– Я же вам говорил, что не знаю ни одного восточного языка, – ответил Смит.
– Правда, я и забыл. Здесь должно быть начертано имя бальзамировщика. Видно он был большой знаток своего дела. Интересно знать, какая современная работа могла бы просуществовать столько лет!
Он старался говорить непринужденно и свободно, но от опытного глаза Обэркомби Смита не ускользнуло, что его собеседник не вполне еще оправился от испуга. Его руки и нижняя губа дрожали, а взор испуганно скользил по мрачной мумии. Тем не менее в его голосе и движениях проглядывало какое-то торжество. Глаза его сияли странным блеском и походка, когда он шагал по комнате, была твердая и уверенная. В общем он производил впечатление человека, перенесшего какое-то ужасное тяжелое испытание, благодаря которому тем не менее рассчитывал достичь трудной цели.
– Надеюсь, вы не уходите еще? – воскликнул Бэллингейм, когда Смит поднялся с дивана. При одной мысли, что он останется один, страх опять вернулся к нему, и потому он удержал Смита за рукав.
– Да, мне пора идти, – сказал последний, – у меня еще очень много работы. Теперь вы совсем оправились. Советую вам однако при ваших расшатанных нервах бросить на время эти эксперименты с мумиями.
– Какой вздор! С моими нервами все в порядке. Как будто мне впервые приходится иметь дело с мумиями!
– Ты же сам жаловался, что последнее время тебе сильно нездоровится! – заметил Монгаузен.
– Что правда, то правда. Надо будет попринимать какое-нибудь успокоительное средство или пройти курс лечения электричеством. Ты останешься со мной, Ли?
– Если хочешь, могу остаться с тобой, – ответил последний.
– Знаешь, что? – сказал Бэллингейм после некоторого раздумья. – Я лучше пойду к тебе и буду спать на диване. Прощайте, Смит! Простите, ради Бога, что вас побеспокоил.
Новые знакомые пожали друг другу руки, после чего студент медик ушел от своих соседей и, медленно поднимаясь к себе по железной винтовой лестнице, слышал, как внизу щелкнул ключ в замке и как два приятеля стали спускаться в нижний этаж по той же лестнице.
Таким странным и неожиданным образом произошло знакомство между Эдуардом Бэллингеймом и Обэркомби Смитом, знакомство, которое последний не имел ни малейшего желания продолжать. Но Бэллингейм, очевидно, был совершенно другого мнения, потому что постоянно находил какие-нибудь дела к своему серьезному, необщительному соседу и был так предупредительно мил и любезен с ним, что только очень грубым или невежливым поступком можно было бы его отвадить от себя.
Например, он раза два приходил благодарить Смита и извиняться за причиненное ночью беспокойство, затем постоянно забегал к нему то за книгами, то за бумагой. В общем ничего в этом удивительного не было, потому что между двумя соседями, холостыми студентами, такие отношения почти что неизбежны. Как бы то ни было, Смит нашел его очень начитанным человеком, со строгими католическими взглядами и замечательной памятью. Неприятное первое впечатление, которое он производил на всех своей довольно отталкивающей внешностью, скоро сглаживалось, благодаря его манере и умению хорошо и просто говорить. Таким образом Смит очень скоро изменил о нем свое мнение, стал находить его очень приятным собеседником и даже сам время от времени навещал его. Но чем больше Смит присматривался к своему новому знакомому, тем больше приходил к убеждению, что Бэллингейм, хотя и умный, но довольно неуравновешенный человек; более того, порой казалось что он немного не в себе.
Так, иногда он разражался высокопарной, пламенной речью о возвышенных материях, которая совершенно не гармонировала с его простыми, даже вульгарными взглядами на жизнь.
– Как приятно сознавать в себе великую мощь! – восклицал он. – Как приятно чувствовать, что ты можешь руководить великими силами добра и зла, быть ангелом хранителем для одних и в то же время мстительным демоном для других!..
И после этого моментально переводил разговор на какую-нибудь самую обыденную пошлую тему.
– Вы знаете, Ли очень хороший товарищ, честный малый, но ужасная мямля. Он не может быть товарищем для человека с широким кругозором и большими амбициями. Мы с ним не можем сойтись.
Подобные сентенции очень часто выслушивал Смит, глубокомысленно куря свою трубку, время от времени из вежливости кивая головой в знак согласия и в то же время думая, что его собеседнику необходим строгий режим и лечение свежим воздухом.
Еще одна странность Бэллингейма подтверждала мнение Смита, что у его нового знакомого не все дома: он часто говорил сам с собою. Смит, как мы говорили, очень поздно ложился спать, и вот, сидя за книгой иногда до двух, до трех часов ночи, он явственно слышал то громкий разговор, то сдавленный шепот в квартире Бэллингейма, хотя кроме хозяина в такой поздний час там не могло быть никого постороннего. Смит не раз пытался обсудить это с Бэллингеймом, но тот всегда уходил от разговора и имел страшно сконфуженный вид.
От наблюдательного взора Смита не могло укрыться, что его странный товарищ придает этому обстоятельству гораздо больше значения, чем стоило бы. Кроме Смита, который, не мог не верить собственным ушам, ненормальность Бэллингейма замечал еще старый, испещренный морщинами Том Стайльс, Бог знает как давно прислуживавший студентам в этой башне.
