Глава первая
Незнакомый новый год
Постучался у ворот,
А его всем колхозом встречали,
Новыми сапожками стучали,
Хвасталися обновами:
Лошадями, курами, коровами —
Всем, чем можно было хвастать.
– У меня… А у меня… А…
– Все же наше.
Хохот…
– Баста!
И когда на часах добивало двенадцать,
Заиграло в стаканах вино,
Огоньками праздничных иллюминаций
Снежинки прилипали на окно.
Разгорелись веселые лица,
И как только притих говорок,
Песни, крылатые песни,
Как птицы,
Вылетели, стукаясь об потолок.
И казалось, им тесно:
Они разобьются,
Или, разорвав этот кряжистый дом,
Песни вырвутся,
Понесутся
И сядут где-нибудь
За гумном…
А за окнами вьюга,
Танцуют метели,
Мечется ветер,
Взлохмаченный,
Шалый,
И огромное
Белое
По полю стелет
Звездочками стеганное
Одеяло.
Мечутся мысли…
Не спится
Мыслям в ночной тишине.
Ходит —
Скрепят половицы.
Сядет —
Сутуло садится:
Черная тень на стене.
Думы в бессонные ночи
Много годов подряд
Злыми глазами, по-волчьи
Из-под бровей горят.
Он никому не отдаст их,
Он их запрятал в себе:
Ходит Бобров угластый,
Рыжий, большой, скуластый,
Мечется по избе.
На людях тих,
Рыбачит,
Пчелок разводит в саду…
А был на виднейшей богачке
Обвенчан в девятом году.
Счастьем случайным примечен,
Рядом
Недавно
Лет семь
Был самым нарядным в Заречьи,
В округе на зависть всем.
Бывало, пройдет, так деревья
Сгибались в четыре дуги,
Казалось, до ближней деревни
Скрипели его сапоги.
Даже когда урожаи плохие,
Даже когда замерзал посев,
Орали радостно петухи,
Намалеванные
На ставнях всех.
Счастье было в его руках:
Им Бобровы окружены,
Оно лежало в его сундуках,
Ютилось под юбками у жены.
Сотнею кур кричало оно,
Сотней гусей подымало содом,
Счастье глядело в его окно
Цветеньем весенних садов.
Пусть при дороге стоят, как нищие,
С вечно протянутою рукой
Вечно плачущие жилища.
Что ему?
У него покой…
Что ему, когда у него
Трое работников?..
Что же еще?
Глаза у жены полны синевой,
И спелые яблоки пухлых щек,
Что же еще?..
Гудит самовар,
Всякие яства стоят на столе.
Дочка-красавица – божий дар —
Вышито платье на подоле,
Вышито платье,
В лентах коса,
Бусы на шее цветут у ней,
Навзничь в глаза ее небеса
Рухнули,
Ставши еще синей.
Будто невеста – в пятнадцать-то лет?
Парни заглядывались…
– Да-а-а!
Розы цветут на ее подоле.
Сватались,
Несмотря на года…
Здешний купец воротила Лещев
Сватов к нему засылал…
Да вот
Плакала девка,
К тому же еще
Девке лишь минул пятнадцатый год.
– Где это все?
Неужель не вернуть?
Неужто так навек?
Злоба сдавила широкую грудь,
Словно лихой навет.
Все отобрали:
И землю, и дом,
Вывезли все сундуки.
Заволодали его скотом,
Выгребли горы муки…
За что же?
За то, что последние крохи
Люди тебе отдавали, Бобров,
За то, что ты жал их последние соки,
Отдай нажитое добро.
По праву его надлежит получить
За тысячи лет нищеты.
Вьюга на улице в двери стучит.
– Кто там?..
Аришка, ты? —
Нет, только вьюга.
«Аришка, Аришка! —
Думал Бобров. —
Отбилась от рук,
Таскает из клуба какие-то книжки
И завела там себе подруг…
Что уж за партия?
Дура… Пойми ты,
Только на власть наложил бы кто руки,
Была бы невестою именитой,
Самой богатой во всей округе».
Думают люди, что стал он нищим.
