Когда, во время переворота, Кацман с Ворониным ведут разговор о том, что было в папке и что он сказал Гейгеру, Авторы в черновике ставят акцент несколько иначе. В репликах Изи вместо «Такие вещи, согласись, простым гражданам знать ни к чему. Этак все к чертовой матери вразнос может пойти...» — «Такие вещи не положено знать простым горожанам. Это и мне бы конец был, да и тебе, наверное, тоже...»; вместо «Зачем это ему [Гейгеру — С. Б.] — рассказывать?» — «Ну конечно, зачем он тебе станет говорить... Зачем он вообще кому-нибудь станет говорить?»; вместо «Кто владеет информацией, тот владеет миром, — это он очень хорошо у меня усвоил!..» — «А я сижу и думаю, чего это меня не приканчивают? А ведь теперь он меня может прикончить, если вспомнит...»; вместо «Интересно получается... — проговорил он неуверенно. — Может он просто забыл? То есть не то чтобы забыл...» — «Пожалуй, все-таки лучше тебе этого не знать, — неуверенно проговорил он. — Или сказать? Просто даже не знаю»; вместо «Не знаю. Это все надо обдумать. Так, сразу, и не сообразишь» — «Гейгер, наверное, об этом деле давно забыл. К вопросу о власти оно прямого отношения не имеет. По крайней мере, пока».
«Легенда» Румера по поводу самоубийства (взрыва) Дэнни Ли: в черновике — фермер со взрывчаткой, позже — работяга-взрывник.
На обеде у Гейгера Кацман замечает, что «у Манджуро за обедом водку подают». В черновике — не у Манджуро, а у Румера.
В разговоре о писателях (почему их нет в Городе), Изя замечает: «Воображаю, как они расправятся с твоим Румером!» В черновике более конкретно: «Воображаю, что бы какой-нибудь Салтыков-Щедрин сделал с твоим Румером!»
Полковник, сокрушаясь по поводу плохой готовности солдат (когда объявили боевую тревогу после взрыва у Президентского дворца), говорит: «Такого я не видывал, даже когда дрессировал этих чернозадых в Уганде!..» В черновике вместо «в Уганде» — «в Рас-аль-Хайме3».
Во время разведки Андрей обращает внимание, что «Изя шел теперь рядом с Паком, махал у него перед носом схемой и кричал что-то про масштаб». В черновике все яснее: «...кричал, что масштаб на ней не соблюден».
После того как Воронин увидел проходившую статую, он обсуждает это с Изей:
— Ты мне вчера дневник читал... <...> Ну, этого... который повесился...
— Да?
— Вот тебе и да!
В черновике вместо последней реплики идет: «Похоже, что он был не сумасшедший».
Есть и казусы. К примеру, Амалия, в то время секретарша в газете, приносит Изе Кацману пирожки в пластикатовом пакете. Пластикатовый — в черновике. Потом Авторы правят его на полиэтиленовый. Но дальше по тексту, уже в конце романа, Андрей вспоминает время, проведенное в Хрустальном Дворце, и как Изя там запаял экземпляры «Путеводителя по бредовому миру» «в конверты из странного прозрачного и очень прочного материала под названием „полиэтиленовая пленка“». Получается, что ранее, видя пирожки у Изи в полиэтиленовом пакете, Воронин не удивлялся, а позже — как бы увидел в первый раз. Поэтому в ряде публикаций ГО (до замеченной Авторами ошибки) пирожки приносят в полиэтиленовом, а в других изданиях — в бумажном промасленном пакете.
Финал пребывания Воронина в Городе был описан Авторами несколько по-другому, более поэтически, но менее информативно:
И они сошлись, и остановились в десяти шагах друг от друга, — два рослых, неимоверно ободранных и изможденных человека, до глаз заросших нечистыми встрепанными бородами, и оба держали руку на пистолете, и оба уже спустили предохранитель, и они глядели друг другу в глаза, пытаясь угадать, что будет дальше, и не узнавали друг друга, и так и не успели узнать.
Потому что погасло солнце.
О разнице в цене дерьма Ван говорит: «Это — в Сычуани, а в Цзянси, например, цены доходили...» Сначала Авторы словами Воронина поясняют читателю: «Ну да, — пробормотал он. — Это же в Китае...», затем убирают эту реплику. Ван же, продолжая рассказ, сообщает о том, что сегодняшних цен он не знает, так как «после революции я не жил в деревне». «После революции» Авторы изменяют на «последнее время» — более размыто, неконкретно.
Первое появление в романе Сельмы сопровождается крепким запахом «духов, помады и еще какой-то парфюмерии». Помада из перечня убирается. Может быть, потому что Андрею, комсомольцу пятидесятых, не свойственно было отличать запах духов от помады?
В биографии полковника Маки, которую рассказывает Кэнси, есть такой эпизод: «...два года просидел в Берлине». В черновике Кэнси более точен: «...по долгу службы два года просидел в Берлине».
«У Кэнси же кобура на боку, что он в ней — сигареты носит?» — возмущается Андрей. «Бутерброды», — отвечает Дональд. И это выглядит то ли шуткой, то ли правдой. В черновике вставлены две поясняющие реплики: «Вы шутите?» — «Нет. В ночных дежурствах Кэнси носит в кобуре бутерброды, днем она у него пустая».
Негр Сильва, когда Изя шутливо называет его тонтон-макутом, «строил страшные рожи, делал вид, что палит из автомата». В черновике он еще и «изображал пальцами очки».