– Как вы думаете, сэр, – говорил он Смиту, приходя к нему по утрам прибирать комнату, – мне кажется, мистер Бэллингейм не совсем здоров?
– Вы говорите, он не здоров, Стайльс?
– Мне кажется у него не все в порядке с головой, сэр.
– Почему вы так решили?
– Ох, сэр, он так изменился за последнее время. У него такая странная привычка говорить у себя в комнате с самим собою. Вообще он не такой хороший господин, как вы или мистер Гисти. Я думаю, он вам очень надоедает. Не знаю, что и делать с ним, сэр.
– О чем вы, Стайльс, так беспокоитесь? Пускай говорит себе на здоровье, коли ему так нравится.
– Ох, сэр, вы не знаете, как я люблю всех моих молодых джентльменов. Сердце у меня обливается кровью, когда я вижу, что с ними что-нибудь случилось. Что же я скажу их родителям? Кроме того, сэр, одному вам я скажу по секрету, потому что знаю, какой вы хороший господин. Ведь у него в квартире кто-то ходит, даже когда никого там нет и дверь заперта снаружи на ключ. – Какие глупости, Стайльс, – ответил Смит.
– Вот вы говорите, сэр, что глупости, а я не раз слышал своими собственными ушами и меня никто в этом не разубедит.
– Ужасный вздор!
– Как вам будет угодно, сэр, – ответил обиженный старик. – Я буду внизу; пожалуйста, позвоните, когда вам что-нибудь понадобится.
Вера старика в присутствие нечистой силы в старой башне не могла не рассмешить Смита. Однако маленький инцидент, произошедший несколько дней спустя после этого разговора, глубоко врезался в память Смита и заставил его серьезнее отнестись к словам Стайльса.
Однажды Бэллингейм, поздно вернувшись домой, зашел к Смиту и увлек его интересным рассказом про каменные могилы святого Хасана в Верхнем Египте. Вдруг Смит, обладавший замечательно тонким слухом, совершенно ясно услышал, как хлопнула дверь в нижнем этаже.
– К вам кто-то пришел или ушел от вас, – сказал Смит.
Бэллингейм вскочил со стула с видом человека, который не то не верит услышанному, не то страшно испуган.
– Не может быть, – наконец произнес он, немного оправившись от волнения, – я уверен, что запер дверь. Никто не мог ее открыть.
– Слышите, кто-то поднимается по лестнице, – снова сказал Смит.
Бэллингейм, как сумасшедший, выскочил из комнаты, с шумом захлопнул за собою дверь и стал быстро спускаться по лестнице. Смит внимательно прислушивался ко всему, происходившему внизу, слышал, как Бэллингейм остановился приблизительно на середине лестницы, с кем-то пошептался, потом подошел к своей двери, нарочно громко отпер и запер ее ключом и вернулся обратно в комнату Смита. Он был страшно бледен, хотя и старался скрыть свое беспокойство.
– Пустяки, – начал он, опускаясь в кресло. – Это моя собака лапами открыла себе дверь. Удивляюсь, как это я забыл запереть ее на ключ.
– У вас есть собака? – спросил Смит, с удивлением глядя прямо в глаза смущенному собеседнику.
– Да, я недавно ее приобрел, но думаю отдать обратно, так как она причиняет мне ужасно много беспокойств.
– Вы правы, – ответил саркастически Смит. – Такую собаку, которая сама открывает двери, нельзя держать дома.
– Не в этом дело. Это очень дорогая собака, и я боялся, чтобы Том Стайльс как-нибудь не выпустил ее на улицу.
– Знаете, я очень люблю породистых собак и кое-что в них смыслю, – ответил на это Смит, продолжая испытующе смотреть на своего собеседника. – Покажите мне ее, пожалуйста!
– Хорошо, только не сейчас, так как я тороплюсь на свидание. Если ваши часы верны, то я уже опоздал почти на четверть часа. Простите, что не могу исполнить вашу просьбу. До свиданья! С этими словами он быстро схватил со стола свою шляпу и вышел из комнаты. Но, несмотря на так называемое свидание, он вернулся прямо к себе в комнату и, как отлично слышал Смит, запер за собою дверь на ключ.
Этот инцидент произвел на студента-медика очень неприятное впечатление. Бэллингейм без сомнения врал ему и притом врал, как человек, у которого есть очень серьезное основание скрывать правду. Смит знал, что у его соседа нет никакой собаки, к тому же и шаги, которые он слышал на лестнице, не могли принадлежать никакому животному. В таком случае, кто же это мог быть? Не мог же Смит согласиться со старым Стайльсом, что в комнате Бэллингейма завелась нечистая сила! Уж не женщина ли это? Если это так, то Бэллингейм страшный нахал и притом сильно рискует, так как если подобный поступок дойдет до слуха начальства, его непременно выгонять из университета. Придя к такому заключению, Смит решил прекратить общение с Бэллингеймом и засел за свои книги.
Но, очевидно, ему не суждено было в эту ночь спокойно поработать. Едва он успел собраться с мыслями и отыскать то место в книге, на котором остановился, как к нему в комнату вбежал его приятель Гисти.