Неблагой уезд — страница 6 из 19

— Совиная почта предоплату не возвращает! — Сова недовольно завертела головой.

— Да я вам доплачу, только письмо придержите! — Анчутка, задыхаясь, ничком упал под дубом. — А лучше потеряйте с концами…

Он догадывался, о чём написал Дилан своим заморским родственникам. И почему передумал. Вот и хорошо, вот и правильно…

* * *

Хрустальный ларец слабо светился в рассветных сумерках. Дилан остановился у крыльца. Сглотнул и закашлялся. В пересохшем горле першило, ноги подгибались. Нет, бежать он больше не в силах, даже от всех демонов Преисподней. Ну и ладно, главное — сдержать слово.

Он откинул крышку — такую ледяную, что пальцы разом онемели. Так вот что за чары наложила ведьма, чтобы изолировать жар-цвет! И замок с секретом, не простым ключом открывается. Справится ли со всем этим разрыв-трава?

Дилан кожей чувствовал жадные взгляды из-за кисейных занавесок. Он демонстративно поднял котомку, развязал тесёмки и вытряхнул цветок папоротника (да это же тюльпан, а не роза!) в ларец. Захлопнул крышку.

— Великолепно! — На крыльцо выскочил Иван Макарович, одетый в стёганый халат с большими карманами. — Душенька, собирайся! Сей же час едем к Элис Робертовне, порадуем государыню нашу!

Он достал из карманов кожаные перчатки, натянул на подрагивающие от нетерпения руки и поднял ларец. Не обращая внимания на Дилана, вернулся в сени. Степанида Аполлинаровна ждала мужа, зябко кутаясь в шаль. Пахло от ведьмы вином и кровью. Дилан заметил бурые пятна на кружевных рукавах пеньюара.

— Отнеси в коляску, — сухо приказала она мужу.

Тот мелко закивал, повернулся, и Дилан бросил пучок подсохшей разрыв-травы на крышку ларца.

Он успел зажмуриться. Грохнуло так, что заложило уши. Дилан нашарил дверную ручку и выскочил на крыльцо, захлопнув за собой дверь. За спиной разбуженным драконом ревел огонь, заглушая визг и вопли хозяев дома. Дилан скатился по ступенькам, с усилием поднялся на ноги и поковылял через сад.

— Держи его!

Дилан обернулся. Кричал Прошка, лакей Почечуева. Дом полыхал огромным костром. И сквозь ставшие вдруг прозрачными стены, сквозь светлое пламя виднелись две чёрные фигуры. Они извивались, бились в корчах и всё меньше походили на людей.

Слуги, успевшие выбежать через кухонную дверь, бестолково толпились поодаль, даже не пытаясь заливать огонь. Лакей и конюх, ругаясь по-чёрному, погнались за Диланом. Он заковылял быстрее, но калитка всё никак не приближалась. В спину ударил камень. Почему-то это показалось самым обидным. Ведь никто из дворни не любил хозяев, наоборот, боялись и ненавидели!

— Беги, дурень! — Мимо промелькнула большая сорока.

Анчутка с лёту долбанул клювом лакея, увернулся от замахнувшегося хлыстом конюха, и тут с оглушающим грохотом дом рухнул, сложившись внутрь себя, а на развалинах взметнулся к небу гигантский цветок — роза, тюльпан, лилия, хризантема…

Люди почему-то кричали, падали на колени, закрываясь рукавами и подолами. «Что это с ними? — удивился Дилан. — Как они могут не смотреть? Ведь красиво…»

— Да беги же ты!

Анчутка замахал крыльями прямо перед его носом. Дилан сморгнул и осознал, что бредёт обратно к дому — прямо в огненный цветок.

