Этот образ глупого черта, не исключено, сыграл определенную роль в ослаблении веры в чертей на рубеже XIX и XX столетий; многие этнографы отмечали в ту пору, что «деревенский народ», продолжая рассказывать о чертях, все явственнее «сам себе не верит».
Правда, если вера в черта как в вездесущего зловредного духа действительно ослабевала, убеждение в том, что бесы-черти насылают или провоцируют различные болезни среди людей, продолжало бытовать. Этнографические экспедиции записывали такие рассказы на Русском Севере даже в 1970-х и 1980-х годах.
В первую очередь бесовскому влиянию приписывают душевные болезни и психические расстройства, которые сопровождаются истерическими припадками; это одержимость и икотка, следствием которых нередко оказывается кликушество – подверженность истерическому поведению.
До XVII века в письменных текстах обычно упоминалась бесноватость, но с начала этого столетия стали писать о «вдохновенных или испорченных женщинах, кои, приходя в некоторое неистовство, плетут всякий вздор и делают иногда пророчества, они кричат голосами разных животных по временам и выкликивают имя того, кто их испортил» (М. Д. Чулков). Считается, что бес проникает в свою жертву по собственной воле или «подсаживается» в нее посредством наведения порчи – ведьмой или колдуном, которые, впрочем, все равно действуют по бесовскому наущению. Кроме того, бесы способны «наводить» горячку, травить, заражать инфекционными болезнями – через «неперекрещенный рот во время зевоты, или в питье или в еде».
Если кого-то прокляли, послали «к черту» («к шуту», «к ляду» и пр.), даже если кто-то просто помянул невзначай нечистую силу – бес всегда готов забрать такого человека. Жертву можно попробовать возвратить – молитвой или заручившись помощью колдуна, однако историй о возвращении из бесовского плена в русском фольклоре немного.
Обращает на себя внимание, что большинство «чертовых» болезней – преимущественно «женские», ими страдают чаще всего женщины (в особенности это верно для кликушества). То есть женщина признается «сосудом нечистым» как в сугубо христианском, так и в более обыденном понимании.
В этой связи уместно отметить, что в русском фольклоре довольно много текстов, которые сопоставляют черта с «лихой бабой»: эта баба, сварливая и свирепая, так и норовит извести находящегося рядом мужчину, чем заслуживает одобрение чертей. Столь явная фольклорная мизогиния (женоненавистничество) отличает не только русскую традиционную культуру, она свойственна культурам многих других народов; у русских же такое отношение к женщине проявляется и в широко распространенных поверьях о ведьмах и знахарках, якобы причастных к проискам нечистой силы.
Недаром Валерий Брюсов в стихотворении «Черт и ведьма» (1913) свел вместе этих персонажей и заставил сражаться между собой:
Ну, затеял перебранку
Косолапый лысый черт!
Голос – точно бьют в жестянку,
Морда – хуже песьих морд.
Да и ведьма тож не промах;
Черт ей слово, баба – два.
Лапы гнутся, как в изломах,
Точно дыня голова.
Дьявол за косы; так что же!
Изловчилась, и сама
Кулаком его по роже.
И пошла тут кутерьма!
По сей день принято считать, что ведьмы – а также мужчины-колдуны – заключают договор с нечистью и продают той свою душу; по договору они получают в свое распоряжение чертей-помощников – иногда целый «сонм». Эти помощники обыкновенно принимают облик черных птиц (воронов, филинов) или животных (кошки, змеи) и помогают ведьмам и колдунам «портить» других людей.
От колдовских и ведьминских «наузов», то есть особым образом завязанных узелков, в которые вкладывали частичку «колдовской» силы, хотя в данном случае это слово употреблено в значении «наговор, порча, происки», а также от козней нечистой силы, проводниками которой выступают ведьмы и колдуны, имеется множество защитных средств.
Главное средство не «накликать» черта – это не называть его по имени.
Этнографы XIX и XX столетий записали множество «обходительных» имен, которые русские крестьяне давали бесам и чер-тям. Некоторые из этих слов являются чисто диалектными, другие употреблялись достаточно широко, а всего их насчитывается не менее сотни. Как говорили крестьяне: «Слово черт произносить грех, не то он привяжется и будет причинять зло»; «Когда по воде едешь, немытика нельзя поминать, не нужно привлекать к себе его внимание». Это условие старательно соблюдалось – и обогатило русский язык множеством образных экспрессивных выражений, буквальный смысл которых сегодня едва ли понятен, но которые продолжают более или менее широко употребляться.
