— Подойдите ближе, — бросает он госпоже Сневар.
Та подходит. Глебски открывает один из баулов. Баул набит рваным тряпьем, старыми газетами и мятыми журналами.
— Что это? — шепчет хозяйка.
— Это называется «фальшивый багаж», — отзывается Глебски. Он раскрывает второй баул. Это тоже фальшивый багаж, но поверх тряпья лежат две больших обоймы для автоматического пистолета.
— Значит, вызов все-таки был не совсем ложный... — дрожащим голосом произносит хозяйка.
Глебски выщелкивает из одной обоймы несколько патронов себе на ладонь. Вглядывается.
— Что за черт... — бормочет он. Хозяйка наклоняется через его плечо.
— Похоже... Пули-то здесь серебряные!
— Д-да... — говорит Глебски.
Он заталкивает патроны обратно в обойму, кладет обойму в баул и вдруг с невнятным восклицанием извлекает из баула плоскую картонную коробку. Открывает коробку. Там, тщательно упакованные в вату, лежат несколько ампул с желтоватой жидкостью и небольшой шприц для подкожного вспрыскивания.
— Он еще и наркоман вдобавок... — с отвращением бормочет Глебски. — Морфинист, наверное...
— Разве наркоманы пьют? — наивно осведомляется хозяйка.
— Бывает, — отзывается Глебски.
Он кладет всё на место, запирает баулы и, взяв хозяйку под локоть, молча ведет к двери.
Они идут по коридору по направлению к столовой.
— Когда Хинкус прибыл сюда? — спрашивает Глебски.
— Позавчера, около полуночи...
— А кто приехал до него?
— В тот же день сначала приехал господин Мозес... перед самым ужином, а затем, почти сразу после ужина, прибыл господин дю Барнстокр.
— А за день до этого?
— Никто не приезжал. Господин Симонэ приехал около месяца назад, вот и всё.
— А кто-нибудь уезжал?
— Неделю... нет, восемь дней назад уехали две пары, они тоже пробыли здесь по месяцу примерно...
— Так...
Госпожа Сневар останавливается.
— Господин Глебски, мне страшно, — говорит она еле слышно.
— Вот тебе и на! — фальшиво-удивленным тоном восклицает Глебски. — Это вам-то, участнице Сопротивления...
— Ничего такого я не боялась и не боюсь! — произносит госпожа Сневар почти с гневом и притопывает каблучком. — Но вы же сами видели — серебряные пули!
— Что — серебряные пули?
Хозяйка не успевает ответить. Дверь столовой распахивается, и в коридор выходят сразу Олаф, Брюн и Симонэ.
— А! Вот они где! — восклицает Симонэ. — Где вы пропадали?
— Уговаривали Хинкуса, — отвечает Глебски. — Что нового?
— Олаф проигрался! — говорит Симонэ и разражается ржанием.
— Да, — серьезно подтверждает Олаф. — Я проиграл все свои деньги, которые были при мне, но в номере у меня есть еще... Я их сейчас возьму и продолжу игру.
Олаф делает неожиданный жест — мимолетно гладит Брюн по плечу — и уходит по коридору.
— Брюн, — немного резко говорит госпожа Сневар, — на твоем месте я бы давно спустилась в бар.
— Какие вы все скучные, тетка! — с сердцем огрызается Брюн. — Вот и этот физик-анекдотчик пристал, как банный лист... Иду, иду, не расстраивайтесь!
— В столовой прибрано?
— Прибрано, о прекраснейшая из хозяек отелей! — восклицает Симонэ. — Брюн руково... руководи... ло, а мы с Олафом моментально все почистили и вылизали! Так что мы все можем со спокойной совестью пойти и промочить глотки...
— Но мне надо бы... — нерешительно говорит хозяйка, однако Симонэ уже завладел ее рукой и деликатно подталкивает вслед за удаляющейся Брюн.
В баре они рассаживаются на высоких табуретках. Брюн, недовольно сжав губы, наливает им спиртное.
— Брюн, дитя мое, — взывает Симонэ. — Снимите ваши ужасные очки, ради бога!
— Зачем? — отзывается Брюн.
— Мне очень хотелось бы понять — мальчик вы или девочка?
— Идите вы — знаете куда? Лучше бы рассказали что-нибудь...
— А! — говорит Симонэ. — Мне не до рассказов. Во-первых, мои рассказы не для юношества, а во-вторых... Слушайте, Глебски! Так у нас не пойдет! Мало того, что вы лишили меня совершенно нового костюма, не хватало мне еще конкурента в виде престарелого чиновника! Что это вы липнете к госпоже Сневар?
— Господин Симонэ, прекратите, — говорит хозяйка.
— Ни за что! Слушайте, Глебски! У вас есть собачка?
— Есть, — отзывается Глебски.
— Ну, вот. Гуляйте со своей собачкой и не отбивайте у меня...
— Симонэ, думайте, что говорите! — сердито говорит Глебски.
— Виноват. Но учтите, что я четыре года без отпуска, и врачи прописали мне курс чувственных удовольствий...
— Тетка, — говорит Брюн. — Дай ему по морде.
— Действительно, господин Симонэ... — говорит хозяйка.
— Ну-ну, тихо, — произносит Глебски. — Госпожа Сневар, есть вопрос. Что вы имеете против серебряных пуль?
Воцаряется молчание. Брюн и Симонэ с недоумением смотрят на Глебски, затем переводят взгляды на госпожу Сневар.
