он свой нос совал. И ничего! Ничегошеньки, все были живы-здоровы, как пташки небесные.
— Ничего, говоришь, не случилось? — Реэт прямо диву далась. — Гляди-ка, чудо господне! А мы, бедняжки, все вздыхаем — где бы воды взять?
Сирпикуская тетушка вскоре ушла. Обещала на рождество наведаться.
Возню со снегом сразу бросили. Поначалу, правда, не очень-то отваживались брать воду из колодца, но скоро все привыкли.
Правда, беда все-таки приключилась. В дом прибежала Ану и огорошила: Мадиса сглазили. И то сказать, человека сглазили, дело нешуточное!
Побежали к бане. Бедный Мадис лежал в кровати, весь синий, трясся и стучал зубами.
— Холодно! Тулупов принесите!
— Сглазили, не иначе… — забубнила бабка. — И кто же это с дурным глазом…
— Никакого тут сглазу, утром у колодца простыл, вот и все!
— Чего там простыл — точно, сглазили…
— Черт подери! — фыркнул Мадис. — Заладили свое — сглазили да сглазили!
Ага, попробуй объясни порченому — так он тебя и поймет!
В тот же день хозяин готовил квас и варил пиво — вовсю начали готовиться к рождеству.
Вечером пришел племянник Мадиса — тот, что служил на винокурне в Кикепяра. Он принес штоф спирта — растирать больному кости. Мадис натерся снаружи и принял вовнутрь: поможет снаружи, так и изнутри не повредит!
И жизнь пошла своим чередом.
Был второй день рождества, и в Саарику собралось много гостей. Сирпикуская тетушка с сыном, мельник из Пальясярги, таагевереский Пярт с семейством и многие другие.
Гости, как и подобает истинным христианам, пришли на второй день рождества. В первый-то всякий уважающий себя человек идет в церковь или сидит дома над молитвенником. Только непутевые поют да гуляют все праздники напролет, мирского веселья и радости полны.
Гостям было приятно и покойно. В Саарику людей принять умели! Тут тебе и угощенье, и пивка подольют, и разговорцем уважат.
Но про нечистого ни словечка не было сказано. Понятно, гости о нем все знали. Одной, другой сестрице шепнула об этом на ухо сама хозяюшка. Поди-ка попробуй одна такую тяжесть на душе носить.
Пояса расслабили — и к столу. А стол ломился под тяжестью посудин со студнем, мисок с клецками, блюд с рождественской колбасой и кружек с домашним пивом.
Отведали чего бог послал, ели перочинными ножами и пальцами, сморкались и отирали губы большими платками. От еды люди отяжелели, и скамьи подними стали прогибаться.
После обильного обеда Мад