ПЛОДЫ ГЕСПЕРИД
Ждал Мэттью Хейл, прививший черенок,
Пять долгих лет от яблоньки цветенья.
И вот дождался: за цветком - цветок;
Пыльцу разнес пчелиный хоботок,
Но оказались после опыленья
Три завязи живыми у растенья.
И яблоня оставшиеся три
Ввысь подняла под поцелуй зари,
Потом склонила в тихую прохладу...
Хейл подошел: "А все ли тут, как надо?"
Плодов же - только два, как ни смотри...
Ну, два, так два. К чему таить досаду!
С ним Мэттью младший у ветвей стоит
(Как яблоня - такой же пятилетний):
"Не трогай яблок, - старший говорит, -
Пусть зрелостью они нальются летней.
Я сорт назвал Плодами Гесперид,
Гераклов подвиг чествуя последний".
Спешил ли Хейл в коровник по утрам,
Или в свинарник шел задать кормежку,
Он по дороге подходил к ветвям
И проверял - как поживают там
Два шарика, растущих понемножку,
Питаясь через трубку-плодоножку.
Два яблока. Когда б еще одно...
Глядь - стало наливаться и оно.
Недаром, знать, название дано -
И никакой садовый паразит
Заразою теперь не поразит
Их, названных Плодами Гесперид!
Но приближался осени приход.
Она явилась, люто завывая,
И понял Хейл, что наступил черед,
Подарков от судьбы не ожидая,
Приняться за уборку урожая -
Не то он сам на землю опадет.
Увы! В саду, ветрами оголенном,
Не видит Хейл богатства своего:
Ни трех плодов, ни двух, ни одного!
А было воскресенье. В честь него
Был Хейл одет, как велено каноном
К церковным одеваться перезвонам.
От искреннего горя онемев,
Хейл шляпу снял и, став белее воска,
На шляпе, свой выплескивая гнев,
Сплясал - да так, что вовсе стала плоской,
Воскресного навек лишившись лоска, -
И огляделся, чуть поохладев:
А вдруг увидел кто дикарский пляс?
Писанье вспомнить, кажется, нетрудно.
Там сказано: одумайся, Ахаз,
Кумирам поклоняться - грех для нас!
И поклоненье яблоням подсудно -
Особенно когда оно прилюдно.
Бог видел все, но, сжалившись, помог,
Чтоб остальные пляску не видали,
И грех простил, и даже пары строк
О том не внес в священные скрижали,
А честный Хейл за это дал зарок
Быть сдержаннее в гневе и в печали.
ВРЕМЯ ЛИВНЯ
Лей, ливень, не зная лени!
От ливня худшее горе -
Смещенье моих владений
С предгорья поближе к морю.
Нелепо пенять на воду,
Списывающую прытко
Часть нынешнего дохода
В счет будущего убытка.
Да нет, не ущерб, - а просто,
Когда отшумят осадки,
Вся тучная гниль компоста
Осядет в сухом остатке.
В сухом - и куда уж суше! -
Но место избрав иное:
Ведь море предстанет сушей,
А суша станет водою.
Всех дел-то - бреди по свету
В заботах о новой пашне;
Отыщешь ее - и эту
Поднимешь взамен вчерашней,
И лемех в разгаре дела
Столкнется, борозды роя,
С твоей же окаменелой,
Но годной еще сохою.
Жизнь множит повторы, множа
Извивы свои, изгибы,
И тут уж грустить негоже,
А должно сказать спасибо.
ПРИДОРОЖНАЯ ЛАВКА
Развалюха с ларьком, пристроенным кое-как,
Зазывает зевак - а где тут найдешь зевак?
Автомобили несутся мимо, да так,
Что и не видят докучной мольбы бедолаг -
Не о хлебе - о мелочи, жалкой наличности,
Не имея которой в наличности
Обратятся в пустыню и город, и лес, и сад.
А машины несутся; никто и не скосит взгляд
На хибару, застывшую рядом с обочиной,
С жалкой вывеской - пыльной, смешной,
скособоченной.
А здесь, между прочим, могли бы вам предложить
За бесценок что хочешь и место, где можно
пожить,
При желанье развеяться, в маленькой деревеньке.
И если (это ворчливо) у вас есть деньги,
И вы не стремитесь растратить их не на то,
Так чего же несетесь, как будто вас гонит кто?..
