Кеннет Оппель«Небесный охотник»
Джулии Беатрис Оппель
1КУЛАК ДЬЯВОЛА
Над Индийским океаном бушевал шторм; мрачные клубящиеся тучи, словно стена, преградили нам путь на запад. До грозового фронта было ещё двадцать миль, но сильные порывы ветра встряхивали нас все последние полчаса. В высокие окна командной рубки мне было видно, как линия горизонта смещается туда-сюда, когда корабль пытается выровняться. Шторм предупреждал нас, чтобы мы держались от него подальше, но капитан не давал команды изменить курс.
Полдня назад мы вылетели из Джакарты, и предполагалось, что наши трюмы будут забиты резиной. Но там что-то напутали, а может, это была какая-то махинация, и теперь мы шли порожняком. Капитан Тритус был в отвратительном настроении, он гонял сигарету из угла в угол рта и бурчал, дескать, как, интересно, он будет кормить своих людей и платить им жалованье, если в трюмах — шаром покати. Он ухитрился подыскать для нас груз в Александрии, и туда было необходимо попасть поскорее.
— Мы прорвемся сквозь него, — сказал он своему помощнику, мистеру Куртису. — На юге грозовой фронт послабее. Там и пролетим.
Мистер Куртис кивнул, но ничего не сказал. Казалось, его слегка мутило, но, с другой стороны, у него и всегда такой вид. Да и у любого был бы такой же, служи он на «Бродяге» под началом у Тритуса. Наш капитан — коренастый коротышка с сальными прядями бесцветных волос, торчащих из-под шляпы. Посмотреть не на что, но зато норовом — чистый дьявол, и когда разозлится — а это бывает частенько, — сжимает кулаки, рубит ими воздух, выпячивает грудь колесом и рычит команды, словно разъяренный пес. Его команда старается говорить как можно меньше. Они выполняют то, что им говорят, и молча курят, так что в командной рубке вечно клубится желтая дымовая завеса. Словно в зале ожидания при чистилище.
Помещение было тесным, без отдельных радиорубки и навигаторской. Мы со штурманом работали за маленьким столиком у стены. Обычно мне нравилось, что из носовых иллюминаторов такой широкий обзор, но сейчас открывающаяся нам картина бодрости не добавляла.
Мне совсем не по вкусу была идея соваться в штормовой фронт, пусть даже и с краю. И это была не обычная буря. Все на мостике знали, что это такое: Кулак Дьявола, практически постоянно кочующий над Индийским океаном тайфун. Он имел дурную славу и получил свое имя за манеру сбивать с неба воздушные корабли.
— Следите за компасом, мистер Круз, — тихо напомнил штурман, мистер Домвиль.
— Виноват, сэр. — Я взглянул на стрелку компаса и доложил наше новое направление.
Мистер Домвиль быстро нанес на карту значки. Наш курс начинал напоминать путь пьяного матроса, мы двигались зигзагами, борясь со встречными ветрами. Они толкали нас со страшной силой.
Через стеклянные смотровые панели пола я глянул на море, что было в девяти сотнях футов под нами. С гребней высоких волн летела пена. Мы вдруг снова повернули, и я опять взглянул на иглу компаса, очередной раз указывающую новое направление. Самому Колумбу было бы трудновато наносить курс на карту в такую погодку.
— Двести семьдесят один градус, — прочел я.
— Хотели бы оказаться сейчас в Париже, а, мистер Круз? — спросил штурман.
— Мне всегда лучше в небе, — ответил я, и это была правда, я и рожден был в воздухе, и небо для меня гораздо больше дом, чем земля.
— Ладно, значит, я хотел бы оказаться сейчас в Париже. — Мистер Домвиль одарил меня одной из своих редких усмешек.
Из всей команды он был мне наиболее симпатичен. Положим, наш вспыльчивый капитан и его скучные угрюмые офицеры и не могли составить ему достойной конкуренции, но мистер Домвиль вообще был сделан из другого теста. Он был любезен, образован и, честно говоря, немного болезнен на вид. Очки не держались у него на носу, и ещё у него была привычка высоко вскидывать голову, чтобы лучше видеть. Он сухо покашливал, — я думаю, из-за табачного дыма в рубке. Мне нравилось наблюдать, как его руки так и летают над картами, ловко управляясь с линейками и циркулями. Его искусство заставило меня по-новому взглянуть на работу штурмана, которой до этого я не особо интересовался. Это ведь не то, что летать. Я хотел вести корабль, а не записывать его движения на клочках бумаги. Но, поработав с мистером Домвилем, я понял, наконец, что без штурмана, который проложит курс и нанесет его на карту, никуда не долетишь.
Мне было жаль его, вынужденного служить на «Бродяге». Эта развалина перевозит грузы, болтаясь между Европой и Востоком. Я удивлялся, почему мистер Домвиль не пробует поискать лучшего места. Мне-то, к счастью, осталось потерпеть всего пять дней.