Боброва не так-то легко провести.
Он вынес богатства тайком из жилища
И вовремя друга сумел известить.
В те дни у Боброва скончалась супруга,
Так в гроб он вложил, сколько может
лишь влезть.
На дальнем погосте
Косматая вьюга
Лижет простой,
Непокрашенный крест…
Где же Аришка? Куда запропала?
Знает, что гости должны быть скоро.
За околицей Аришка целовала
Петьку-комсомольца,
Едущего в город.
Как-то случайно подкралась любовь
Прошлой весною,
В мае.
Дрогнула тонкая девичья бровь:
Как это вышло,
Не знаю…
Звонко с морозу запели ворота,
Выбежал в сени…
– Милости просим,
Я уж заждался,
Радость-то вота,
Милости просим,
Желанные гости.
Плотно захлопнув тяжелые двери,
Чинно здороваясь,
На весельи
В избу вошли Доброхотов и Зверев,
Бывшие хозяева на селе.
Будто с истрепанных карт короли,
Хоть на таких гадай,
В избу с собою они принесли
Былые свои года.
Они принесли их в рубахах чистых,
В осоловелых глазах своих,
Пьяную песню лихих гармонистов,
Всю залихватскую удаль их.
Будто каблучная слышится дробь,
Руки раскиданы врозь,
Кверху летит сатанинская бровь,
Девок пронзая насквозь.
Стены летают, гуляют полы,
Ходит разгульный хмель,
Бабьи ласковые подолы
Кружатся, как метель.
А под окошком толпится люд,
Им только это дано,
Слушать, как песни другие поют,
Праздник смотреть в окно.
Видеть раскрытыми жадно глазами,
Как чья-то песня и жизнь весела.
Как расписные проносят сани
Тройку нарядную вдоль села.
Как на санях тех смеются гармони,
Людям смеяться не стало уж мочь.
Дьяволы-кони,
Черти-кони
Вихрем проносятся в зимнюю ночь.
– Что же… садитесь… мы гостям рады,
Что же… пожалуйте, други, к столу.
(Птицей летят от колхозной ограды
Песни крылатые по селу.)
– Можна-а…
На стол водворяется гусь,
В четверти злой самогон.
Светилась, желтея, октябрьская грусть
В глазах почерневших икон,
А Доброхотов в тот год плевал
И показывал богу зад.
Хозяин гостям наливал, подливал,
Маслянисто мутнели глаза,
И чем тяжелее от вина в голове,
Тем злоба лютей и лютей.
Как непривычно ходить по земле,
Пугаясь собак и людей.
Мимо дома свово,
И хозяйства свово,
Мимо пашен своих
И садов,
И нету на все это,
Нету правов.
А какое хозяйство и дом.
И, шипя, как змея, их беседа ползла.
А Зверев такую вел речь:
– Не могу.
Не сдержать мне обиды и зла,
И решили…
Светает в Заречье,
Утихает метель,
Голубой рассвет.
Тяжело влюбленным расставаться,
Им поговорить бы
О Москве,
О любви,
О жизни,
Целоваться б…
Шла Аришка,
Оглянулась у моста,
Будто что-то навек потеряла,
Ветер белое по полю разостлал
Звездочками стеганное одеяло.
Глава вторая
– Колька-а-а!..
– Ты че-е-е?..
– Понимаешь… весна-а-а!..
– Чую-ю-ю… Чего галди-и-ишь?
– Колька-а-а!..
– Ты че-е-е?..
– Вечер-то к на-а-ам,
Летит, как летучая мышь.
А погляди-ка, простор-то какой,
И до чего ж хорошо…
Э-э-эй…
Голос пронесся,
И далеко
Странствовать где-то пошел…
Братья Иван и Семен Буран
Разговор через поле вели,
И поднимали их трактора
Ломти пахучей земли.
. . . . . . . . . . . . . .
Шла по Заречью большая весна,
Шла половодьем реки,
Шла без пути,
Плыла без весла,
Девушкам это она принесла
Первых цветов венки.
Ветер, завидя такую, слова
Песни забыл свои,
Бросился ноги ее целовать
И застонал от любви.
