– Я тоже в отпуске, – сказал кавказский мужчина, – друзья на Селигер пригласили.
– Надо же, – отозвалась моментально подобревшая тетка, – мы к вам, а вы к нам. Мои в Тбилиси поехали.
– Я из Владикавказа, – сказал мужчина.
– Все равно Кавказ, – сказала тетка. – Жара стоит как раз для купания. Интересно, успеют всех пропустить? Я сразу в перерыв прибежала, а толку…
– Народ со вчерашнего дня очередь занимал, – сказала моложавая женщина в очках, – лично я стою тут с пяти утра.
– Девушка, – кто-то резко дернул Наталью за рукав, – вас тут не стояло, не примазывайтесь.
Лицо плюгавого мужичка в тенниске и мятых брюках дышало перегаром и гражданской бдительностью.
– Я только спросить, – сказала Наталья.
– Умная какая нашлась, – из-за плеча плюгавого выглянула обширная тетя в цветастом платье, колыхнулись растянутые грудями маки, – спросить она хочет!
– Что там происходит? – закричали из очереди сзади.
– Да тут нахалка одна рвется без очереди, – сказала тетя в маках.
– Не пущать! – заорал ближайший дед и больно ухватил локоть клешней.
Наталья испуганно охнула.
Дед торжествующе прищурился и дыхнул чесноком.
Наталья дернула рукой, траченные артритом пальцы деда легко соскользнули с локтя. Дед начал хмуриться, но передумал и переключился на тетку в маковом платье:
– А ты, голуба, где стоишь?
– Что? – обомлела та. – Ты кто такой, чтоб меня допрашивать? Алкоголик!
– Где я выпил? Где? – возмутился дед.
Плюгавый мужичок с перегаром отвернулся и тихонько дыхнул в ладонь.
– Ну что вы шумите, гражданка? – сказал он, стараясь не разжимать губы. – Какая вам разница, выпил ветеран или нет? Даже выпивший имеет право стоять в очереди!
– Они заодно! – заверещала тетка, задрожали от возмущения маки. – Пьянчуги! Старый и этот. Ишь, вырядился… спортсмен!
Плюгавый с достоинством поправил загнувшийся ворот тенниски и шумно выдохнул, прочищая легкие для предстоящей речи. Стоящих рядом шибануло крепким перегаром.
Разгоряченная очередь ожила, затопталась на нагретом июльским солнцем асфальте, как на горячей плите. Люди заговорили разом, перекрикивая друг друга. Дед, схвативший Наталью за локоть, радостно захихикал, потирая артритные руки, и отошел в сторону, вытянул дряблую шею, чтобы лучше видеть происходящее.
Наталья продралась сквозь заслон из потных тел и пошла домой.
Дома никого не было. На столике у телефона лежал листок бумаги, на котором крупным маминым почерком было написано, что Рома находится у соседки. Наталья положила записку обратно и пошла мыть руки. Отражение в зеркале над раковиной выглядело потным и раздраженным. Прыщ на носу воспалился и покраснел. Наталья открыла кухонный шкаф и невольно заулыбалась. Недаром мама утверждала, что порядок – это небольшой кавардак, в котором легко все найти. На боку вместительного фанерного короба виднелась аккуратная, выжженная отцом надпись: «Мука». Внутри болтался кондитерский мешочек с насадками, жестяные фигурки для печенья и пачка соды. Типичная мамина цепочка по Винни-Пуху. Мука означает выпечку, выпечка ведет к кондитерским приспособлениям, а без соды выпечка не поднимется вообще.
Наталья поднесла пачку к уху и потрясла. В коробке закатался, стукаясь о стенки, комок окаменевшей соды. Наталья засунула палец в дырку и надорвала картон до самого нижнего края. Комок соды был большим и твердым. Наталья взяла из шкафа блюдце и столовую ложку. Поместила комок в центре и нажала тыльной стороной ложки. Сода скрипнула и распалась на куски. Наталья размяла подходящий кусок в порошок, собрала в ложку и вернулась в ванную.
Телефон зазвонил в тот самый момент, когда она поднесла палец с приготовленной мыльно-содовой кашицей к лицу. С недавнего времени телефонный аппарат начал барахлить, перешел на захлебывающееся, переходящее в еле слышное стрекотание. Наталья чертыхнулась, наляпала кашицу на прыщ и другие подозрительные места и побежала поднимать трубку.
В ухо загудел, странно растягивая слова, будто у говорящего сводило челюсти, густой мужской голос.
– Кто это? – не выдержала Наталья.
Наступившая пауза была такой долгой, что показалось, что прервалась связь.
– Алло? – сказала Наталья.
– Пилипчук у аппарата, – прогудел издалека голос.
– Ой, извините, я вас не узнала, – сказала Наталья, – мы с Асей сегодня встречаемся. Билеты у меня, она, наверное, вам сказала.
– Ася плохо себя чувствует, – сказал Пилипчук, снова растягивая слова.
– Простыла, – почти утвердительно сказала Наталья, – я говорила, что вода только кажется теплой.
Опять наступила пауза.
– Алло? – пискнула Наталья.
– Я еду в Москву, вернусь в конце недели. Ты не могла бы побыть с Асей до моего возращения?
– Побыть – в смысле, подежурить? У нее что, высокая температура? Врача вызывали?
– Врач был, сделал укол, – ответил Пилипчук. – Ася спит. По большей части. Я хочу, чтобы ты просто была там. Под рукой, так сказать.
– Сережка тоже дома? И Елена Федоровна?
– Няня уволена, – рявкнул Пилипчук.
С Асиным отцом явно было что-то не в порядке. Длинные паузы сменялись сдавленным дыханием. Голос прыгал с одной октавы на другую.
– Кто смотрит за Сережей? – осторожно спросила Наталья.