Во время паники в мэрии (нашествие павианов) Воронин жалеет, что «обеспечить кого-нибудь обмундированием второго срока — не может». В черновике интересная подробность: «...второго или, на худой конец, хотя бы третьего...» Там же, когда постепенно налаживается порядок, описываются слышимые Андреем шумы: «...голоса становились все громче, все увереннее». В черновике это описание более конкретно: «...голоса становились все громче, тон их становился все увереннее...» Тогда же Андрей видит своего бывшего сослуживца и пытается выяснить у него, что делать, прижав его к стене, чтобы тот не убежал. Чиновник делает «слабые попытки вырваться». В черновике более зрелищно и узнаваемо: «слабые конвульсивные попытки вырваться».
Относительно пистолета у Дональда Наставник говорит Андрею: «Вы, конечно, решили, что Дональд Купер уже отдался в руки полиции, арестован и признался в своих преступлениях...»
Авторы правят: убирают «отдался в руки полиции» и заменяют «признался» на «покаялся». Перечисляя же условия Эксперимента, Наставник о едином языке в Городе напоминает Воронину: «Помните, в первое время вы все допытывались...» Авторы убирают «в первое время», ибо и так ясно, что такой вопрос заинтересовал бы любого попавшего в Город сразу.
О тощем белобрысом интеллигенте, который интересовался гоном на болотах, в черновике говорилось, что он был в помятом костюме.
После того как отряд самообороны (от павианов) покинул человек в шлепанцах, еще один человек, латиноамериканец, тоже вылезает из грузовика «и, сунув большие пальцы под подтяжки, неторопливо пошел прочь». В черновике же, покинув кузов, латиноамериканец сначала «презрительно сплюнул под ноги Фрицу», а затем уже удалился.
Описывая появление Давыдова («По мостовой неторопливо приближалась пароконная телега» и т. д.), Авторы в черновике добавляют: «Позади мужчины, в телеге, горбилась какая-то поклажа, накрытая брезентом».
Возбужденные павианы устремились на крышу и стали ломать там черепицу. В черновике добавление: «и швыряться ею». Позже Авторы убирают лишнюю подробность, так как далее по тексту процесс «швыряния» уже описан.
Давыдов, разговаривая с толпой, отвечает на вопрос интеллигента («У кого гон?») не только пренебрежительно, но и «не взглянув на него». А после предложения Гейгера Давыдову «следовать за мной» действие описывается так: «Взгляды их скрестились. Наступила тягостная тишина». Потом Авторы убирают второе предложение: оно явно здесь лишнее и не соответствует бесшабашности Давыдова.
После рабочей ночи и отражения павианов Воронин, придя домой, сразу «разделся. Догола». В черновике поясняется: «Он хотел бы содрать с себя всё вместе с грязной, потной кожей».
На кухне у Воронина, когда описывается куча грязной посуды, упоминается «кухонный стол», определение «кухонный» (раз уж стоит на кухне, то какой же еще?) убирается.
Сельма заходит к Воронину за сигаретой и, получив просимое, «чиркнула зажигалкой и закурила». В черновике есть подробность: «...зажигалкой, которая неожиданно появилась в ее пальцах...» Тогда же, показывая Андрею транзистор, Сельма «отобрала у него приемник, раздалось хрипение, треск разрядов и заунывное подвывание». В черновике все расписано более подробно: не только «отобрала у него приемник», но и «покрутила какие-то незаметные колесики».
Убирают Авторы и несвойственную Кэнси шутливость. Рассказывая Андрею об операции по поводу окольцевания павианов, в черновике он шутит: «Павианы — твари умные, один там так прямо-таки нацеливается на должность старшего полицейского...»
Была в черновике и такая подробность. При жарком разговоре в гостях у Воронина Фриц Гейгер заявляет: «А я не желаю!», одновременно «пересаживаясь на место Отто, чтобы быть поближе к центру спора».
«Но я здесь свободный человек», — заявляет Давыдов и в черновике добавляет: «...заметьте, в первый раз в жизни».
Разгоревшийся разговор об Эксперименте, Наставниках и Городе прерывает Сельма. Андрей недоволен: «Неожиданно оборвавшийся разговор взбаламутил в нем какой-то неприятный осадок — что-то было недоговорено, что-то было не так понято, не дали ему объяснить, не получилось единства», — и в черновике идет вывод: «...и это ощущение мешало, как заноза».
Дядя Юра вдруг собирается петь, «уставясь своими ерническими светлыми глазами на голые ляжки Сельмы». В черновике объяснение: «...снова задравшей ноги чуть не на спинку кресла...»
«По-видимому, шефу здорово всыпал Главный прокурор», — говорит Андрею Гейгер. В черновике он еще и поясняет: «Дела скапливаются, процент раскрытий хреновый...»
Во время допроса, когда Гейгер бьет Питера Блока, после удара в живот и затем в подбородок Копчик падает. Фриц кричит ему «Встать!», и затем: «Копчик, всхлипывая и задыхаясь, торопливо возился на полу. Лицо Копчика было теперь совсем белое, с прозеленью, глаза выкатились, обезумели, он обильно потел». В черновике между этими двумя предложениями присутствует еще одно: «Фриц подскочил к нему, схватил за воротник и рывком вздернул на ноги». После этого звонит телефон, и, отвечая, Воронин говорит «сквозь зубы». В черновике более обстояте