— Не могу… — Он покачнулся и сел, как стоял. — Отбегался…

— Вот горе моё! — Анчутка перекувырнулся, превращаясь. Подхватил Дилана и, крякнув, забросил на плечо. — Ты мне теперича кучу леденцов должен. И не мелочь эту, в коробочке! Ты мне настоящие предоставь, петушков на палочках…

— Ты куда меня… тащишь? — пробормотал Дилан.

— На опушку, к дубу. Куда ещё-то? Там место ничейное, безопасное… Уже не поле, ещё не лес… Ну всё, добрались!

Он бесцеремонно сбросил Дилана на траву и плюхнулся рядом. Они долго лежали, бездумно наблюдая, как первые солнечные лучи пробираются сквозь дубовые листья.

— Ты это… — Анчутка ткнул Дилана острым локтем, — как отдышишься, ступай к Мидиру Гордеичу. Он обещался, что снова тебя примет.

— А давай и ты со мной? Ну, пока Леший на тебя злится.

— Ништо, мне не впервой! — Анчутка бесшабашно махнул рукой. — Мидир Гордеич, конечно, господин не из худших, но я птица вольная. Да ты не переживай, всё наладится, вот увидишь. Ты ведь остаёшься у нас, верно? — Он приподнялся, заглядывая приятелю в лицо.

— Остаюсь. — Дилан зевнул. — Клубочек жалко. Я нитки подбирал, только они в кармане сюртука остались. А сюртук у Ивки…

— Найдётся, куда денется. Мы ещё вместе поплаваем. Глядишь, и озеро опять моё будет.

— Помощь нужна?

— Ишь, раздухарился! — Анчутка хмыкнул. — Поглядим, как дело пойдёт. Давай сначала… Эй, ты чего носом клюешь? Вставай, слышь?! Нельзя тут спать!

— Ты же сказал, что безопасно…

— А ты и обрадовался! Безопасно у Мидира Гордеича будет. Вот у него на дворе хоть до завтрева дрыхни!

Дилан послушно поднялся, опираясь на костлявое плечо беса. Пока они, поминутно спотыкаясь, добирались до перекрёстка трёх дорог, Анчутка трещал, не умолкая, мешая прибаутки с угрозами, что прямо сейчас бросит тилвит тэг посреди поля и пусть его Полудница заберёт!

— Да шагай же ты, малахольный! Чуток осталось… О, колокольцы звенят! Никак сам Мидир Гордеич едет!

Серебряный перезвон Дилан услышал, как сквозь ватное одеяло. Глаза уже не открывались, хоть пальцами поднимай пудовые веки. Да только пальцы не шевелились от усталости.

Рядом застучали подковы, фыркнула лошадь, о чём-то спросил Мидир, затараторил в ответ Анчутка, захлёбываясь словами. Потом Дилана подхватили и уложили на мягкие подушки коляски. Захлопали крылья, прощально стрекотнула сорока.

Коляска развернулась и покатила по безупречно ровной дороге, ведущей к имению Ардаговых. Дилан вздохнул, позволяя себе погрузиться в сон, и там, на волшебной поляне, полной лунного света, закружился в хороводе с Ивкой и Алёной. Синие глаза русалок весело блестели, а руки их были тёплыми.

* * *

Степан Алексеевич Неклюдов постоял возле пепелища, наблюдая, как согнанные из деревни крестьяне сгребают золу и угли в наспех вырытую яму. Дом Почечуевых сгорел дотла — вместе с хозяевами и всем имуществом. «Это какое же здесь пламя бушевало? Уж не из самой ли Преисподней?» Степан Алексеевич украдкой потрогал серебряный крест на цепочке, спрятанный под сюртуком.

— Наследнику сообщили? — спросил исправник у деревенского старосты, который топтался рядом. В одной руке мужик мял шапку, другой прижимал к лицу окровавленный платок.

— Ещё утром, ваше благородие! Только когда он приедет… Да и приедет ли?

Единственный сын Почечуевых учился в Петербургском университете. Приезжать ему, и верно, особого резона не было. Разве что у могилы постоять. Которая и на могилу-то не похожа.