– Сережа под наблюдением, – медленно сказал Пилипчук, – в другом месте. Твоя задача – Ася.
– Договорились, – сказала Наталья, – сейчас поужинаю и родителям записку оставлю. Вы в субботу вернетесь или в пятницу вечером?
– В субботу, – ответил Пилипчук и отключился.
– Ясно, в кого у Аси такие манеры, – пробормотала Наталья, – сделай, как мне нужно, и не задавай лишних вопросов. Что это за простуда, при которой ставят уколы? Бронхит, воспаление легких? С Аськи станется.
Глава 17
Ася подняла с подушки тяжелую голову. Длинный кошмарный сон оставил в душе тяжелое, щемящее чувство. Болело горло и между лопатками, язык во рту казался лишним.
– Хочешь чаю? – спросила Наталья. – Я заварила свежий.
Ася с трудом села на кровати. Во сне она была получеловеком-полукурицей. Она лежала на боку на больничной кровати, за спиной истекали кровью обрубки крыльев. Напротив кровати на стуле сидела доктор. Пронзительные синие глаза, белая полумаска на лице, из-под жестко накрахмаленного медицинского колпака выбивался светлый локон волос. Она выглядела так, как могла бы выглядеть Ася. Даже родинка на правом веке была на месте.
– Кто ты? – спросила Ася.
В глазах докторши заплескался ужас.
Ася подалась вперед и вытянула руку, чтобы сорвать безликую докторскую маску. Вместе с ней дернулись за спиной обрубки крыльев.
– Что это? – в ужасе закричала Ася.
– Лежи спокойно, – сказала доктор Асиным голосом.
Сон вспомнился так ясно, что Ася быстро осмотрела себя в зеркало. В каждой из трех створок трюмо отразилась жалкая фигура в ночнушке и с растрепанными волосами. Без крыльев.
– И на том спасибо, – пробурчала Ася.
– Ты что-то сказала? – спросила Наталья, балансируя чашками на двух блюдцах.
– Ты откуда чай взяла? – спросила Ася. – Из пачки или из жестянки?
– Из зеленой жестяной коробки, – Наталья поставила чай на столик на колесиках и придвинула его к кровати, – я что, первый раз чай завариваю? Пей, пока горячий, я за вареньем схожу.
Чай в чашке оказался крепким. Как и положено, Наталья положила две ложки сахара.
Ася отпила глоток и откинулась на подушку. Голова оставалась гулкой, в руках подрагивали жилы нервов, но дрожание внутри стало стихать.
Вернулась Наталья с тарелкой печенья и вазочкой варенья.
– Еще чаю?
Ася покачала головой.
Наталья придвинула стул и села напротив с постным выражением лица. Вдруг показалось, что они сидят на сцене и играют в плохом спектакле, такое ненатуральное было у подруги лицо. Пузырьки смеха защекотали Асину грудь, перелезли в горло и вырвались наружу слабыми переливами.
Наталья перестала изучать дно чашки и удивленно вскинула брови.
– Эдик прислал письмо. – Ася хрюкнула, придавила пальцами пятачок под левой ключицей, где неутомимый гейзер продолжал выбулькивать несносные пузырьки смеха.
Тень набежала на Натальино лицо, она вмиг постарела, лоб прорезали глубокие морщинки.
– Ты говорила, – гробовым тоном сказала она, усиливая ощущение сцены.
– И не только письмо. – Ася взяла с блюдца ложку и зачерпнула варенья. – Черника? Ой, как вкусно! Мама варила?
Асин собственный голос звучал подозрительно высоко.
– Рассказывай, не томи уже, – сказала Наталья.
Ася захихикала, встала на кровати и приняла позу мухинской колхозницы. Поза получилась корявая и неуместная.
– Вива, Куба, – неуверенно сказала Ася и пошатнулась.
Морщинки на Натальином лбу углубились.
Ася перестала изображать скульптуру и коротко взмахнула рукой с зажатой в ней ложкой.
– Эдька прислал билеты, – сказала она громким шепотом, – «Кубана Авиасьон»! Пересадка в Испании.
Наталья неровно поставила чашку на блюдце. Раздался тонкий, дребезжащий звук.
– Что с Сережкой? – спросила она.
– А что с ним? – удивилась Ася. – Вместе полетим. Воссоединение семьи, так сказать.
Ася махала ложкой и тяжело прыгала на кровати. Отраженный хрустальными подвесками чешской люстры свет скользил по ее фигуре, дробил на части. Подлетала к потолку светлая Аськина гривка, под шелковой комбинацией на приспущенных бретельках мячиками прыгали не стесненные лифчиком груди.
К Натальиным глазам подступили непрошеные слезы. Пустая, испорченная Аська и маленький Сережка, в чьих глазах живет не только забытое отражение глупой детской Натальиной любви, но и кое-что еще. Какими теплыми становятся эти глаза, когда она приходит в гости, берет Сережку на руки, прижимает к себе маленькое, почти невесомое тело, слушает тихий, неуверенный, понятный только ей лепет. Она прижимает к себе Сережку, и хорошие, теплые мечты кружат ей голову. Скоро, совсем скоро наступит время, когда бледный маленький Сережка попадет в тропический рай, где на пальмах растут настоящие бананы, где круглый год царит лето и светит щедрое, ласковое солнце. И тогда он перестанет быть таким маленьким и зеленым, расцветет, как нежное южное растение, случайно попавшее в среднюю полосу России и захиревшее от нехватки солнца и тепла. Сережа увидит наконец отца, узнает бабушку, дедушку, и двух теток, и их бесчисленных детей, о которых не устает писать Эдуардо. Он получит то, что принадлежит по праву каждому ребенку, – дом и тепло. То, о чем всегда мечтала Наталья.