– От Бэллингейма.
– Послушайте, ведь это ребячество! У меня положительно нет никаких оснований кого-нибудь бояться.
– Можете не бояться, но из благоразумия должны переменить квартиру. Я не говорю, что Бэллингейм злоумышляет лично против вас, нет, только утверждаю, что он очень опасный сосед.
– В таком случае, поверьте, я знаю больше, чем вы думаете, – ответил Смит, пристально глядя в глаза Монгаузену; я даже знаю, что Бэллингейм не один живет в своей квартире.
– Вы знаете, с кем? – воскликнул Ли, вскакивая со стула.
– Какая-то женщина, – ответил спокойно Смит. Монгаузен снова опустился на стул.
– Я нем как рыба, – сказал он, – и больше не скажу ни слова.
– Это ваше право, а с моей стороны было бы непростительной слабостью и трусостью бросать комнату, к которой я привык и обжился, только потому, что, как вы говорите, Бэллингейм может причинить мне какую-нибудь неприятность. Поживем, увидим, а пока до свиданья, желаю вам всего хорошего.
Был чудный, тихий весенний вечер. Смит быстро шел по дороге, направляясь к своей уединенной башне, время от времени вдыхая полной грудью свежий, ароматный воздух и посмеиваясь в душе над Ли, который показался ему в этот день добрым, но чересчур наивным юношей.
Как бы не был занят Смит, он всегда позволял себе одно маленькое развлечение. Два раза в неделю, по вторникам и пятницам, он отправлялся пешком в Фарлингфорд, находящийся милях в двух от Оксфорда, где жил доктор Петерсен. Последний был давним приятелем старшего брата Смита Фрэнсиса; жил он очень хорошо, держал в погребе недурные вина, курил хорошие сигары и был очень приятным собеседником. Два раза в неделю студент-медик совершал свои прогулки по красивой тенистой дороге среди полей и лугов и проводил несколько приятных часов за стаканом доброго портвейна в разговорах с милым холостяком о всех последних новостях университетского мира, медицины и хирургии.
На следующий день после разговора с Монгаузеном, Смит закрыл книги довольно рано, около половины девятого: час, в который он обыкновенно отправлялся к своему приятелю. Перед самым уходом его взгляд упал на стол, на котором лежала книга Бэллингейма. Как бы ни был противен ему этот человек, Смит все-таки хотел остаться корректным до конца, и потому, взяв книгу, спустился вниз по лестнице и постучался в дверь своего соседа. Ответа не последовало. Тогда он нажал ручку замка, дверь оказалась не заперта. Довольный тем, что избежал неприятного разговора с хозяином, он поспешно вошел в комнату и положил книгу на письменный стол со своей визитной карточкой.
Лампа горела, но огонь был уменьшен. Тем не менее Смит отлично различил и висящего крокодила, и маленьких египетских божков с головами различных животных, и письменный стол, заваленный разными бумагами и засушенными листьями. Ящик из-под мумии стоял перпендикулярно, прислоненный дном к стене, но самой мумии в нем не было. В комнате не было ни малейших следов присутствия постороннего человека, и Смит стал уже сожалеть, что несправедливо обвинял Бэллингейма в неблаговидных поступках. Не мог же он в самом деле быть настолько неосторожен, чтобы не запирать на ключ дверь, если желал что-нибудь скрыть в своей комнате!
На винтовой лестнице, по которой спускался Смит, всегда было ужасно темно, так что ходить по ней надо было очень осторожно. Не успел Смит, выйдя из комнаты Бэллингейма, сделать несколько шагов, как вдруг почувствовал, что кто-то или что-то проскользнуло мимо него в темноте. Он не мог дать себе отчета, что это было. Он просто почувствовал то ли легкое движение воздуха то ли слабое прикосновение к своему локтю, но был твердо уверен, что кто-то прошел мимо него. Смит остановился и стал прислушиваться. На дворе и в трубах старой башни завывал ветер, но больше ничего не было слышно.
– Это вы, Стайльс? – спросил он слегка дрогнувшим голосом.
Ответа не последовало, и на лестнице все было тихо. Должно быть, сквозняк, успокаивал себя Смит, зная, что в старой башне такая масса щелей, что отовсюду дует; тем не менее он был твердо убежден, что слышал подле себя чьи-то шаги. Не желая больше оставаться в этом мрачном месте, он быстро сбежал по лестнице и вышел во двор, но сейчас же снова должен был остановиться, так как увидел бегущего к нему навстречу человека.
– Это ты, Смит?
– Как видишь, Гисти, – ответил студент-медик.
– Ради Бога бежим скорее! Молодой Ли утонул! Сейчас с ним Гаррингтон. Я бегал, бегал и нигде не мог найти доктора.
– У тебя есть бренди?
– Нет.
– Подожди меня здесь. У меня на столе стоит целая бутылка.
