По замечанию советского литературоведа и фольклориста Н. В. Новикова, первая народная сказка о Кощее, причем в литературной обработке, была напечатана в сборнике «Дедушкины прогулки» (1791). Это сказка о гуслях-самогудах: невеста поручает герою «добыть музыки» на предстоящую свадьбу и ради этого отправиться «за тридевять земель в тридесятое государство, в царство Кощея Бессмертного», где хранятся чудесные гусли-самогуды; сам Кощей проживает в «палатушках позолоченных», держит в плену некую царскую дочь и вообще ведет себя как самовластный иноземный правитель, а не как представитель или «глава» нечистой силы. Разве что покончить с Кощеем удается, только исполнив хорошо известный по другим сказкам ритуал: на дубу сундук, в сундуке заяц…
Как бы то ни было, сегодня, за отсутствием более ранних сохранившихся текстов, мы вынуждены признавать первоисточниками сказки в записях XVIII–XIX веков, к которым и восходит «канонический» образ Кощея. В этих сказках Кощей (или Кош) предстает в образе демонического «мужичка сам с перст, усы на семь верст» / «старичка сам с ноготок, борода с локоток», но не более того; это еще вовсе не привычный в наши дни – в первую очередь благодаря живописи и кино – высокий и худой старик, отмеченный, как было принято выражаться в старину, «печатью проклятия на челе», согласно А. С. Пушкину.
В сказке «Иван Быкович» Кощей – «старый старик», муж ведьмы и отец трех чуд-юд, трехглавого, девятиглавого и двенадцатиглавого, побежденных героем; в сказках «Кощей Бессмертный», «Царевна-лягушка» и «Царевна-змея» он – похититель женщин (причем в первой сказке похищает жен тех, кто влез в долги); в сказке «Марья Моревна» он непонятно за что побывал в плену у «прекрасной королевны», освободился и стал мстить; в сказке «Зорька, Вечорка и Полуночка» / «Добрыня, Горыня и Усыня» он – скупой старик (отсюда, кстати, пушкинское «царь Кащей над златом чахнет») и владеет большим стадом скота, на который покушаются герои. Словом, он, конечно, немало вредит людям, но все-таки до «вселенского зла», каким Кощей оказывается впоследствии, ему еще очень далеко.
В русском языке XVIII века кощеями называли корыстолюбцев и скряг. У В. И. Даля в «Толковом словаре живого великорусского языка» говорится, что Кощей – это «…сказочное лицо, вроде вечного жида, с прилагательным бессмертный, вероятно от сл. “кастить”, но переделано в Кощей от кости, означая изможденного непомерно худобою человека, особенно старика, скрягу, скупца и ростовщика, корпящего над своею казною».
Обитает Кощей, как уже говорилось, в тридевятом или тридесятом царстве. Чтобы попасть туда, герою приходится идти на «край света», преодолевать многочисленные препятствия, полагаться на разнообразных помощников, даже погибать и снова воскресать. Жилище Кощея – дворец или терем (изредка избушка-вертушка), где содержатся похищенные им пленницы и хранятся богатства.
Само имя «Кощей» или «Кащей» (два равноправных варианта) в сказках не получает разъяснения, все толкования предложены позднейшими исследователями: одни возводят это имя к невольнику-кощею из «Слова о полку Игореве», другие считают его производным от слова «кость». У В. Даля в словарной статье «Кощунить» говорится: «Думаю, что слово это в связи с кость, касть, костить, кащей, пакость». Третьи же связывают с «кощунами» (ритуально-мифологическими рассказами) и с определением «кощное / кошное». Академик Б. А. Рыбаков, один из наиболее известных исследователей русской традиции, истолковывал слово «кощей» как синоним слова «потустороннее». Какая этимология выглядит более обоснованной, не столь уж важно, в современной культуре, если судить по визуальным образам Кощея, закрепилось именно второе значение, подразумевающее «кость». То есть Кощей предстает «костлявым» стариком – или даже и вовсе скелетом!
Любопытной, кстати, выглядит возможная этимологическая параллель между Кощеем и святым Касьяном из русских и украинских крестьянских поверий. В пользу возможного «родства» этих персонажей говорит не только фонетическое сходство имен, но и характерная особенность их облика: так, в сказке «Иван Быкович» Кощей – «ведьмин муж» – «лежит на железной кровати, ничего не видит: длинные ресницы и густые брови совсем глаза закрывают. Позвал он двенадцать могучих богатырей и стал им приказывать: “Возьмите-ка вилы железные, подымите мои брови и ресницы черные”… Богатыри подняли ему брови и ресницы вилами»; а в народном предании о святом Касьяне говорится: «Касьян сидит на стуле неподвижно, с опущенными ресницами, которые у него столь длинны, что достигают до колена; из-за этих ресниц он не видит Божьего свету. Только 29 февраля, в високосный год, поутру он поднимает ресницы и оглядывает мир; на что он тогда глянет, то и погибает».
Если оставить в стороне типичные для сказки преувеличения и «живописные» подробности, которые призваны сделать историю увлекательнее, то схожесть Кощея с Касьяном вполне очевидна. Как указывают некоторые исследователи, такая «добровольная слепота» Кощея-Касьяна обозначает принадлежность персонажа к потустороннему миру (он «не видит Божьего свету»), а когда Кощей-Касьян все же открывает глаза, то его взор оказывается чрезвычайно губительным и обращает все живое в камень – подобно взгляду василиска, чудовища из средневековых бестиариев: «Касьян на что ни взглянет, все вянет»; «из-за Кощея все царство окаменело».
