В своей новой монографии о М. И. Кутузове[65] Л. Л. Ивченко принимает наиболее устоявшуюся на сегодняшний день версию о потерях сторон в Бородинском сражении: «русская армия потеряла 24–26 августа от 45 до 50 тыс. чел., а Великая армия – около 35 тыс.», – с уточнением, что «вопрос о потерях сторон на сегодняшний день является дискуссионным, так же как и ответ на другой вопрос, неизменно возникающий в связи с итогами Бородинской битвы: чья победа?». Автор дает свой ответ на этот вопрос. Л. Л. Ивченко считает, что «неправомерно делать однозначные выводы о победе Великой армии, подсчитывая «очки», как в спортивном состязании, как то: захват села Бородина, захват флешей, захват Семеновского, захват батареи Раевского, отступление с поля боя, вступление в Москву и т. д. В этом случае абсолютно не учитываются причины, побудившие обе стороны вступить в сражение, и цели, которые в нем преследовались, сопоставление планов с достигнутыми результатами». Автор напоминает, что причины, побудившие Кутузова дать генеральное сражение, носили «нематериальный характер», а именно – диктовались необходимостью «поддержать моральный дух русских воинов, требовавших сражения». Кроме того, Кутузов не имел достоверных сведений ни о дополнительных резервах, на которые мог рассчитывать неприятель, «ни о фланговых армиях Тормасова и Чичагова», прикрывавших южное направление и призванных оказать главным силам русских войск наиболее значимое «содействие». Поэтому, заключает Ивченко, «при любом исходе битвы он не мог развить успех без подкреплений. Как бы сложно ни было для Кутузова решиться на генеральное сражение, каких бы усилий и жертв ни потребовалось от него и от начальствуемой им армии, чтобы выстоять при Бородине, однако самое тяжелое предстояло ему потом, на следующий день после битвы. Это был день, когда после невероятного подъема патриотического духа, всех подвигов самопожертвования он вынужден был отдать приказ об отступлении». В этот «день без иллюзий» было суждено сбыться пророческим словам Михаила Илларионовича, сказанным накануне сражения: «Французы переломают о нас свои зубы, но жаль, что, разбивши их, нам нечем будет доколачивать». Во время сражения Кутузов стремился, прежде всего, «сохранить дух в войсках, не допустить разгрома, способного превратить его армию в толпу». Выполняя волю главнокомандующего, русские войска были «должны выстоять прежде, чем он уведет их с позиции». Дальнейшее же удержание этой позиции «было невозможно, а главное, бессмысленно, так как не существовало ни одного условия, позволявшего развить успех». Драма Кутузова в Бородинском сражении состояла еще и в том, что он не мог ознакомить «соратников» со своими «расчетами и сомнениями», дабы не лишить их веры в победу. Л. Л. Ивченко прямо опровергает мнение Н. А. Троицкого о том, что Кутузов имел «определенное намерение защитить древнюю столицу». Последнее намерение в официальной переписке Кутузова снабжено множеством оговорок, которые гораздо более определенно указывали на другое его первостепенное намерение – «сохранить боеспособную армию». Автор убедительно доказывает, что приказание Кутузова о возобновлении сражения на следующий день после Бородина – 27 августа 1812 г., данное им накануне вечером М. Б. Барклаю де Толли и Д. С. Дохтурову, отнюдь не было лукавством. Напротив, в тот момент оно было вызвано необходимостью, по словам главнокомандующего, «сегодняшнюю ночь устроить все войско в порядок», так как, в противном случае, «всякое отступление при теперешнем беспорядке повлечет за собою потерю всей артиллерии». Ивченко отмечает: «Из этого документа явствует, что русские войска в сражении выстояли, коль скоро Кутузов, по необходимости, но вопреки своей воле, готов был вновь принять сражение». Наконец, автор опровергает еще один расхожий миф о том, что Кутузов якобы заранее предрешил вопрос об оставлении Москвы. Из переписки Кутузова с Александром I, относящейся к последним числам августа 1812 г., следует, что решение оставить Москву без боя было принято Кутузовым только после того, как его войска были оставлены без обещанных ранее мощных подкреплений. Вышесказанное позволяет сделать вывод, что Кутузов был довольно искренен, когда 29 августа 1812 г., т. е. через три дня после Бородинской битвы, направил своей жене – Екатерине Ильиничне короткое, но теплое письмо с известием, что «выиграл баталию над Бонопартием».[66]
«Бородино. Бой у реки Колочи»
«Атака гвардейских егерей и матросов у села Бородино». Худ. В. Келлерман
«Бой за Утицкий курган». Худ. О. Пархаев
«Бой за Семеновские флеши». Худ. О. Пархаев