Она подняла его…
Что ж это? Стыд!
В губы… на улице… днем,
И зацвели, забелели сады,
И запестрели в лугах цветы,
Искрились радужным ярким огнем
Звезды, падая с высоты.
А на полях зацветали платки,
Птицы кричали: «Здрас-с-сти!»
Выйди к околице,
Взглядом окинь
Наши земные
Радости.
– Значит, уходишь?..
– Да… Ухожу.
– Дожили… наконец…
Значит, в отцы я тебе не гожусь?
Стало быть, я не отец?
Стало быть, все восемнадцать лет
Кормил и тебя одевал я
Как бы за зря?
Да ты слышишь, ай нет?
– Косынку куда-то девала я.
– На место положь все…
Положь… не твое.
Платье, ботинки сымай.
Я здесь хозяин,
И все здесь мое,
Слышишь?..
А… мать твою… мать.
Руку метнул на девичье плечо.
Крикнула…
В грудь… еще…
Всю обожгло горячо-горячо,
Брызнули слезы
Скатились со щек,
Застыли у губ…
– Не отец?
Нет, говоришь, отца?
Словно в тумане сбежала с крыльца,
Выдавила:
– Подлец!
Аришка бежала, ослепши от слез.
– Куда это ты глядя на ночь?
– Никита Иваныч,
Примите в колхоз,
Примите, Никита Иваныч.
Стоит ночи подкрасться,
Да если
Звезды выйдут на небосклон,
На селе начинаются песни
От околицы с двух сторон.
Они вместе сойдутся,
И смехом
Вдруг рассыпятся, присмирев,
Только очень далекое эхо
Разнесет этих песен припев.
– Ой не надо бы встречаться,
Чувств своих тебе вверять,
Если сладко целоваться,
Очень сладко целоваться,
Можно сердце потерять.
. . . . . . . . . . .
Очень статный ходит парень
У затворенных ворот,
Он играет на гитаре,
Может, милая придет?
Может, милая придет
И взглянет поласковей,
Только зря он тут поет
Песенки напрасные.
– Дорогой другой на сердце,
Ой, уйди, не спрашивай,
Вон влюбися по соседству.
Наше вам…
– Уж больно вы суровы к нам,
Арина Петровна…
– Лучше уходил бы,
Лучше не сердил бы,
Всяческие нежности
Другой
Говорил бы…
Глава третья
По селу летают паутины…
Август… вечер…
Небо высоко.
Сняв штаны, мальчишки у плотины
По песку гуляют босиком.
Чувствуют мальчишки:
Холод где-то рядом…
Травам увядающим,
Солнцу вопреки,
Завернув в комочек
Все свои наряды,
Разбивают вдребезги
Зеркало реки.
Вечером в чистой рубахе из дома
Выходит старик.
И уходит в поля.
Он липам кивает
Как старым знакомым.
Его провожая, шуршат тополя.
Будто желая морщины разгладить,
Ветер ласкается, жмется к нему,
На это старик, снисходительно глядя,
Дальше идет, ухмыляясь ему.
В поле выходит…
Спокойное небо,
Будто пред грозами в море прибой,
Катятся волны поспевшего хлеба
Широкой волной
Золотой…
А в горизонт, как в большие ворота,
Скользя уползает осенний простор.
Вдруг замечает старик,
Что кто-то
Во ржи при дороге разводит костер.
Старик закричал…
От сердца, неистов
Вырвался нечеловеческий крик.
Он побежал
И наткнулся на выстрел,
Качнулся
И рухнул в колосья старик.
Не кончена жизнь еще,
Нет!
От дороги
Два шага всего доползти до межи,
Он полз…
А над ним закружились в тревоге,
Летали и звали кого-то стрижи.
Близко… огонь…
На костер языкатый
Рухнул всем телом
И умер старик.
Над ним головою заката
Вечер задумчивый сник.
В это время Аришка бродила одна
У спокойных речных тростников,
Вдруг обернулась резко она
На звук торопливых шагов.
Бежал человек по дороге к реке,
Огибая кусты пруда.
Берданка зажата в его руке.
