Засела Маруська,
И батька Махно.
Махно не попались.
Маруськин пир.
…Ребята упали,
Упал командир,
Маруська вороной
Кричала: «Добей».
Последним патроном
Прицелил Андрей.
Мимо… Промазал.
Сердце стучит.
– Эй, востроглазый,
Аль поучить?
Черной зевотой
Дуло косит.
– Жалко чего-то,
Уж больно красив.
В дороге могила,
Любой ухаб…
Мальчика милого
Доставьте-ка в штаб.
– Товарищи, где вы?
Товарищей нет.
– А может, налево,
И кончен след?
В дороге ж могила.
– Приказано было
Доставить в штаб.
Топают кони,
Дорога глуха.
Маруська чернобровая,
Портупея новая,
На боку наган,
В сапожке нога.
Засмеется, будто льется
Очень звонкий ручеек,
Утром рано, как проснется,
Приглашает на чаек.
– Чтобы вы не простудились,
Мы вас держим взаперти.
Заходите, не судите,
Что столы без скатерти.
А когда возвращались с добычей,
Есаулу кричала: «Вина».
И без меры и всяких приличий
Напивалась она допьяна.
К ней тогда приводили Андрея,
Он садился за стол и молчал.
– Выпей, миленький,
Это греет,
Выпей!
Миленький не отвечал.
И когда, от вина обессилев,
Говорила, ничто не тая,
Понимаешь…
Моя Россия,
Понимаешь, моя!
Моя!
Мне убийства для мести малы,
Мне бы сжечь,
Подпалить полстраны.
И Маруська подолгу рыдала
И стреляла, нацелясь в луну.
И шарахались бледные звезды,
Рушась вниз головой.
А луна
Хладнокровно смотрела в воздух,
От бессонницы долгой бледна.
Утомленные, кровью налитые,
Опускала Маруська глаза.
Под окном пировали бандиты,
Где-то чуть громыхала гроза.
– Понимаешь… совсем ведь близко,
Где-то рядом…
Недавно совсем
Я девчонкой была, гимназисткой
С бантиками в косе.
Я училась играть на рояле,
Я любила мечтать в тишине.
Посмотри, посмотри, не моя ли
Эта юность мелькнула в окне.
Вот в такую же ночь голубую
(Ни войны, ни убийств еще нет),
Я стою и на звезды любуюсь,
A co мной синеглазый кадет.
В первый раз я тогда полюбила,
Полюбила глаза с синевой.
Потому я тебя не убила,
Я тебя, как его, полюбила,
Ты мне очень напомнил его.
Черт бы побрал эту кровь, эту кровь,
Бушующую, оголтелую,
Эту любовь, простую любовь,
Которую просит тело.
Ту, от которой темнеет в глазах,
Которая сердцем ворочает.
Сжав кулаки, повернулся,
Сказал:
– До свиданья, покойной ночи.
Но едва до каморки дошел, упал
На матрац, обхвативши виски.
И куда убежать иль укрыться, не знал,
От щемящей, смертельной тоски.
Он рычал, словно раненый, бешеный зверь,
Тяжело, беспокойно дыша,
Чьи-то рядом шаги…
Открывается дверь…
Оглянулся —
Маруська вошла.
Вошла улыбаясь,
Тепло тая
Под рубашкой, сползающей с плеч.
– Маруся… Марусенька
Ма… да я…
Дышать уже нечем,
Не-е-чем.
Схватил ее…
Жаркая…
Губы… где-е?
Сладости сколько таят.
Раздел ее всю… догола раздел.
– Как же?! Да что это я?
Вспомнилось сразу…
Раскроенный лоб
Матери…
Битвы…
Дым…
Маруська металась, дыша тяжело.
– Миленький, что же ты…
Руки на горло ей… вся горит.
Стиснул тисками, зажал,
Метнулся… рванулся,
Дверь растворил
И через окно бежал.
Конь под окошком…
Скорей, на коня,
Сзади не слышно погонь,
Выстрел… шарахнулся.
– Догоняй!
Замертво падает конь.
. . . . . . . . . . . .
Идет полуодетый,
Сам не зная как,
Потеряны штиблеты,
Дорога далека.
– Кому сходить, Ольховики!..
Андрей сошел…
Свежо,
И месяц туч половики
Изрезал, как ножом.
Еще рассвет… еще туман,
Но больно хорошо,
Андрей взвалил свой чемодан
На плечи
И пошел.
Пошел дорогою степной,
Где проходил не раз.
Вдали за линией земной
Вдруг зорька занялась.
– Поди, как тяжело нести.
– Вези, коли не в труд.
– А что же?.. Можно подвезти,
Садись, товарищ,
Тпр-р-ру.
Гудели где-то поезда.
– Далеко?
– В Кочки я.
Погасла синяя звезда,
Змеилась колея.
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
Андрей вбегает на крыльцо,
Порог лишь впереди.
И сердце звонким бубенцом
Колотится в груди.
