Христлиба проворно одела куклу, и они оба мигом побежали в лес, захватив с собой и игрушки. Прибежав, расположились они на прекрасном зеленом лужке, где Феликс заставил играть своего музыканта.
— Знаешь что? — сказала Христлиба. — Ведь он играет совсем плохо; послушай, как звук струн неприятно раздается в лесу; только и слышно: клинг — клинг, тинг — тинг! — даже птички как-то насмешливо выглядывают из кустов, точно смеются над глупеньким музыкантом, который вздумал играть тогда, когда они поют.
Феликс начал вертеть пружину и затем воскликнул:
— Правда, правда! Он играет прескверно; мне даже становится стыдно перед чижиком, который посматривает на нас вон из того куста. Но он будет играть лучше! Обещаю тебе, будет! — и Феликс до того сильно закрутил пружину, что вдруг раздалось «крак — крак!», и ящик, на котором стоял музыкант, разломался на тысячу кусков.
— Ай, ай! Бедный музыкантик! — закричала Христлиба.
Феликс же, повертев несколько минут в руках сломанную им игрушку, сказал:
— Э! Что об нем жалеть! Это был дурачок, который умел только бренчать да кривляться, как и наш братец в красных штанах! — при этом, взяв музыканта за ноги, он швырнул его далеко в кусты.
— Егерь лучше, — прибавил он, — тот, по крайней мере, умеет попасть в цель, — и говоря так, он заставил его стрелять много раз кряду; затем остановился на минуту и сказал, подумав: — Однако это довольно глупо, что он стреляет только в цель. Папа говорил, что настоящий охотник никогда на этом не остановится. Он должен стрелять в лесу оленей, коз, зайцев и притом на бегу. Долой его цель! — и Феликс одним ударом сломал доску, в которую стрелял егерь.
— Ну-ка, ну-ка! — закричал он. — Попробуй убить мне кого-нибудь теперь.
Но сколько ни дергал он за шнурок, егерь стоял с неподвижно опущенными руками; ружье не хотело ни подниматься, ни стрелять.
— Ага! — закричал Феликс. — Ты в цель умеешь стрелять только в комнате, а не в лесу, как следует хорошему охотнику. Этак, пожалуй, ты испугаешься первой собаки и убежишь от нее со своим ружьем, как недотепа братец убежал от Султана со своей саблей. Так убирайся же прочь! Мне тебя не надо! — и егерь полетел в кусты вслед за музыкантом.
— Давай теперь побегаем, Христлиба, — сказал он сестре.
— Ах да, да, — радостно воскликнула та, — и моя куколка побежит с нами. Вот будет весело!
Дети схватили куклу за обе руки и что было духу побежали с нею через пни и кусты, пока не добежали до большого, поросшего высоким камышом пруда, находившегося еще во владениях господина Таддеуса Бракеля и на котором он иногда стрелял диких уток. Тут дети остановились, и Феликс сказал:
— Погоди немного, я попробую подстрелить моим ружьем в тростнике утку, как папа.
В эту минуту Христлиба, взглянув на свою куклу, с испугом вскрикнула:
— Боже, моя куколка! Что с нею сделалось?
Куколка действительно была в очень жалком виде. Оба во время бега не заметили, что колючие кусты, на которые они не обращали никакого внимания, разорвали ей все платье в клочки; обе ножки оказались сломанными, а хорошенького воскового личика почти нельзя было узнать: до того оно было избито и исцарапано.
— Ах, моя куколка! Моя куколка! — громко заплакала Христлиба.
— Видишь, — сказал Феликс, — какую дрянь надарили нам эти приезжие. Кукла твоя — недотрога, которая не умеет ни бегать, ни играть без того, чтобы не испортить себя всю. Давай ее мне!
Христлиба подала куклу брату, а тот, прежде чем она успела ахнуть, забросил ее далеко в пруд.
— Ты не жалей об этой глупышке, — прибавил он сестре, — дай мне только убить утку и тогда я подарю тебе все замечательные перышки, которые растут у нее на крыльях.
