Друг остановился и впервые за все это время, за всю лихую гонку глянул в мою сторону. Улыбнулся еще шире, топорща рыжеватые, покрытые инеем усы и бородку.
– А то как же, – захохотал он, искренне веря, что все происходит наяву. – Рада будь знаться с моим добрым другом Нежданом, Краса! Не стесняйся, будет он тебе братом названым.
И Молчан приглашающе повел рукой в сторону дальнего плетня, туда, где на границе лунного круга и густой тени от частокола вдруг стала проявляться хрупкая женская фигурка.
На ней был когда-то белый, но уже изрядно траченный рванью и грязью погребальный сарафан. Босые ноги без боязни стояли в снегу. Замершее тело, тонкое, девичье, не двигалось, не исходило паром тепла. Не вздымалась от дыхания грудь. Когда-то русые, а теперь свалявшиеся грязные волосы, ломкие и неживые, обрамляли темное, почти почерневшее лицо, на пятне которого страшно белели два глаза без зрачков. В одной руке девушка сжимала совсем небольшой серпик, в другой же держала срезанную длинную прядь волос, переходящую в косу, такую же грязную, как и волосы на голове. Стояла она, неестественно склонив голову набок, смотрела перед собой невидящим взором.
Мертвячка.
Миг-другой она не двигалась, подобно истукану, но вдруг конвульсивно дернулась и повернула голову ко мне. Хотя нас разделяли расстояние локтей в двадцать и неверный свет ночи, но я готов был поклясться, что ее бельма смотрят на меня.
Теперь, насильно представленная мне Молчаном, она видела меня, так же как и я ее. Впрочем, я понимал, что интересую ее мало: не было у меня зазнобы, не было в сердце той самой любавы. А потому и на роль очередного суженого я никак не подходил.
Но вот помехой, тем, кто может встать между мертвячкой и ее жертвой, я стал. А потому, чуть помедлив, она двинулась в мою сторону.
Шла покойница неестественно. Движения ее были вялые, неуверенные, при этом мышцы ее сводила мелкая судорога. Короткие припадочные подергивания.
Я знал, что мертвячки могут быть очень быстрыми. Доказательством тому служила наша недавняя погоня через весь острог. Но сейчас она явно выбилась из своего привычного ритуала, вышла из границ обычной охоты, и я, ненужный, лишний кусок в ее миропорядке, вызывал изломы поведения.
Она уже сделала шагов десять, выйдя почти на центр пустыря. Не отрывая от меня невидящего взгляда. А я все стоял на месте, искренне пытаясь придумать хоть что-то.
«Молодец, ведун, зазнакомился с мертвячкой, притянул? Отличный план! Простой, вящий! Надежный аки чудьские часы!» – отругал я себя, больше чтобы заглушить страх, нежели от пустого укора. Я не только получил драгоценное время, но и заставил мертвячку перевести внимание со своей жертвы.
Молчан же, видимо, попускаясь, мотал головой, озирался. Приходил в себя. Я не знал, сможет ли покойница вновь так же быстро вернуть контроль над другом, и рисковать не хотел.
Шагнув вбок от Молчана и продолжавшей приближаться мертвячки, я громко и надсадно закричал:
– Доброй тебе ночи, девица! Не боязно ли гулять в такой поздний час? Не заругает ли тятя за ослушание? Может, проводить тебя до дома родного? Много лихих людей может скрываться в темных закутках – печаль будет, коли такую красоту поругают.
Я нес несусветную чушь скороговоркой, стараясь отманить мертвячку, попутно в голове панически перебирая наставления Ведающих, вспоминая древние манускрипты старцев, борения. Покойница послушно шла на меня, а я продолжал баять все, что попадет на язык. Мне уже показалось, что удастся заморочить ее, когда, на беду, вскинулся Молчан.
Не умел молчать мой друг. А потому, как немного пришел в себя и вышел из пелены морока, сразу заголосил:
– Что за дичь? Куда мы прибились, Неждан? А где… Красимирка? – Он растерянно переводил взгляд с меня на покойницу, уже стоявшую к нему лицом. – И что за девка красная? Тю, сестрица, да ты босая померзнешь!
Его раскатистый голос моментально воротил мертвячку в русло. Ее жертва терялась, любимый-суженый уходил из ее власти.
Увлечь! Забрать!
Она, моментально забыв про мое существование, резко развернулась, в длинный прыжок оказалась у не успевшего даже шелохнуться Молчана, открыла ссохшийся, полуистлевший рот:
– Любый мой! – Я невольно вздрогнул, когда она заговорила. Это был живой, ласковый, нежный голос молодой девушки. Никак он не вязался с почерневшей покойницей. – Пойдем со мной. Любить тебя буду, укрывать тебя буду, обнимать тебя буду. Буду ласковая. Идем, суженый!
Молчан моментально одеревенел, впав во власть чарующего голоса. А я, наконец-то выцепив из памяти нужные знания, как наяву видел буквицы, бегущие по пятнистому листу манускрипта:
«…только влюбленных. Зовет она голосом возлюбленной, манит. Тащит в темноту, где серпом…»
Недолго думая, я рванул вперед.
Я не был бойцом-ратником, не был драчуном. Даже на празднествах в кулачных боях да борьбе не участвовал. Я не знал, смогу ли что-то сделать покойнице. Но, видя, как, продолжая говорить, мертвячка неспешно поднимает руку с серпиком, примеряясь к горлу Молчана, я не медлил.