Он все сейчас переживал:
Как в первый раз в мороз
Висели чудо-кружева
На веточках берез.
И ночь бела была, тиха,
Мороз крепчал, крепчал,
Как рифма лучшего стиха,
Рожденная в ночах.
Когда сказал «Люблю», когда
Сплеталась сетка рук,
Когда прожитые года
Остановились вдруг.
По заснеженному селу
Прошли вдвоем они,
Когда был первый поцелуй…
С тех пор летели дни.
Как листья, в воздухе кружась,
Что ветер оборвал,
Андрей вошел не постучась,
В печи горят дрова.
Концерт
Какая гигантская, какая
нечеловеческая музыка…
Маэстро вышел в шквал оваций,
Чтоб залу сердце растворить,
Чтоб языком всех в мире наций
С людьми сегодня говорить.
Он поклонился. Поднял руку.
Сомкнулась сразу тишина…
Зал словно вымер весь…
Ни звука…
Лишь ветер где-то у окна
С деревьев пышные наряды
Пытался дерзко оборвать,
Напоминал, что осень рядом,
Что нужно запасать дрова,
Что скоро выпадет пороша,
Закрутит улицей сальто.
Не прохудились ли калоши?
Не износилось ли пальто?
Вдруг тихо, словно издалёка,
Как клейких листьев разговор,
Как ручейков весенних клекот,
Как теплый ветер с южных гор —
Родилась музыка…
Летели
С эстрады звуки в сердце, в кровь.
И вот они, как плач метели,
Как безответная любовь,
Как горе первое,
Как детство,
Болезнь видений и теней,
Как поцелуй…
Куда мне деться
От проходящих скоро дней?!
Я вижу вновь —
В наш тихий дом
В больной, растерзанной округе
Стучит дубовым костылем
Солдат прохожий, однорукий.
– Подайте милостыню…
Крест
Висит на исхудалом теле…
А что я дам? Мне тоже есть
Не приходилось на неделе…
– Христом прошу…
А что я дам?..
Солдат стоит угрюмый, страшный.
Но что я дам? Одна вода,
А хлеб не жат стоит на пашнях.
Война. В деревне никого.
Лишь дети, старики да бабы,
Лишь страшный гул колоколов,
Лишь ветер ходит по ухабам.
Здесь жизни вымер всякий звук.
Вдруг мысль! В хлеву стоит корова!
Солдата я туда зову,
Мол, подоите, вот ведро вам,
Зачем ведро! Солдат упал,
Перед коровой обезумев,
Губами жадными припал
К ее сосцам
И, вскрикнув, умер…
Я обмер, и не помню, как
Из хлева выволок солдата.
Оставь мое сердце! Оставь! Не губи!
Пройди стороною, мимо!
Я еще многое недолюбил
И не был любимой любимым.
Нам отовсюду грозят войной,
Враги уже носятся в раже.
Оставь,
Чтобы мог я со всей страной
Громить наступление вражье!
Маэстро взволнованный, огневой,
Дирижирует в страшной силе.
Расстроен, и фалды фрака его
Как черного ворона крылья.
– Маэстро,
Вы маг, чародей, властелин,
Мне палочкой жизни отмерьте.
Бетховен умрет
И меня исцелит
От наступающей смерти.
Сыграйте какой-нибудь тихий сонет,
Уймите, пожалуйста, трубы!
Маэстро! Кричу я,
А голоса нет.
Беззвучно лепечут губы…
Но что это?
Словно огромный стяг
Проносит весна голубая,
Слезы текут, слезы блестят,
И все-таки я улыбаюсь.
Слезы текут, но слезы не жгут,
Тяжести нет и следа.
Кажется – люди навстречу бегут —
Победа! Победа! Победа!
Проносят знамена. Оркестров медь
Глушит лавина оваций.
Хочется песни веселые петь,
С прохожими целоваться.
Это – страна демонстрирует мощь,
Это – каналы открыли.
Это – минуя и полночь, и ночь,
Герои летят эскадрильей.
Это про силу мою
Радостно скрипки поют.
Это про счастье мое
Громкая флейта поет.
Звуки неврущей струны
Поют о победе страны.
А я-то думал, что скоро опять
Голод, тоска, бездорожье.
Которых уже нет, но о них нельзя
Вспомнить без боли, без дрожи.
Что скоро простор по земле распростерт
Дымом пожаров придавлен.
В плач матерей и рыданье сестер
Бандитов врываются сабли.
Я думал, что скоро в тифу и вшах
Метаться бредовой ночью.
Что скоро в могилах взорванных шахт
Тлеть недожившим рабочим.
Что скоро пуды, вредители, тля
Вяжут на шеи нам камень.
Я думал, что скоро горят поля,
Зажженные кулаками.
Не выпив капли молока,
Голодным умер бородатый,
Я помню посиневший рот,
Седые, сомкнутые брови…
И это был двадцатый год,
Его напомнил мне Бетховен.
Но разве про детство мое
Жалобно флейта поет?..
Я скоро в звуках узнаю,