А теперь о том, что не было сказано вслух:
Нам не надо сотни монет, нам хватит и двух,
Трех, десяти - и это поднимет наш дух,
Вселит надежду, откроет дорогу к счастью,
И нам станет житься не хуже киношных шлюх,
Чего до сих пор не давала партия власти.
Может, вправду стоит их всех свезти
В специальные села, где им везти
Станет больше; где зданья не так корявы;
Где налево - театр, магазин - направо?
Богатеи помогут им там во всем,
Окружая вместо тяжкой работы
Непрерывной заботой, давая льготы,
А они будут спать непробудным сном,
Хочешь - ночью, а хочешь - днем?
И все же - как жаль, как порой бесконечно жаль
Видеть крах их мечты, подростковую их печаль,
Ощущать их мольбы, безмолвные просьбы
о помощи:
Неужели опять ни одна из машин
Не подарит им визг заторможенных шин,
Неужели не хочет шофер ни один
Ни о чем разузнать - хоть о ценах на овощи?
И все же свершилось: одна завернула во двор.
Решив развернуться. По газу - весь разговор!
А вот и другая: из этой спросили дорогу.
Из третьей - нельзя ли бензином разжиться
немного?
Нет! (Это ворчливо). Сам, что ли, не видишь?
И трогай!
Увы, в захолустье не скопишь - не те масштабы.
А что до поднятья духа, то верится слабо:
Стонут, пеняют, мечтают опять и опять...
Может, и вправду, чтоб эту тоску унять,
Всех их от боли избавить единым махом
Было б честнее? И вздрогнешь в ответ со страхом:
Что как другие решат, справедливость любя,
Махом единым от боли избавить тебя?
БЮРОКРАТИЧНО
Мураш, обследуя стол,
На мертвую муху набрел.
В понятии муравьином
Она была исполином.
Но это его не касалось,
И он, задержавшись малость,
Опять заспешил куда-то.
Когда он встретит собрата,
Агента разведуправления,
Что ищет причинность явлений
И место их во вселенной.
О мухе он донесет.
Муравьи - занятный народ.
Увидя вдали от жилья
Убитого муравья,
Нисколько не опечалясь,
Они своему начальству
Спешно несут доклад,
Что погиб такой-то собрат.
А наверх, куда не добраться им,
Доклад идет по инстанциям.
И там объявляют скоренько:
"Кончина Джерри Мак-Кормика.
Почил беззаветный Джерри.
Скорбя о такой потере,
Почести в полной мере
Воздать фуражиру Джерри,
Не жалея казенных денег.
Доставить его в муравейник,
Бальзамировать прах крапивой,
Накрыть лепестком покрасивей -
Таково повеленье царицы".
Теперь пора появиться
Распорядителю черному,
Что для соблюденья декорума
Минуту над мертвым выстаивает,
Берет поперек живота его,
Еще минуту с ним мается
И, взвалив на себя, удаляется.
Толпа же не собирается:
Сие никого не касается.
Вот это весьма прилично
И дьявольски... бюрократично.
В ЗООЛОГИЧЕСКОМ САДУ
Мальчишка, щеголяя интеллектом,
Двух обезьянок удивить пытался
Блестящим зажигательным стеклом.
В чем суть его, они не понимали
И не могли бы никогда понять.
Как ты им объяснишь, что это линза
Для собиранья солнечных лучей?
И он им показал ее в работе.
Он сделал солнце точкой на носах
Обеих обезьян поочередно,
И в их глазах проснулось изумленье,
Которое морганьем не прогонишь.
Они стояли, обхватив решетку,
Встревоженные за свою судьбу.
Одна задумчиво коснулась носа
Рукой, как будто силясь что-то вспомнить,
А может, мыслями витая где-то
За миллионы лет от пониманья, -
Ей пальцы больно обожгло лучом.
Известное еще раз подтвердилось
Психологическим экспериментом,
Который исчерпался бы на этом,
Когда бы интеллект не проявлялся
Так долго и так близко от решетки.
Внезапный взмах руки, рывок - и лупа
Уже принадлежала обезьянкам.
Они поспешно отошли в глубь клетки
И занялись исследованьем лупы,
Не приближаясь, впрочем, к сути дела:
Кусали, ждали, что проступит сок,
И, оторвав оправу вместе с ручкой,
Оставили бесплодное занятье.
Зарыв стекло в соломенной подстилке,
Они, гонимые тюремной скукой,
К решетке по привычке подошли,
Самим себе ответив на вопрос:
Не важно, что мы знаем, что не знаем.
Пусть обезьянам непонятна лупа,
Пусть обезьянам солнце непонятно!
