Голоса их звучали так громко, что Айсе могла разобрать каждое слово.
— Ох, надо же! — сказал Ахим, даже не взглянув в ту сторону. — Ты из тайной полиции или, может, еще откуда?
— Именно так, — ответил Пробор, — и ты был бы первым, кого я отправил бы куда следует. Потому что ты превращаешь школьный двор в настоящий свинарник! — Он показал на банки, куртки и рюкзаки, как попало разбросанные на земле.
Саша соскочил с доски и принялся собирать банки.
— Сматываемся отсюда! — крикнул он Ахиму.
— Ясное дело, они шуток не понимают, — раздосадованно откликнулся Ахим.
Пауль подбоченился.
— Сколько раз уже мы с этим сталкиваемся? — спросил он так громко, чтобы было слышно каждому во дворе.
— Уже со счету сбились.
— В том-то и штука, — объясняя, Пауль повернулся к остальным, — что сейчас мы не впервой говорим это. Нельзя допускать, чтобы какие-то идиоты занимали весь двор и ломали скамейки, эдак они скоро и стены среди бела дня начнут дерьмом мазать. Теперь этому свинству конец!
Некоторые одобрительно кивали.
— Мы вообще не пачкаем стен, — заявил Ахим, — а кроме того, вы не можете запретить мне кататься на доске!
— Оставь их. Покатаемся где-нибудь в другом месте, — примирительно сказал Саша.
— Даже не подумаю! — возбужденно возразил Ахим.
Тем временем к спорящим подошло еще больше школьников, которые столпились, образовав тесный полукруг.
— Там, внизу, опять ссорятся, — сказала Айсе, оборачиваясь к Сезен.
— В такое прекрасное весеннее утро могли бы придумать и что-нибудь получше, — отозвалась Сезен, сунула сигарету в унитаз, где та с коротким шипением погасла, и встала к окну рядом с Айсе.
В этот момент появился Зиги, наискось пересекая площадку. Высокий и стройный, в черных шнурованных ботинках. Айсе всегда пугалась, когда его видела, и, случайно столкнувшись с ним в вестибюле или на лестничной клетке, тотчас отступала в сторону.
— Ба, офицер пожаловал, — насмешливо сказала Сезен.
Рядом с ним шел парень, которого Айсе никогда прежде не видела.
— А это кто? — спросила Сезен.
Новенький был несколько ниже Зиги, он нервно оглядывался по сторонам и рукой неуверенно откидывал назад волосы. Зиги целеустремленно поспешил к группе ссорящихся. Пауль и Пробор коротко поприветствовали его, шлепнув ладонью по его ладони. Скрестив руки и чуть откинув голову, Зиги, похоже, что-то объяснял новенькому, который внимательно слушал. Айсе удалось разглядеть его четко вырезанный профиль. Вдруг Пауль, метнув вокруг себя дикий взгляд, без предисловий бросился на Сашу и повалил его наземь. Саша только чертыхнулся, когда Пауль, оседлав его, молниеносно выхватил из кармана складной нож, из рукоятки которого, сверкнув на солнце, тут же выскочило лезвие.
Сезен выдвинула объектив.
— Да они же поубивают друг друга, — сказала она, нажимая на кнопку.
Айсе закусила губу, когда увидела, как Зафир пробил себе дорогу в толпе и с угрожающим видом вырос перед Зиги.
— Почему он всегда вмешивается? — едва слышно спросила она и в тревоге начала теребить ворот рубашки.
Пока Зиги и Зафир орали друг на друга, Саша лежал на земле и пытался кричать, потому что Пауль, локтем придавив его руку к земле, ладонью зажимал ему рот. Он размахивал ножом перед лицом Саши.
— Тебе лучше туда не смотреть, — сказала Сезен и слегка оттолкнула Айсе. Камера Сезен щелкала безостановочно.
В этот момент во дворе пронзительно зазвенел школьный звонок, но никто не двинулся с места. Солнечный свет падал сквозь молодые листочки каштанов и сотнями бликов плясал на земле и на лицах учеников, которые сгрудились еще теснее и, не двигаясь, смотрели на Пауля и Сашу. Вдруг новенький, до сих пор стоявший в стороне, подскочил к Паулю и дал ему увесистого пинка в бок, — от неожиданного удара тот полетел кувырком. Нож заскользил по земле. Саша выкатился из-под Пауля и с проклятиями поднялся на ноги.
Пауль озадаченно огляделся вокруг, вскочил и в ярости хотел было уже накинуться на новенького, когда Зиги цепко схватил его за плечо.
Сезен радостно захлопала в ладоши.
— Ты никогда не видела более глупой физиономии, чем сейчас у Пауля! — смеясь воскликнула она, одновременно вынимая из камеры пленку и засовывая ее в карман.
Айсе по-прежнему стояла как завороженная, прижавшись к оконной раме. Сезен ободряюще похлопала ее по плечу.
— Зафир еще жив или?..
Во дворе с чувством облегчения, снова громко болтая, расходились ученики. Уголком глаза Айсе видела, как новенький скрылся в здании школы. Затем ученики через вестибюль спешно разбежались по классам, и под каштанами снова воцарилась тишина.