В тот же миг вдруг что-то зашевелилось в тростнике; Феликс мигом вскинул свое ружье, но тотчас же его опустил и сказал:
— Какой же я смешной! Ведь чтобы стрелять, нужны порох и пули, а где мне их взять. Да если бы они у меня и были, то разве можно зарядить порохом деревянное ружье! На что же годна такая безделица? А нож! И он деревянный: им нельзя ни резать, ни колоть. Сабля глупого братца, верно, такая же, потому он и испугался Султана. Вижу, что весь этот подаренный хлам не годен ни на что.
Сказав все это, Феликс побросал в пруд и ружье, и нож и, наконец, сам патронташ.
Христлиба продолжала плакать и жалеть о своей загубленной куколке, а потому и Феликс был не совсем весел. Придя домой, он на вопрос матери, куда делись их новые игрушки, чистосердечно рассказал обо всем, что случилось с музыкантом, егерем, куклой, ружьем и всем прочим. Госпожа Бракель очень рассердилась и назвала их плохими детьми, которые не умеют обращаться с хорошими, дорогими игрушками. Господин Таддеус Бракель, напротив, с заметным удовольствием выслушал рассказ Феликса и сказал жене:
— Оставь детей, пусть делают что хотят. Я, наоборот, очень рад, что они сумели отделаться от вещей, которые их и связывали и мешали им.
Но, однако, ни дети, ни сама госпожа Бракель не поняли тогда, что хотел выразить этими словами их отец.
Неизвестное дитя
На другой день, рано утром, Феликс и Христлиба опять убежали в лес. Госпожа Бракель велела им вернуться пораньше, так как теперь следует больше сидеть дома и заниматься чтением и письмом, чтобы хорошенько приготовиться к встрече учителя, которого обещал прислать знатный дядюшка.
— Хорошо, матушка, — ответил Феликс, — только позволь остаться в лесу хоть на часок, чтобы набегаться и напрыгаться вволю.
Прибежав в лес, начали они играть в охоту, представляя собаку и зайца, и успели так в короткое время устать, что вскоре игра должна была прекратиться поневоле. Много игр затевали они потом, но ни одна почему-то в этот раз не удавалась. То ветер, сорвав шапку Феликса, уносил ее в кусты, то вдруг, запнувшись на бегу, падал он прямо на свой нос, а то платье Христлибы, зацепившись за кустарник, рвалось в клочки, или она вдруг больно колола острым камнем ногу. Переиграв во все игры, они уже решительно не зная, что им еще начать, стали с недовольным видом бродить по лесу.
— Скоро пойдем домой, — сказал Феликс сестре, привольно разлегшись в тени дерева.
Христлиба последовала его примеру. Так пролежали они некоторое время, уставившись в голубое небо.
— Ах, — промолвила Христлиба, — если бы у нас были наши хорошенькие игрушки!
— Ну да! — недовольно сказал Феликс. — Для того только, чтобы их опять сломать! Верно, матушка была права, сказав, что мы не умеем обращаться с хорошими вещами. А знаешь почему? Потому что мы не учились наукам.
— Правда, правда, — воскликнула Христлиба, — и если бы мы были ученые, как наши нарядные братец и сестрица, то, может быть, сумели бы сберечь и охотника, и музыканта, да и моя хорошенькая куколка не лежала бы в утином пруду! Какие же мы глупые! Ничего-то мы не знаем! — и, сказав это, Христлиба начала горько плакать, а, глядя на нее, и Феликс разревелся так громко, что плач обоих детей разнесся далеко по всему лесу.
— Бедные, мы бедные! Ничего-то мы не знаем! — голосили оба, но вдруг, внезапно остановясь, с изумлением взглянули друг на друга.
— Христлиба, ты слышала?
— Феликс! Ты видел?