Находчивость важнее пониманья.
ЗАТЕРЯВШИЙСЯ В НЕБЕ
Туча сгущалась в ночи штормовой,
Свежестью вея и дождь предвещая.
Есть ли еще над моей головой
Тучей не скрытая мета ночная?
Редкие звезды - и двух не найти,
Чтоб о созвездье по ним догадаться,
Или одной, но надежной. Пути
Не разбирая, я стал продвигаться.
Где я на Небе? Но туча, молчи,
Не открывай мне, рассеясь, просвета.
Я безвозвратно потерян в ночи -
Дай претерпеть мне затерянность эту.
ПРОСТРАНСТВА
Снег с неба - с ночью наперегонки, -
И прошлое как поле у реки:
Как будто все схоронено под снегом,
Лишь кое-где желтеют колоски.
Леса вокруг не ведают утрат.
Животные и люди в норах спят.
За жизнь я зацепиться забываю,
Невольным одиночеством объят.
И это одиночество нейдет
На убыль, а скорей наоборот -
Так сумеречны белые просторы,
Что ничего не знаешь наперед.
Поэтому пугаете напрасно
Тем, что миры безмерны и безгласны
И небеса мертвы. Здесь, за дверьми,
Пространства столь же пусты и ужасны.
СРАВНЕНИЕ ЛИСТЬЕВ С ЦВЕТАМИ
Пусть листья дерева добры,
И крепки ствол и слой коры,
Но если корень нездоров -
Не жди цветов, не жди плодов.
А я из тех, кому не надо
Цветов, плодов и ягод сада.
Кора тверда будь, листья гладки -
И значит, дерево в порядке.
Иной колосс лесной цветет
Так мелко, что тоска берет.
Зацвел мой папоротник поздно -
Ползет лишайник тенью грозной.
Цветы иль листья - что милей? -
Весь век пытал я у людей.
С ответом сам спешил помочь я:
Мол, днем цветы, а листья ночью.
Кора и листья, ствол. К нему
Спиною встань и слушай тьму.
Я рвал когда-то лепестки,
Но листья - знак моей тоски.
СТУПАЯ ПО ЛИСТЬЯМ
Весь день по листьям я ступал - осенний,
непогожий.
Бог знает, сколько их втоптал, вдавил в сырое
ложе.
Усталость, ярость или страх вели меня, не знаю.
И прошлогодние сминал, топча, наверняка я.
Все лето были надо мной, манили вышиною.
А завершили путь земной под топчущей пятою.
Все лето в шелесте листвы угрозы трепетали.
И листья пали и меня, пример подав, позвали.
Шептались с беженкой-душой, как
с собственной сестрицей.
Касались век, касались губ, прося не загоститься.
Но, листопад, с тобой не в лад, я не стремлюсь
к побегу.
Снег наметет и в этот год - и я пойду по снегу.
ГОРА И ДОЛ
Расщедрись, коротышка,
На добрый камнепад!
Последняя лавина
Была сто лет назад!
Низка твоя вершина,
Широк пологий дол.
И камешка не сбросишь,
Гора, себе в подол.
Но только скажешь это,
Как в крышу - страшный стук,
И в окнах нету стекол,
И всех объял испуг.
Но прежде, чем успели
Схватиться за ключи,
Ударили в округе
Холодные ключи.
И некому смеяться
Над старою горой. -
А ей не жаль вершины,
Чтоб дол расширить свой.
ОН ЖЕ - С КАЖДОЮ СТОРОНОЙ
Горе знало: само виной.
Счастье мнило: во мне вопрос.
Он же - с каждою стороной
Соглашался, но не всерьез.
Ведь единственно виноват
В том, что волосы замело,
Нескончаемый снегопад. -
С юных дней так оно пошло.
Но не сразу же стал он сед!
В мрачной темени, в тишине,
Черной ночи кончался цвет,
Уступал снежной белизне...
Горе знало: само виной.
Счастье мнило: во мне вопрос.
Не они, о нет, - вороной
Взяли-выкрали цвет волос.
ЛУННЫЙ ЦИРКУЛЬ
Была ночная морось; ливень сник,
Но должен был начаться через миг.
Луна, едва видна во мгле сырой,
Над конусообразною горой
Двойным лучом описывала круг,
Как циркулем. А та, из лунных рук
Выскальзывая, к ним тянулась все ж...
Так в две руки овал лица берешь...
НИ В ДАЛЬ, НИ В ГЛУБЬ
Стоим по всей земле,
Повсюду и везде, -
Стоим спиной к земле,
Стоим лицом к воде.
Стоим, глядим туда,
Где не видать ни зги -
Лишь ближние суда
И чаячьи круги.
Здесь пена по камням,
А там по скалам бьет.
Стоим по берегам,
Глядим в бескрайность вод.
Нам в даль не заглянуть
И глуби не познать, -
Но с места не шагнуть
И глаз не оторвать.
РАСЧЕТ
Я на цветке увидел паука.
Он мотылька, бугрист и тучен, мял.
Как шелковый лоскут, податлив, мал,
Тот умирал... И смерть (таясь пока)
Вошла уже и в чашечку цветка,
Который - как от порчи - увядал.
Паук, цветок - и смертный миг настал,
И тщетно бьются крылья мотылька.
Тогда к чему же белизна цветка
И синь его? К чему тогда крыло?
Раз высота для паука легка -
И мотылек пропал наверняка,
То на какой расчет пустилось Зло,
Коль есть расчет и там, где все мало.
ПТИЦА, ПОЮЩАЯ ВО СНЕ
Вела малютка-птица при луне
Напев неугомонный в полусне.
То ль потому, что он не умолкал
И не с великой высоты звучал,
То ль потому, что тайна облекла
Звучание - и песня б замерла,
Чуть тень чужая в роще оказалась, -
Петь было не так страшно, как казалось,
А может быть, ей попросту везло.
...Нам с вами и на ум бы не пришло,
В цепи рождений и перерождений,
Быть птицей - и платить такою пеней;
Вести напев во сне - и тем скорей
Добычей стать безжалостных зверей.
ПОСЛЕ СНЕГОПАДА
Я вышел в чудовищный снегопад -
И тень предо мною ложится.
И к небу я поднял глаза, куда
С вопросом вечным глядим всегда -
Про все, что внизу творится.
Не я ли накликал такую тьму?
Но если во мне причина,
То тень моя, черная на снегу,
Отчетливо видная и в пургу, -
Всего лишь двойник мой длинный.
И снова я на небо поглядел -
И все там вдруг стало сине.
И хлопья снега меж ним и мной
Казались узорною пеленой,
И солнце жглось посредине.
ТАМ СТРОГАЯ СТРАНА
У очага твердим о холоде снаружи.
Не рухнет ли наш дом под ветром ледяным,
Под выдохом сквозным? Дом дни знавал и хуже.
А дерево? Сейчас стоит оно нагим
И, может быть, вот-вот умрет от здешней стужи.
Здесь Север, говорим, здесь персик не жилец.
А все же что-то в нас - душа иль даже разум -
Противится любым пределам и отказам
И к полюсу ведет (и это не конец)
Надежды и дела. Нас учат, раз за разом
(А все урок не впрок во глубине сердец),
Что меж добром и злом нет четкого раздела, -
Там строгая страна, уклад которой свят...
Вот дерево в окне - спасенье не приспело;
И все-таки обман мы чувствуем, разлад,
Когда на наш росток и вьюга налетела -
Вдобавок к холодам... Стоит он, еле жив.
Померзнет? Выстоит? Ответ придет весною,
И если - гибель, то единственно виною
Наш беспредельный к беспредельности порыв.
НА ДЛИННОМ ПОВОДКЕ
Кто-то из вас притерпелся к моим трудам,
А остальные казнить захотят едва ли, -
Ибо я делал не то, что возбранно вам,
Но и не то, чего вы от меня желали.
Да и за что меня было бы истязать -
Разве за то, что я вам предъявил улики -
Против человека, решившего убежать
Из городской и слывущей всевластной клики.
Смейтесь: я просрочил обещанный уход.
Связан я с вами, хотя не прибился к стаду.
Пониманию не обойтись без острот,
Но и мятежа мне приписывать не надо.
Всякий из вас властен вынести мне приговор -
Если природе поручит дела палачьи.
Я завещаю дыханье тебе, простор,
За все издержки плачу, потихоньку плача.
МСТИТЕЛИ
О золоте вам рассказать?
В темнице держали царя.
Он золотом всю тюрьму
Заполнил до самых стропил,
Но все это было зря:
Свободы он не купил
Испанцы сказали ему,
Чтоб требовал он от жрецов
Еще и еще собрать
Из храмов, домов, дворцов...
Когда же, в конце концов,
Больше нечего было дать -
Царя испанцы судили
За то, что посмел воевать,
И веревкою удавили.