Недавно Зиги плюнул на пол у меня за спиной. Я отчетливо слышала, как он сразу за мной вошел в вестибюль и неожиданно плюнул. Потом резко развернулся и ушел. Они обязательно подстерегут где-нибудь Зафира и поколотят — это всего лишь вопрос времени. От этой мысли мне становится дурно. Зафир убегать бы не стал. Напротив, он ответил бы на каждый удар, потому что, впадая в ярость, начинает крушить вокруг себя всё и защищаться.
Мне приснилось, что я осталась на свете одна с Зафиром. Как тогда, когда мы целое лето прожили в этой долине, где можно было бесследно исчезать. Отец, помнится, снял на время каникул дом. Он одиноко стоял выше по берегу реки, на лесном лугу, несколько в стороне от деревни. К дому можно было пройти только по узкой тропинке, и время от времени мы с Зафиром намеренно уклонялись с дороги и углублялись в лес, будто в пещеру. Я шла за Зафиром. Он надламывал колючие ветки или отводил их в сторону, чтобы я могла беспрепятственно двигаться.
«Здесь мы могли бы сгинуть навеки», — сказал Зафир. Мы представили себе, как наши родители вызывают полицию, которая ночью с собаками и прожекторами начинает вдоль и поперек прочесывать лес, разыскивая нас.
«Не исключено, что им было бы все равно, — вдруг сказала я, — не исключено, что они только облегченно вздохнули бы, если бы мы больше не вернулись, и были бы счастливы наконец избавиться от нас».
Зафир испуганно посмотрел на меня и от досады прикусил губу. Мы разлеглись прямо на земле, подгребли под голову охапку прохладной листвы, над нами густились кроны деревьев. Меж листьев просвечивало небо, точно разрезанное на тысячи лоскутков, и время от времени сквозь них проглядывало солнце, изливая на нас свои лучи и пригревая лица. Нам не было страшно, мы взялись за руки и поклялись остаться лежать здесь, пока не стемнеет. Когда мы наконец вернулись, было уже довольно поздно. Еще издали мы увидели, что отец ходит вокруг дома с карманным фонариком; он громко выкрикивал в темноту наши имена. Мать вышла навстречу нам с растрепанными волосами и покрасневшими от слез глазами. Она хватала нас за плечи, трясла нас. Я ощущала на своей коже ее горячее от рыданий дыхание.
«Никогда больше так не делайте!» — крикнул отец и немедленно отослал нас в постель.
Но я лежала под одеялом и улыбалась. «Нам никогда больше не следует уходить, — сказал Зафир. — Мама вот плакала». Совесть у него была нечиста.
«Мы ведь для того так и поступили, — сказала я удовлетворенно. — Теперь мы навсегда знаем, что они нас любят».
Неподалеку от дома были какие-то развалины. Между камнями росла трава и полевые цветы. Там обитала черная кошка с маленькой египетской головой. Она была худющая, будто ее морили голодом; иногда мы с Зафиром приносили ей чего-нибудь поесть. Однажды мы наблюдали, как она поймала ящерицу. Хвост и голова ящерицы свисали у нее изо рта. Затем она несколько раз бросала ее на землю, чтобы, выпустив когти, опять и опять прыгнуть на нее, и так повторялось до тех пор, пока ящерица не перестала двигаться. Но кошка подбрасывала ее в воздух и всячески играла ею, хотя та давно уже была мертва.
В доме было всего две небольшие спальни и кухня с камином. Пахло камнем и дымом. По ночам мы с Зафиром долго лежали без сна и разговаривали, а за окном трещали цикады.
Старая керосиновая лампа привлекала ночных мотыльков, которые слетались на ее горячее стекло и сгорали. Утром мы собирали их. Позади дома мы вырыли для мотыльков крошечную могилу. Мы назвали ее Световой могилой.
«Потом мы поженимся и будем жить в таком доме», — говорил Зафир. На реке мы играли в свадьбу. Фатой мне служила белая простыня, которую я повязывала на голову. Рука об руку мы стояли на камне и смотрели в воду перед собой.
«Мы будем всегда вместе, — сказал Зафир, — сколько будем жить».
Мы больше не хотели возвращаться в город, а в конце каникул заболели. Зафир и я с одинаковым вирусом лежали в постели. Мать ухаживала за нами, но она не участвовала в нашей горячке и ознобе — мы были как будто не два разных тела, а одно-единственное. Когда Зафира рвало, я придерживала его голову, запустив руку в черные кудри, и успокаивала его. Но едва приступ проходил у него, становилось худо мне, и тогда я склонялась над тазом. Мы делили каждую конвульсию и каждый скачок температуры.
«Мы, наверное, умрем», — говорил он.
«Тогда мы умрем вместе», — утешая, говорила я. Он облегченно кивал, а я брала его обессиленную лихорадкой руку в свою.
Сейчас мне не вспомнить, когда Зафир взялся меня опекать и следить за каждым моим шагом. Но, кажется, с тех пор мы разделились и стали похожи на две половинки разбитой чашки, которые уже невозможно соединить.
Айсе отложила карандаш в сторону, закрыла тетрадь в голубом переплете и, когда в дверь неожиданно постучали, торопливо сунула ее в ящик письменного стола. Это был короткий, нетерпеливый стук Зафира, и не успела она ответить, как он уже открыл дверь и вошел в комнату.
— Чем занимаешься? — с любопытством спросил он. В зеркало шкафа она увидела, что он уселся на кровать.
— Работаю, — сказала Айсе и быстро открыла первую попавшуюся тетрадку, лежавшую на столе.