— Это мне Алек рассказывал, — ровным голосом отвечает госпожа Сневар. — Он много бродяжничал, он знает... Оружие заряжают серебряными пулями, когда собираются стрелять по призракам13. Вурдалака не убьешь обычной пулей. И вервольфа... и жабью королеву... и японского лиса кицунэ... Вы уж извините, господин Глебски, но так мне говорил покойный Алек.
— Что за чушь, тетка? — морщась, осведомляется Брюн. — Какие такие серебряные пули?
— А я вспомнил, — объявляет Симонэ. — Действительно, знаменитого вурдалака Дракулу расстреляли именно серебряными пулями. А что, у нас завелись вурдалаки?
— Нет, — говорит Глебски. — Но у нас завелись серебряные пули.
Слышатся голоса, и по лестнице спускаются рука об руку Мозес и дю Барнстокр. Мозес спускается с трудом, опираясь на трость и переставляя ноги со ступеньки на ступеньку14.
— Вам не следовало выявлять масть, господин Мозес! — говорит дю Барнстокр. — Вы слишком рано ее выявили...
— Закончили, слава богу, — произносит Брюн.
— Надо пойти прибрать, — произносит хозяйка и взбегает по лестнице.
— Ну, как? — осведомляется Симонэ. Дю Барнстокр взмахивает рукой.
— Дорогой Симонэ! — восклицает он. — Я отмстил за ваше бильярдное поражение! Победа, слава, богатство! Таков всегдашний удел дю Барнстокров! А сейчас я выпью за свою победу... Вы не желаете, господин Мозес?
Мозес, с неизменной сигарой в зубах, отрицательно трясет головой и проходит через холл к двери, закрытой портьерой.
— Куда это он? — с любопытством спрашивает Глебски.
— Там номер люкс, — механически отзывается Брюн. Затем осклабляется. — Для богатых клиентов, три комнаты и прочее, не для вас, господин...
— Глебски, — поспешно говорит инспектор.
— Рюмку кюрасо, Брюн, дитя мое, — произносит дю Барнстокр, — и я пойду спать.
Брюн наливает рюмку, оглядывает Глебски и Симонэ и говорит:
— Ну, вот что, господа. Бар закрывается. Если хотите чего, говорите, я ухожу...
— Бутылочку бренди, очаровательн... э-э... если можно, — говорит Симонэ.
— Благодарю, дитя мое, — произносит дю Барнстокр и уходит к лестнице.
Брюн достает из-под стойки бутылку, швырком подает Симонэ и, заперев кассовый ящик, молча уходит за дю Барнстокром.
Симонэ берет бутылку, смотрит на свет.
— Вы еще не хотите спать, Глебски? — осведомляется он.
— Да нет, я еще посидел бы...
— Тогда передвинемся за столик. Возьмите рюмки...
Они усаживаются за столик в глубине холла.
— Значит, Олафа ободрали, — говорит Симонэ, наполняя рюмки. — Бедняга... Впрочем, хитрец. Как он притворялся, что не умеет катать шары! Классически! А потом, когда ставки поднялись до предела... и я сам, дурак, их поднял... он раскрылся! Вы видели, Глебски?
— Видел. Он вам не дал ни одного удара сделать...
— Да. А теперь мои денежки в кармане этого фокусника... Ну, не обидно ли?
Глебски задумчиво поднимает к губам рюмку, и в этот момент пол вздрагивает, жалобно звякают оконные стекла и бутылки в баре, и слышится отдаленный мощный гул.
— Ого! — говорит Симонэ. — А ведь это обвал в горах. И недалеко!
Грохот затихает, и где-то наверху громко хлопает дверь.
— Здесь часто это бывает? — осведомляется Глебски.
— Два раза за месяц, что я здесь, — отвечает Симонэ. — Это уже третий...
По лестнице, стуча каблуками, сбегает Брюн.
— Дитя мое! — взывает Симонэ. — Присоединитесь! По рюмочке!
— Идите вы к черту! — зло откликается Брюн и исчезает за портьерой, где находится контора, в которую заходил давеча Глебски.
— Невоспитанное существо, — замечает Симонэ.
— А чего вы к нему... к ней пристаете? — лениво говорит Глебски.
— Никак не могу понять: она это или он? — говорит Симонэ.
— Это имеет значение?
— В известном смысле — да.
— В смысле чувственных удовольствий?
Симонэ разражается своеобычным ржанием. По лестнице озабоченно спускается госпожа Сневар. Она проходит за портьеру — видимо, в контору.
— А вы что, — говорит Глебски, — действительно ухлестываете за хозяйкой?
— Разумеется. Какой же уважающий себя физик отказался бы...
— Ваше дело швах, Симонэ, — говорит Глебски.
— Почему это?
— У вас никаких шансов.
— Это почему же?.. А-а! Ну, господин Глебски, вы — ходок! Уже успели? Я, можно сказать, тружусь месяц...
Портьера распахивается, выходит очень озабоченная госпожа Сневар. Она оглядывает холл, замечает Симонэ и Глебски, идет к ним.
— Несчастье, господа, — говорит она и садится. Симонэ немедленно придвигает к ней рюмку. — Связи с городом нет. Это значит, что обвалом засыпало дорогу и забило ущелье. Нас откопают не раньше, чем через неделю...
— Рация у вас есть? — осведомляется Глебски.
— Нет.
— Превосходно! — восклицает Симонэ. — Необитаемый остров!
— Так-то оно так... — неуверенно говорит Глебски.
— Не беспокойтесь, — быстро говорит хозяйка. — Связи нет, но все остальное есть в избытке. Продукты, напитки...