Но не все и не половинку,
И не треть, а ничтожную долю
Из несметных сокровищ инков
Врагам удалось получить.
Но не знали о том палачи.
Корчился царь от боли,
Но язвительно хохотал он,
И в хохоте этом звучала
Вся злость, вся ненависть ада:
"Пришельцам все еще мало?
Еще им золота надо?
Так пусть в их душах гнездится
Единственная страсть:
Пусть ради каждой крупицы
Каждый из них пропасть
Готов будет хоть в огне!"
И вот уж по всей стране,
Забыв о царе, все люди
Занялись безумной игрой:
Пусть же отныне будет
Все золото вновь под землей:
Исчезнет, врагам назло.
Там, откуда пришло.
(Перуанцы же меж собой
Хвастают до сих пор:
Каждый сосуд золотой,
Любая вещь золотая,
Чей отсвет в земле угас
Вызывает толки и спор
Даже пуговиц не забывая,
О прошлом ведут разговор,
И обрывки доходят до нас...)
Странная месть: ведь вот -
Себя ограбил народ.
Такого никто не знал,
С тех пор как дикий Вестгот
Светильники Рима забрал.
Один из вождей врагам
Под пыткой сказал, чуть живой:
"То, что так нужно вам,
Здесь, в озере под водой!"
Стали испанцы искать,
А заводь была глубока.
Ныряли опять и опять...
"Ныряйте, - сказал он, - пока
Вы все не останетесь там!"
Так он сказал врагам.
И вся толпа палачей
Алчно, жестоко, упрямо
Искала в домах и храмах,
Охотилась на людей...
Высунув языки,
Добрались аж до Бразилии.
Но дети ли, старики,
Молчали, как ни грозили им.
Побежденные кроткими стали,
Тайно радовались потере.
В злобной радости умирали.
Лишь один человек в стране
Знал о главном: что в глубине
В одной родовой пещере
Под мусором и золой
Под расколотыми костями
Жертвенных людей и зверей
Лежит золотой змеей
Цепь многотонная в яме.
Да, каждое звено
Сотни унций весит одно!
Ее-то враги и искали:
Зная, что между столбами
Перед дворцом, рядами,
Натянута, как струна,
Дворцовыми воротами
Когда-то служила она.
Исчезла цепь золотая.
Куда? Разве кто-нибудь знает?
Одни говорили - в море,
Другие, что где-то в горах,
А кто-то доказывал, споря,
Что видел, как мерно шагая,
Жрец солнца вел воинов смелых,
Уносивших цепь на плечах,
И звенья, в пыли сверкая,
По следу отряда ползли...
Но что нам до сказок за дело?
Ведь золото и в пыли,
И в грязной зловонной яме
Сверкает, как чистое пламя!
"Грабители алчные, вам
Проклятье на все времена!
Ненависть та страшна,
Которой известно, что же
Безумно нужно врагам;
Ценность оно, или нет,
Но надо его уничтожить,
Чтобы исчез и след!
Пусть же их убивает
Алчность неутоленная,
Мечта неосуществленная
Дыхание их прервет,
Погоня за призраком темным
С реальностью их столкнет!"
ГОНЕЦ, ПРИНОСЯЩИЙ ГОРЕ
Гонец, приносящий горе,
В дороге, на полпути,
Вдруг вспомнил о том, что горе
Гонцу не корысть нести.
Пред ним две тропы лежали:
Одна во дворец вела,
Другая - в глухие горы,
Где мир застилает мгла.
И выбрал он ту, что в горы,
И он миновал Кашмир,
И он устремился дальше,
И прибыл в страну Памир.
И здесь, на лугу над бездной,
Он девицу повстречал -
И та повела с собою
(Не то б до сих пор бежал).
Она ему рассказала
Преданье своей родни:
Как в Персию из Китая
Царевну везли они.
И та родила младенца,
Спеша в страну жениха,
И пусть был отцом Всевышний,
И не было в том греха,
А все же они решили,
Что в Персии их не ждут,
И вряд ли в Китае примут,
И обосновались тут.
Царем их стал сын царевны;
Династия началась,
Божественное начало
Ее укрепило власть.
Впоследствии в Гималаях
Царю был воздвигнут храм.
Гонец, приносящий горе,
Решил здесь остаться сам.
Ведь судьбы их были схожи:
У горцев и у гонца
Угасло в пути желанье
Проделать путь до конца.
А что касается горя,
Не стоит таких хлопот -
Докладывать Валтасару
О том, что уже грядет.