– Отец?!
Чуть не крикнула…
Он… Но куда…
Домой возвращалась…
Над нею луна
Стояла…
Казалось ей,
Что идет-то луна,
А никак не она
Вдоль росистых ночных полей.
Так шли они вместе до дому.
И лишь
Аришка взошла на крыльцо,
Встала луна у соседских крыш,
Смотрела ей долго в лицо…
В комнату быстро Аришка вбежала,
Увидела тихие взгляды подруг,
Ей всё рассказали…
Она задрожала…
И голова закружилась вдруг…
Она поняла недавние встречи…
Ружье… торопливость…
Оглядку отца…
Накинув косынку на голые плечи,
Аришка босая сбежала с крыльца.
Председатель колхоза Никита Буран
Воспитал четверых сыновей:
Двое сегодня ушли со двора,
Руки пожав у дверей.
Вслед смотрел им Никита
И думал о том,
Что недаром он ранен не раз,
Глядел его новый, окрашенный дом
На дорогу, что в поле вилась,
По этой дороге ушли сыновья
В ногу с мечтою своей.
Осень шуршит…
Хорошо б соловья
Услыхать…
Но далек соловей…
Соловьи, соловьи,
Пережитая явь,
Соловьиный весенний рассвет,
Не они ли влюбленных все тайны таят
В восемнадцать и больше лет?
Соловьиная, давняя, дальняя ночь,
И луна голубая в пруду,
В эту ночь невозможно любовь
превозмочь
В отцветающем белом саду.
И Никита тихонько Машу берет,
Его сердце навек сожжено,
Несет ее слабую, сильный несет,
Чтобы нынче же стала женой…
Это было давно…
Собиралась гроза
Боевых, громыхающих дней,
И Никита рукой закрывает глаза,
Чтобы прошлое стало видней…
Встают эти дни,
Как живые встают…
Вот он слышит: далёко в лугах
Рекрута заунывную песню поют
И гармоника плачет в руках…
– Никита Иваныч!
– А-а… Востроглазая…
– Никита Иваныч!
– Да что наконец?
Чего ты стрекочешь? Садись…
рассказывай.
– Никита Иваныч…
Убийца… отец…
Молча за гробом до кладбища шли,
Молча… нахмурив лоб.
Комья сухой, дорогой земли
Бросали на красный гроб.
Девушки клали на гроб венки,
Падали слезы с ресниц…
Но до чего ж голоса звонки
Даже над гробом у птиц.
И разговор шелестящих лип
Песней летел ввысь,
В поле цветы голубые цвели.
И все утверждало —
Жизнь.
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
Голубем сизым падает вечер.
Тихо…
По небу плывут облака:
От Москвы
До села Заречья
Путь-дорога им
Далека.
И летят облака в бездорожьи
Легкой перистой стаей,
Чтоб в поля
Над поспевшею рожью
У Заречья бесшумно растаять.
А в Заречье солнце за рекой садится,
Поднимаются туманы над водой,
Над полями пролетают птицы,
Ястреб медленно кружится,
Стадо возвращается домой…
Скоро ночь —
А улице не спится…
Скоро ночь —
А воздух такой голубой…
К сельсовету ватагой идут старики,
Полушубки накинув на плечи,
Заплескалася песня у темной реки,
В вечер мечется голос девичий.
Старики различают своих дочерей
По едва уловимым приметам,
Не пыля, путь-дорога идет от дверей
По почти беспредельному свету.
Вспоминает один:
В светлых залах Кремля
Его сын знаменитый, Василий,
Тихо гуторит большая земля,
Дрему свою пересиля.
Ты прислушайся к ветру,
К земле,
К тишине —
Слава сына гремит
От границы к границе.
Вспоминает другой:
Он носил шинель
И два кубика в ярких петлицах.
От тайги до Кремля,
От аула к заводам
Слава гремит
Далеко-далеко.
Рядовому бойцу
Рядового взвода
Слава!
Слава!
Во веки веков!
В небе звездная люстра давно зажжена,
Ветер мягко убрался прочь.
И такая в Заречье лежит тишина,
Что начинается ночь.