Было такое чувство, словно я с разбега влетел плечом в городскую стену. Что-то больно рвануло в теле, изломало. Но я смог опрокинуть мертвячку – та тяжелым кулем упала в паре локтей от нас. Сбей я так обычную девушку, она кубарем укатилась бы на добрых три сажени, но покойница была твердая и тяжелая, как…
Как мертвец, подумал я, пытаясь собрать путающиеся мысли.
В голове стучали молотки, но сквозь них продолжали проступать буквицы памятных учений:
«…учинив же смерть несчастному, снесет она его в свою домовину. Ляжет с ним в обнимку и упокоится в объятиях суженого мертвеца. А как истлеет несчастный, то вновь выйдет она искать себе жениха. Вновь искать будет влюбленных молодцев…»
Мертвячка медленно вставала. Ворочалась грязным сугробом в снегу.
Я тоже силился подняться, судорожно цепляясь за кушак так и стоявшего в оцепенении Молчана. Срывался, пытался удержаться на неверных ногах.
А мертвячка вставала.
В отличие от меня, она не чувствовала боли, усталости, страха.
Я еще только стоял на коленях, а покойница уже была на ногах. И казалось, что медленно, неотвратимо она разворачивается.
Буквицы продолжали плясать перед глазами, словно веселая мошкара, невозможная в эту зимнюю ночь:
«…не увидеть, не одолеть. А коли довелось вытащить ее с охоты, заставить явиться люду, то отпугнуть ее может лишь облик ее отражения в зеркальце начищенном. Увидев истинный взор свой, ужаснется мертвячка, унесется на погост – забыться, уйти в мертвенный сон, чтобы…»
Я простонал от бессильного гнева и обиды. Ну конечно! А чего ты ждал, глупый ведун? Что борение – кинуть в нее снегом?
Ругаясь, понимая обреченное наше положение, я тем не менее с упорством калбея продолжал свои попытки встать. Хватался за одежду Молчана, тянул на себя, потягиваясь.
Где ж я возьму зеркало посреди ночного острога? Да еще и так, чтобы сразу под рукой?
Продолжая цепляться за друга, я схватил его за руку. Что-то глухо звякнуло.
Я скосил взгляд.
За все это время Молчан, потерявший контроль над собой, оказывается, так и не выпустил из рук глупый медный подносик. Бубен свой импровизированный.
Я только начал соображать, еще только забрезжила во мне радость и надежда, когда мертвячка рванула вперед.
Не знаю, не смогу я описать точно, что случилось дальше. Просто в испуге я рванул руку Молчана с втиснутым в нее медным, начищенным до блеска сотнями ладоней подносиком. Постарался закрыться, спастись. Выставил щитом, ведя безвольную руку друга.
Лунный свет хищно блеснул в диске подноса, давая отражение. Позволяя прыгнувшей уже мертвячке на миг увидеть себя.
Тоскливый, полный ужаса крик буквально оглушил меня, сбил с ног.
Кажется, я повалился в обморок.
Когда я стал приходить в себя, то первое, что увидел, – это встревоженное лицо Молчана. Он немилосердно тряс меня так, что взлетавшие комки снега засыпались мне за ворот.
– Неждан! Эй, друже! Ты чего? Перебрал?
Кряхтя, я поднялся, не без помощи своего спутника.
Отряхнулся. Поежился, чувствуя холодное прикосновение снежинок за шиворотом.
И рассмеялся. Звонко и нервно.
На меня смотрел совершенно ничего не понимающий Молчан, явно полагая, что его знакомец повредился рассудком.
– И что бы она сделала? – Мой друг был непривычно тих и, как мне показалось, немного поник.
Пока мы выбирались из малознакомых даже Молчану окраин, я рассказал ему о ночном мороке, о погоне, о том, как мертвячка пыталась утащить себе суженого.
– Ведающие писали, что убила б. – Я не хотел смотреть в лицо другу при этих словах, а потому разглядывал леденелые дровни под ногами. – А после снесла бы к себе в могилу. «Спать» рядом уложила б тело бездыханное, чтобы любимый подле нее был.
Я помолчал, раздумывая. И чуть погодя добавил:
– Она себе в смерти любимого ищет. Скорее всего, не осознает даже, что мертва. Чувствует чужую любовь, себе забрать хочет. Многая нечисть даже не со зла зло творит, а по своим остаткам разумения. Где-то при жизни ушла девица от несчастной любви или же руки на себя наложила – и вот последнее, что при ней осталось, силится вернуть. Неразумная она. Оттого, возможно, и борение против нее – отражение показать, чтобы на миг хоть поняла мертвячка свою страшную участь.
Молчан кивнул. Само собой, он не сомневался в моих словах: ведуну не верить никакого не было резона, но что-то теперь давило обычно веселого друга.
Мы уже почти дошли до главной улицы, когда Молчан вдруг сказал тихо:
– Жалко ее, Неждан. Несчастная.
Я кивнул.
Мы попрощались скупо, хлопнув друг друга по рукам. Разошлись. Молчан побрел к себе (думаю, что сейчас он бы даже под страхом расправы не пошел бы к Красимире), а я пошагал обратно в корчму. Переночевать.
С рассветом мне предстояло идти на погост, искать могилу мертвячки.