Все первокурсники Воздушной Академии проходят двухнедельную практику на кораблях, чтобы обучиться навигации. Кто-то попадает на роскошные лайнеры, кто-то — на почтово-пассажирские пакетботы, кто-то — на баржи и буксиры. Меня угораздило угодить на «Бродягу». Корабль, казалось, не знал ремонта со времен Потопа, и пахло на нем, точно в посудине старика Ноя. Вместо кают для команды — гамаки, подвешенные вдоль килевого мостика, где ваши сны пропитываются вонью машинного масла и топлива Аруба. Оболочку, похоже, латали чем ни попадя, вплоть до поношенных штанов. Двигатели дребезжат. Кормежка просто не поддается описанию. При виде бурды, которую повар плюхает в тарелки ржавым черпаком, начинает казаться, что кто-то это уже однажды ел и выдал обратно.
— Считай это полезным опытом для закалки характера, — сказал мне мистер Домвиль, когда я увидел это месиво в первый раз.
Зачем прославленной Академии использовать «Бродягу» в качестве учебного судна, я даже предположить не могу, разве что они хотели научить своих курсантов поднимать мятежи. Уверен, что капитан Тритус был рад деньгам, уплаченным Академией за мое пребывание на борту. Для помойки вроде «Бродяги» они могли означать, удастся закупить достаточно топлива или же нет. Мне ужасно хотелось обратно на «Аврору», воздушный лайнер, на котором я служил до учебы в Академии. Вот это корабль, и капитан Уолкен знает, как управляться с ним и заботиться о своем экипаже.
Я снова посмотрел в окно. Лучше бы я этого не делал. Мы направлялись к южному флангу бури, но казалось, что она движется вместе с нами, выбрасывая вращающиеся черные щупальца. Я взглянул на капитана Тритуса, ожидая, что он изменит курс. Он молчал.
— А вы когда-нибудь летали через Кулак? — шепотом спросил я у мистера Домвиля.
Он показал мне один палец.
— Нам очень повезло.
Он закашлялся и никак не мог остановиться; я открыл посудный шкафчик, висевший возле штурманского стола, и налил в чашку воды. Выглядел он неважно.
— Спасибо.
Тучи поглотили нас, и в командной рубке сразу стало темно. Мистер Куртис поспешно включил внутреннее освещение, которого едва хватало, чтобы подсветить приборы и механизмы, а лица членов экипажа сразу стали похожими на черепа.
— Полный ход всем двигателям, — приказал капитан Тритус. — Мы разом прорвемся. Держать прямо, мистер Беатти, — бросил он рулевому.
Нелегкая задача, поскольку ветер лупил нас со всех сторон сразу. В рубке сделалось ещё темнее. По окнам хлестал дождь. Кто-то включил стеклоочистители, которые лишь размазывали воду по стеклу. Лампа над столом для прокладывания курса бешено раскачивалась.
— Скорость? — рявкнул капитан.
— Сорок три аэроузла, сэр, — доложил мистер Куртис.
— Должно быть больше, если все двигатели работают полным.
— Но не против такого сильного ветра, сэр.
Вокруг нас были самые отвратительные тучи, какие я только в жизни видел, клубящиеся, серо-черные. Они выглядели настолько плотными, что казалось чудом, что мы ещё не разбились об их громаду.
Без всякого предупреждения «Бродяга» полетел вниз, и мои ноги почти оторвались от пола. Я ухватился за край стола. Все остальные тоже потеряли равновесие. Мистер Шульц выпустил штурвал высоты, и на какие-то мгновения тот оказался без присмотра, пока он и мистер Куртис не навалились на него и не начали изо всех сил стараться выровнять корабль. Мы оказались в плену могучего нисходящего воздушного потока.
— Высота шестьсот футов, сэр, — сказал мистер Куртис.
Шестьсот! Значит, мы уже упали на три сотни футов!
— Рули высоты вверх на максимум, — приказал капитан.
— Они уже на максимуме, сэр, — отозвался мистер Шульц.
— Пятьсот футов, — доложил мистер Куртис.
Видеть альтиметр я не мог, зато мог слышать его. Он посылает звуковые импульсы на землю и использует скорость отраженного эха для расчета нашей высоты. При каждом импульсе альтиметр издает громкий звуковой сигнал, и ещё один, послабее, когда эхо возвращается. При нормальной крейсерской высоте около восьми сотен футов от одного до второго сигнала проходит примерно две секунды, и вы замечаете их не больше, чем удары собственного сердца. Мистер Куртис, должно быть, подрегулировал громкость, потому что теперь сигналы гремели, казалось, по всему кораблю. БИИП… биип… БИИП… биип…
Я глянул вниз через обзорную панель в полу. Там видны были одни лишь тучи, но желудок подсказывал, что мы всё ещё падаем, хотя и не так быстро.
— Выровнялись на четырехстах двадцати пяти футах, сэр, — доложил с облегчением мистер Куртис.
Я глубоко вдохнул, и тут корабль нырнул снова. Меня вновь охватило чувство невесомости. Падения я не боялся, но страшно было удариться о воду.
— Триста пятьдесят футов!
БИИП, биип, БИИП, биип…
— Сбросить треть балласта изо всех танков! — проревел капитан.
Я услышал металлическое лязганье открывающихся клапанов и плеск устремившейся к морю воды.
— Триста!
— Сила ветра двенадцать, с зюйд-веста!
Это было похоже на катание по волнам на серфе; чувствовалось, как корабль старается удержать высоту и потом стремительно ухает вниз и весь содрогается при этом. Мотористы в моторных отсеках, должно быть, мертвой хваткой вцепляются в поручни и молят Бога, чтобы опорные стойки не оторвались.