С этими словами Смит стремглав побежал к себе наверх, схватил со стола бутылку и также быстро стал спускаться по лестнице, но, пробегая мимо комнаты Бэллингейма, остановился как вкопанный. Дверь, которую он собственноручно запер за собою, теперь была открыта. Лампа горела по-прежнему, и тусклый свет ее падал на деревянный ящик, прислоненный к стене. Три минуты тому назад он был пуст, Смит мог дать голову на отсечение, что это было именно так, теперь же там лежал его ужасный обитатель со смуглым, морщинистым лицом, обращенным к двери. Мумия лежала совершенно неподвижно, но Смит ясно различил в ней остатки слабой жизни, ибо в противном случае не могли бы гореть таким диким огнем ее маленькие глаза, словно светящиеся угли, выглядывающие из глубоких глазных впадин. Смит настолько был поражен и потрясен этим страшным видением, что, замерев, стоял как вкопанный, устремив глаза на ящик с мумией, до тех пор, пока снизу не раздался громкий голос его товарища.
– Куда ты запропастился, Смит? Ведь он каждую минуту может умереть! Бежим скорее, – добавил он, когда Смит появился на улице. – Надеюсь, за пять минут мы добежим до его дома. Сломя голову побежали наши приятели в темноте, как два породистых скакуна на ипподроме, и остановились, чтобы перевести дух, только у цели своей бешеной скачки. Молодой Ли, мокрый и грязный, как красивый цветок, вытащенный из тинистой воды, лежал на диване с бледным лицом, посиневшими губами и запутавшимися в волосах водорослями. Перед ним стоял на коленях Гаррингтон и растирал, как умел, окоченевшие члены своего приятеля.
– Он еще жив, – сказал Смит, положив руку на его голову – дайте часы или зеркало. Видите, стекло запотело, значит, жив. Гисти, возьмите его правую руку, теперь делайте то же, что и я.
Трое молодых людей безмолвно работали в течение десяти минут, пока из безжизненного тела Ли не вырвался легкий вздох и он не открыл глаза.
– Слава Богу! – радостно воскликнули в один голос студенты.
– Теперь опасность миновала, – сказал Смит, – дайте ему бренди.
– Боже, как я испугался, – заметил Гаррингтон, – представьте себе, лежу я здесь и читаю, как вдруг слышу на реке страшный крик и затем плеск воды. Я немедленно выскочил из дому и вот едва успел вытащить его из воды, когда он уже захлебнулся и шел ко дну. Счастье, что Смитсон еще был по близости, а то право не знаю, что бы я один делал. Садитесь, отдохните.
В это время Монгаузен приподнялся на локтях и диким блуждающим взором стал осматривать комнату.
– Что это? – спросил он. – Я был в воде? Ах, да помню!
При этом воспоминании неподдельный ужас отразился на его бледном лице, и он опустил на руки свою голову.
– Как вы могли упасть в воду? – спросил его Смит.
– Я не падал, – ответил слабым голосом Ли.
– Как так?
– Меня бросили в воду. Я стоял на берегу, когда кто-то подкрался ко мне сзади и толкнул меня в воду. Я ничего не слышал, и никого не видел, но великолепно помню, что это так было.
– Понимаю! – прошептал Смит, изменившись в лице.
Ли посмотрел на него с удивлением.
– Вы понимаете? – спросил он. – Вы не забыли еще моего совета?
– Нет, не забыл и, кажется, скоро последую ему.
– Ничего не понимаю! – воскликнул Гисти, пожимая плечами; черт знает, о чем вы там болтаете! Советую тебе, Гаррингтон, поскорее уложить Ли в кровать. Ну, Смит, пора и нам отправляться. Ведь ты домой идешь? Пойдем вместе.
На обратном приятели за всю дорогу не обменялись почти ни одним словом. Целый ряд страшных происшествий, как-то: шаги невидимого существа на лестнице, отсутствие мумии в комнате соседа и чрезвычайно странное появление этого неодушевленного на вид предмета через каких-нибудь две, три минуты, наконец покушение на жизнь Монгаузена не могли не волновать Смита. Все это в совокупности с предыдущими фактами, учитывая впечатление от первого знакомства с Бэллингеймом, способствовало тому, что смутное, ни на чем не основанное, прямо-таки фантастическое подозрение, из-за которого этот человек сделался столь противен Смиту, теперь приняло вполне определенную форму, стало неопровержимым в его глазах фактом.
Но ведь это неслыханная вещь! Противоречащее всем законам природы явление! Самый беспристрастный судья, даже идущий рядом со Смитом приятель, сказал бы ему, что глаза обманули его, что мумия без сомнения все время лежала в ящике, что Ли упал в воду по собственной неосторожности, и потому Смиту для успокоения надо принять каких-нибудь капель. Но что бы ни говорили люди, Смит готов был чем угодно поклясться, что Бэллингейм отъявленный преступник и негодяй, пользующийся для достижения своих целей небывалым до сих пор в истории преступлений орудием.
Дойдя до университета, Гисти пошел к себе, молча простившись со своим необщительным товарищем, а Смит направился через двор к угловой башне, к которой, равно как и к ее обитателям впервые почувствовал отвращение. Он решил даже последовать совету Ли и как можно скорее переехать на другую квартиру, так как великолепно понимал, что невозможно заниматься, когда постоянно со страхом прислушиваешься к каждому шороху и движению внизу. Проходя через двор, Смит заметил, что в комнате Бэллингейма все еще горит огонь; поднявшись на первую площадку, он встретился с поджидавшим его на пороге своей двери Бэллингеймом.
– Здравствуйте! – приветствовал Смита сосед. – Не зайдете ли ко мне?