Оберегами против бесов и чертей служили прежде всего крестное знамение и молитва: «Если не оградишь крестом при позеве рта, то вселится нечистый дух и будет мучить». Кроме того, помогал шейный крест («чертогон»). Креститься нужно, когда зеваешь или чихаешь, когда гремит гром и сверкает молния – это Бог гоняет чертей, а те прячутся куда угодно и могут забраться в человека, – когда берешься за работу и так далее; домашнее имущество и еду тоже нужно перекрестить, не то черти на них покусятся.
По широко известному поверью, всякая нечисть боится крика петуха (этот мотив обыгран в русской литературе Новейшего времени Василием Шукшиным в повести «До третьих петухов») и колокольного звона – после третьего благовеста вся бесовская сила проваливается в преисподнюю. В помещении можно защититься от черта, очертив вокруг себя круг или рассыпав по кругу льняное семя; еще «отваживают» чертей разнообразные колючие растения («чертополохи»). В некоторых фольклорных текстах утверждается, что черта можно даже убить, для этого понадобятся медная пуговица или хлебная корка.
Подведем итоги: бес, он же демон, он же черт – поистине удивительный персонаж русского фольклора, вобравший в себя древние верования, заимствованные христианские сюжеты и многочисленные литературные влияния. Это двойственная сила, некое, если угодно, сверхъестественное присутствие, которое больше тяготеет ко злу, но все-таки способно порой на относительно добрые дела. Это неизбежный спутник человеческой жизни и «сосед», который живет бок о бок с человеком, недаром в тех сказках, где герой побеждает черта, он легко замещается «бытовыми» фигурами барина или попа – ближайших для рассказчика и слушателей олицетворений власти, над которыми так приятно взять верх. Благодаря своей «потусторонности» и одновременно близости к человеку бес-черт, думается, и сохраняет свою востребованность в системе мифопоэтических представлений русского народа на протяжении столетий – тем более что, как гласит поговорка XX века, «теперь люди сами черти стали».
В отечественной художественной литературе и в современной массовой культуре в целом образ беса-демона-дьявола-черта воплощен настолько же широко и разнообразно, насколько он представлен в русском фольклоре; попытка хотя бы бегло затронуть только те произведения, где этот фольклорный персонаж выступает одним из главных действующих лиц, неминуемо обернется полноценным многостраничным исследованием. Разве что можно уточнить, что наиболее, пожалуй, яркую и запоминающуюся картину нечистой силы и ее происков создал Михаил Булгаков в романе «Мастер и Маргарита». Поэтому достаточно сказать, что бес-черт, даже утратив ту степень веры, которой он когда-то пользовался в традиционной культуре, по-прежнему остается крайне популярен – думается, именно из-за «разнокачественности» этого образа.
B XV–XVIII веках русская иконография столкнулась с настоящим нашествием демонов. Быть может, отчасти за этим нашествием стояли эсхатологические ожидания – многие русские священники верили сами и внушали своей пастве, что конец времен наступит в 7000 году от Сотворения мира по старославянскому календарю, то есть в 1492 году. Кроме того, из соседних земель, прежде всего со стороны Польши, в Московское царство потоком шли европейские гравюры с демонологическими сюжетами.
Так или иначе, на русских иконах стали массово появляться разнообразные бесовские силы, которые раньше почти не изображались. Причем эти демоны и бесы имели смешанный облик – то почти люди, только с темными лицами, то звероподобные существа, то крылатые, то бескрылые, хвостатые и бесхвостые, лысые и волосатые…
Дьявол выделялся среди сонма прочих бесов гигантским ростом и наличием бороды, да и его главных «подчиненных», наместников тех или иных областей преисподней, тоже рисовали бородатыми. А в случаях, когда бесы представали в людском облике, различить, изображен на иконе – человек или демон, было очень просто: всем злодеям в иконописи придавались вздыбленные, или «пламенеющие», волосы, а также сходные с ними по форме головные уборы (например, «хохлатые» шлемы римских воинов). Такая прическа, именовавшаяся «шиш» или «шишак», – вспомним в этой связи, что и самих бесов могли называть шишами – служила главным отличительным призраком нечистой силы на иконах.
Порой бесов также изображали в облике крылатого змея – древнего символа всякого зла. Русских змеев с икон можно разделить на три типа: это либо обычная змея, иногда красного цвета или с красной головой, либо бескрылый змей с головой, похожей на звериную или птичью, либо же полноценный крылатый дракон со звериной головой и когтистыми лапами; еще семиглавый дракон мог олицетворять и свержение дьявола с небес.
Иногда бесов изображали как наполовину змея, наполовину женщину. Эти изображения восходят к средневековым представлениям о том, будто Эдемский змей, соблазнивший Еву, имел женское лицо. На многих русских иконах и миниатюрах мы видим тело змеи, увенчанное человеческим лицом, которое часто напоминает женское, а голова этого существа лишена бороды, зато обрамлена длинными волосами.