Мы, разумеется, помним, что такой же особенностью облика и таким же свойством убивать взглядом обладал гоголевский Вий; не исключено, что Гоголь творчески переработал в своей одноименной повести сюжет о Кощее-Касьяне, хотя в последние годы фольклористы предприняли несколько попыток доказать существование самостоятельного персонажа по имени Вий в представлениях древних славян. По этому пути идут и современные язычники, «реконструируя» Вия как древнего славянского бога.
Отвлечемся ненадолго от сказок, чтобы развеять одно ошибочное представление: сегодня нередко можно встретить утверждение, будто сказочный Кощей – это древнерусский бог Карачун. На самом деле это не так. О древнерусском пантеоне сведений почти не сохранилось, не считая упоминания некоторых имен и отдельных фактов. Насколько можно судить по крупицам дошедших до нас известий, а не по произвольным любительским реконструкциям, бога Карачуна в этом пантеоне точно не было – это в лучшем случае персонаж христианской рождественской обрядности, а отнюдь не божество древних русичей, его разве что считали еще демоном, причиняющим внезапную смерть: «чтоб тебя карачун хватил!» Предположение о «происхождении» Кощея от Карачуна высказал советский литературовед Р. Г. Назиров, который усмотрел функциональное сходство между сказочным Кощеем и персонажем Карачуном из авантюрно-приключенческой повести Михаила Попова «Славенские древности, или Приключения славенских князей», изданной в 1770 году. Хотя фольклорист Е. А. Костюхин давно и убедительно опроверг эту гипотезу, рассуждения о «родстве» Кощея с Карачуном и о наличии у древних русичей божества Карачуна до сих пор встречаются в СМИ и в современной языческой литературе (где Кощея сопоставляют и с другими хтоническими богами), но верить подобным реконструкциям вряд ли стоит.
Так, один из лидеров сегодняшнего языческого движения волхв Богумил в своей книге «Кощей Бессмертный. Владыка загробного мира в мифологии славян» (2022) выстраивает систему доказательств – довольно, надо сказать, произвольную и противоречивую, – чтобы убедить читателя, что Кощей – «аспект», то есть ипостась общеславянского бога зла Чернобога (о последнем нужно говорить отдельно, однако такой разговор уведет очень далеко от нашей темы).
Но вернемся к сказкам. Сразу в нескольких сказках упоминается о власти Кощея над змеями (многоголовыми чудами-юдами), кроме того, о Кощее нередко говорится, что он не идет, а летит, подобно вихрю, – что уже в XIX столетии побудило А. Н. Афанасьева заподозрить, что в сказочных сюжетах змей и Кощей взаимозаменяемы: «Значение того и другого в наших сказках совершенно тождественно: Кощей играет ту же роль скупого хранителя сокровищ и опасного похитителя красавиц, что и змей; оба они равно враждебны сказочным героям и свободно заменяют друг друга, так что в одной и той же сказке в одном варианте действующим лицом выводится змей, а в другом – Кощей» («Поэтические воззрения славян на природу», т. 2, 1868). Вообще в сказках Кощей взаимозаменяем не только со змеем, но также с чертом, «нечистиком», «стариком-волшебником», «окаянным», иноземными царями-колдунами и прочими олицетворениями зла; опять-таки, о том, что он единственный и самовластный «повелитель русской нечисти», говорить, как видим, пока не приходится.
Не всегда Кощей в сказках – синоним зла. Встречаются и другие варианты. Например, в одной сказке из сборника Афанасьева Кощей – «седой старичок сам с ноготь, борода с локоть» – поначалу действует как вредитель: «Понравилось ему гонять свой табун лошадей на крестьянское поле да пшеницу травить; почти всю сгубил». Но позднее младший из трех сыновей владельца земли, Иван Крестьянский сын, ловит Кощея, и тот, отпущенный на волю, становится помощником герою в победе над змеями.
Кощей обладает неимоверной силой, которую у него иногда отнимают; правда, ему достаточно напиться воды, чтобы сила вернулась. Он способен держать в руках меч «в пятьсот пудов» и биться с противником сутки напролет, а от его дыхания богатыри «как комары летят». В былинах, к слову, дело обыкновенно обстоит иначе: махнет Илья Муромец палицей в одну сторону – и среди вражеского полчища словно улица пролегла, а в другую махнет – переулочек. Также Кощей наделен необыкновенно чутким нюхом – как и Баба Яга, он сразу унюхивает присутствие человека: «Фу-фу-фу, что-то русским духом пахнет». Он владеет несметными богатствами, а еще – чудесными предметами (меч-самосек, гусли-самогуды и др.) и необыкновенно резвым вещим конем (которым может владеть и Баба Яга, «царь заморский» или черт). То есть по всем перечисленным признакам Кощей фактически ничем не выделяется среди прочих сказочных злодеев, зато из сказок же нам известен сюжет, который совершенно точно ставит Кощея особняком от других отрицательных сказочных персонажей.