— Кто приказал закопать это всё?

— Так его высокоблагородие господин городничий распорядился! И господин Предводитель лично приезжали с супругой… — Староста содрогнулся и осторожно отлепил от щеки платок.

Степан Алексеевич поморщился, разглядывая рваные царапины, исполосовавшие половину лица старосты. Следы были, как от пяти пальцев, только с когтями. Исправник порадовался, что разминулся с госпожой Артамоновой. Ему и без того предстояло сегодня пережить гнев городничего. Потеря-то для всего уезда не просто тяжёлая — невосполнимая. Прежде как заведено было: кто ни приедет от губернатора с проверкой, всем стол накрывали с угощением от Степаниды Аполлинаровны. После её наливок самый ревностный губернский чиновник, аки лев рыкающий, становился тихим и покладистым агнцем. И уезжал восвояси в полном умиротворении. А теперь, случись ревизору нагрянуть, что делать?

Исправник отвернулся от испускающей тошнотворные миазмы ямы и поспешил к своей бричке. Мысль о ревизоре занозой засела в голове. Ох, не накликать бы! Предчувствие бывалого игрока подсказывало, что пора бросать карты и выходить из игры. Бежать без оглядки — на юга, к морю. А того лучше — за океан, в Америку! Там не достанут… Вот только на какие шиши? Всё жалованье уходит на мало-мальски приличное существование. А в заветной кубышке червонцы хоть и прирастают, но медленно, да и как знать, не исчезнут ли эти червонцы, не обратятся ли прахом, сухими листьями или чем похуже, если он решится на побег?

Над головой пролетела большая сорока. В клюве её сверкнула золотая искра — не иначе с пожарища что-то украла. Исправник проводил сороку завистливым взглядом. «Вот кому на Руси жить хорошо! И отчего люди не летают, как птицы? Эх, грехи наши тяжкие…»


Не далее как через год, когда вся его жизнь, да и не только его, а всего уезда невозвратно изменилась, Степан Алексеевич горько пожалел о своей нерешительности.

Ревизор из Петербурга

Кучерявые облака пасторальными овечками разбрелись по лазурному пастбищу. Ветер-пастух лениво перегонял их с места на место, и оттого прозрачные тени бежали по выбеленной солнцем дороге и терялись среди луговой травы. Благодать царила вокруг, истинная благодать начала лета, когда полуденное светило ещё не мучает всё живое своим жаром, но только согревает бережно каждую устремлённую к нему былинку.

И только на душе Степана Алексеевича Неклюдова было темно и зябко, словно в запертом погребе.

«Напророчил, как есть напророчил! — с тоской думал исправник, покачиваясь на козлах новенькой коляски, недавно презентованной для нужд управы госпожой Артамоновой. — Верно говорят: не было печали — черти накачали! Ревизор из Петербурга! И за какие грехи сия казнь египетская на наши головы?!»

Грехов, допустим, накопилось немало. Одни отчёты, которые Степан Алексеевич сочинял с напряжением всех умственных способностей, чего стоили. Куда там господину Загоскину с его романами! Взять хоть прошлогоднее дело о замёрзшем ямщике, после которого Элис Робертовна и расщедрилась на новую коляску. Или дело о пропавшем на святках дьяконе. И ладно бы в лесу пропал, так ведь нет! Почудилось ночью, что в церкви огонь мерцает, пошёл проверить, не воры ли забрались, да и не вернулся. Жена его грозилась челобитную в столицу отправить. И отправила-таки, вздорная баба! Прямо в Синод, самому обер-прокурору. Хорошо, почтмейстер перехватил. Только все жалобы не перехватишь. Чьи-то кляузы, видать, добрались до Петербурга. И что теперь прикажете с проверяющим делать? Нет больше зелий почившей в бозе госпожи Почечуевой, чтоб её земля обратно не выпустила!