Мнение Л. Л. Ивченко о том, что у Кутузова, в случае пополнения его военных сил надлежащими подкреплениями, имелись реальные шансы не допустить оставления Москвы и даже добиться разгрома Наполеона на подступах к ней, разделяет Е. В. Анисимов. Он убежден, что если бы 3-я армия генерала А. П. Тормасова (46 тыс. чел., 168 орудий), которая прикрывала направление на Киев и которую на Волыни могла заменить Дунайская (Молдавская) армия адмирала П. В. Чичагова (57,5 тыс. чел.), вовремя пополнила главные силы Кутузова, то Наполеона уже в августе 1812 г. ожидала бы судьба, постигшая его в битве при Ватерлоо. «Рокировки» армий Тормасова и Чичагова с конца июля 1812 г. добивался генерал П. И. Багратион, этот замысел поддержал и Кутузов после своего назначения главнокомандующим. Багратион призывал к срочному осуществлению этой меры ближайшего помощника царя – графа А. А. Аракчеева (в письме от 26 июля 1812 г.), а Кутузов обратился с соответствующими письмами к Чичагову и Тормасову (20 августа). Однако время было упущено. «Думаю, – пишет Анисимов, – что главная вина за это упущение полностью лежит на императоре Александре, который только один был вправе решать вопросы подобного масштаба. А он, уезжая из действующей армии, не только не передал Барклаю (…) командование 1-й и 2-й армиями, но и словом не обмолвился о судьбе южных армий. И только тогда, когда Кутузов был назначен главнокомандующим всеми русскими армиями, встал вопрос о координации их действий. Но поздно! А как 1-й и 2-й армиям, захлебывавшимся кровью на Бородинском поле, не хватало помощи 3-й армии, которая бы подошла к Бородину, подобно армии Блюхера, в решающий момент поспевшей на поле Ватерлоо, и бросила бы на колеблющиеся тогда весы свою гирю – свыше 40 тыс. солдат! Несомненно, тогда Наполеон был бы утром и днем 27 августа разгромлен, его старая гвардия погибла бы, Москва бы не сгорела и вообще история пошла бы по другому пути…».[67]
Еще одним опровержением поражения русских войск в Бородинской битве является реакция командующего 1-й Западной армией М. Б. Барклая де Толли, который никогда, в силу своего характера, не славился особым оптимизмом, на одно из самых драматических событий сражения – захват французами батареи Раевского. Узнав об этом, Барклай спокойно заметил: «Это печально, но мы возьмем ее обратно завтра, а может быть, французы покинут ее сегодня ночью». Слова Михаила Богдановича свидетельствовали, как отметил С. Ю. Нечаев, о его уверенности «в том, что на другой день сражение будет продолжено».[68] К сказанному можно добавить: Барклай де Толли твердо верил в возможность выиграть сражение.
В трудах зарубежных историков по проблемам Наполеоновских войн мы не встречаем того кипения страстей вокруг «битвы на Москве-реке», которое находим в современной отечественной историографии. Зато в лучших исследованиях иностранных авторов есть немало рационализма и объективности, которые весьма полезны для более «сбалансированного» взгляда на обсуждаемые темы.
В одном из самых выдающихся фундаментальных исследований о Наполеоновских войнах – книге английского историка Дэвида Чандлера «Военные кампании Наполеона» (1966)[69] Бородинскому сражению посвящена отдельная глава.[70] По данным Чандлера, в начале похода от Смоленска к Москве общая численность наполеоновских сил составляла 156 тыс. чел. (124 тыс. – пехота, 32 тыс. – кавалерия), армия Наполеона располагала при этом 587 пушками. Русские войска насчитывали тогда не менее 120,8 тыс. чел. (72 тыс. – пехота, 17 тыс. – регулярная кавалерия, 14,5 тыс. – канониры, 7 тыс. – казаки, и предположительно 10 тыс. – ополченцы), в их распоряжении имелось 640 артиллерийских орудий.
Британский историк критикует «недостатки» диспозиции русских войск и их подготовки к сражению: «Во-первых, непропорционально большое количество войск было поставлено в северном, колочском секторе. Конечно, Кутузов не мог знать точно, куда будет направлен удар французов. Но, учитывая то, что река перед его правым крылом имеет очень крутые берега, что большая часть местности на его правом фланге состоит из болот и что, судя по сообщениям, Наполеон подходит по обоим почтовым трактам (то есть в направлении левого фланга русских), можно было бы заранее определить наиболее вероятное направление главного удара Наполеона и с самого начала поместить меньше войск на своем правом фланге. Второй недостаток связан с первым. Открытый характер местности к югу от русской позиции предоставлял удобную возможность охватывающей атаки противника, и здесь необходимо было бы предусмотреть, где определить господствующее положение. Кутузов поступил бы мудрее, поставив мощный резерв из всех родов войск позади своего неприкрытого левого фланга. В-третьих, русская кавалерия и V корпус резерва были помещены слишком близко к линии фронта, вследствие чего им пришлось нести неоправданные потери. В-четвертых, русская иерархическая лестница команд была излишне усложнена; кроме ставки верховного командования Кутузова в Горках и двух армейских штабов, русские поделили каждый армейский район на подчиненные секторы (…) Это умножение штабов ничего не давало, кроме помех для быстрого прохождения приказов и точности их исполнения. Недостатком было также то, что редуты и флеши русских, хотя внешне и были внушительны, строились в спешке и, в сущности, плохо обеспечивали укрытие их гарнизона». Ошибкой русского командования он назвал и «расточительное чрезмерное растяжение главной позиции». Вместе с тем, Чандлер отмечал, что «несмотря на все эти недостатки, моральный дух русской армии был необычайно высок». Солдатское «воодушевление» еще более окрепло после молебна, состоявшегося накануне сражения – 6 сентября н. ст., когда «перед коленопреклоненными рядами всей армии торжественно пронесли чудотворную икону (…) Богоматери Смоленской».