В темной глубине кустарника, перед которым сидели дети, вдруг заколыхался какой-то странный свет, точно дрожащий луч месяца, когда, прорвав зеленый свод ветвей, он внезапно посеребрит листья деревьев. Тихий, приятный звук, похожий на нежные аккорды арфы, промчался по лесу. Странное чувство овладело сердцами детей; слезы радости, сменившие горе, заблистали в их глазах. Все светлее и светлее делалось в кустах, и все чище и чище раздавались звуки; у детей готово было выскочить сердце от восторга, когда вдруг, среди этого колеблющегося света, показалось прелестное детское личико, озаренное ласковой тихой улыбкой.
— О приди, приди же к нам! — разом воскликнули оба, вскочив со своих мест и бросившись навстречу милому видению.
— Иду, иду! — проговорил в кустах нежный голосок, и, вспорхнув точно на крыльях утреннего ветерка, незнакомое дитя плавно и тихо спустилось к Феликсу и Христлибе.
Как неизвестное дитя играло с Феликсом и Христлибой
— О чем вы так плачете, милые дети? — спросил незнакомый ребенок. — Ваш плач донесся до меня издали, и мне стало вас очень жаль.
— Ах, мы и сами этого хорошенько не знаем! — отвечал Феликс. — Но теперь, мне кажется, мы плакали только оттого, что тебя с нами не было.
— Правда, правда, — подхватила Христлиба, — и теперь, когда ты с нами, мы развеселились опять; где же ты пропадал так долго?
Обоим детям казалось, что они давно уже знакомы с неизвестным ребенком и играли с ним раньше; даже причина их горя теперь легко объяснилась долгим отсутствием их милого товарища.
— Игрушек у нас больше нет, — сказал Феликс, — потому что вчера я, глупый мальчик, разбил и бросил все хорошенькие вещицы, которые подарили нам наши братец и сестрица, и нам теперь не с чем играть с тобою.
— Ну так что же за беда, что ты их бросил, — весело залепетало неизвестное дитя, — значит они того стоили. А что касается игрушек, то оглянитесь оба и посмотрите, какое их множество вокруг вас.
— Где же? Где? — закричали дети.
— А вы взгляните, — продолжало дитя.
Феликс и Христлиба оглянулись и с изумлением увидели, что миллионы цветочков, выглянув из травы, смотрели на них живыми глазами. Тысячи разноцветных камешков и раковин сияли сквозь мягкий зеленый мох, а золотые жучки, танцуя и кружась, пели без умолку веселые, звонкие песенки.
— Ну, дети! Давайте строить из этих камешков дворец! — воскликнуло неизвестное дитя.
Феликс с Христлибой бросились собирать пригоршнями разбросанные по земле камушки; работа закипела, и скоро готовый дворец, с колоннадой, покрытый чешуйчатой золотой крышей, засверкал на солнце. Неизвестное дитя поцеловало цветы, поднимавшие сквозь траву свои головки, и каждый цветок, мигом взметнувшись вверх, обвил колонны прекрасными душистыми гирляндами, которые свешивались между ними, как роскошные зеленые арки, и под ними стали прыгать и резвиться дети. Маленький товарищ Феликса и Христлибы хлопнул в ладоши, и вдруг крыша дворца рассыпалась на тысячу кусочков; дети только тогда заметили, что она вся состояла из жучков, сцепившихся крылышками; колонны исчезли, точно растаяв, и на их месте забили из земли прозрачные ключи, по берегам которых росли чудесные цветы, склонявшись к ним головками и слушая сладкое журчание воды. Неизвестное дитя, нарвав сухих веток и трав, набросало их перед Феликсом и Христлибой, и каждая травка, падая, превращалась в хорошенькую куколку, а ветка в маленького егеря. Куколки танцевали вокруг Христлибы, карабкались к ней на платье и на руки, шептали разные ласковые слова. Егеря стали палить из ружей, затрубили в рога — и вдруг зайцы выскочили из кустов; собаки помчались за ними; раздались выстрелы! Что это были за радость и потеха! А потом все это умчалось куда-то далеко-далеко Феликс и Христлиба с изумлением вскричали: