Неизвестный В. Я. Пропп — страница 10 из 76

[151]. Труд этот должен быть издан Университетом.

Из этого посещения я вынес хорошее чувство, вызванное соприкосновением с чистой и глубокой личностью.

* * *

27.XII.53.

Дорогой Витя!

Ты меня глубоко тронул тем, что как друг и как врач понял мое депрессивное состояние в связи с предстоящим обсуждением моей книги. Могу Тебе теперь сообщить, что она прошла более чем благополучно. Постановлено книгу включить в план издательства 1954 года, назначен ответственный редактор, установлены сроки. Критических замечаний почти не было, а те, какие были, были дельные. Самое тяжелое для меня всегда — это непонимающая глупость с повадками безапелляционной авторитетности. У меня это всегда вызывает сжатие мысли и сосудов и полную неспособность реагировать. Этого не было совсем, а было глубокое, настоящее понимание и полное признание. Депрессия начинает проходить.

До 23-го января я сплошь экзаменую. Знаю, что и Ты в это время занят. После 23-го я зайду к Тебе совсем запросто, если позволишь — с аппаратом, т. к. у меня чешутся руки снять Тебя в Твоих комнатах, снять Евдокию Ивановну, увековечить Твои пейзажи.

Твой Воля.

* * *

2 февраля 1954 г.

Дорогой друг мой, Волюшка!

Сегодня получил Твое письмо, придя домой среди дня с работы. Как отрадно, что мы снова общаемся друг с другом!

А я прихворнул и теперь несколько дней буду дома. Уже недели две чувствовал себя неважно, но изо всех сил старался дотянуть до окончания отчета за 1953 год. Остался какой-нибудь день, да и то неполный, а я все же не выдержал и среди дня должен был сегодня уйти домой. Ну, все по существу уже сделано.

С великой радостью буду Тебя ждать к себе! Вот если Ты смог бы прийти в пятницу 5-го февраля часов в 8 вечера, — это было бы очень хорошо!

Я буду один, т. к. Евдокия Ивановна вечером будет на занятиях. Мы с Тобою побеседуем о многом. Если Тебе почему-либо будет неудобно в пятницу, — приходи вечерком в субботу или в воскресенье.

Крепко жму Твою руку!

Привет домашним, которые мне очень понравились.

Твой Виктор.

Если сможешь, привези мне на память свою фотокарточку.

* * *

17.III.54.

Дорогой Витя!

Мне очень хочется Тебя повидать. Я теперь совсем свободен, переделку книги кончил полностью. Если можешь, приходи к нам с Евдокией Ивановной в воскресенье вечером. Мы были бы очень рады.

Я скучаю о Тебе. Как Твое здоровье? Мое, как только я перестал работать, сразу дало скачок вверх.

С нетерпением буду ждать Твоего письма.

Твой Воля.

* * *

1 мая 1954 г.

Дорогой мой Витя! Из того, что я Тебе пишу 1 мая, Ты можешь заключить, что раньше писать не мог, а теперь наступил праздник, и я решил все отложить, кроме радостей жизни. Было много возни с книгой, но теперь я уже снес рукопись в издательство; читал диссертации, дипломные и курсовые работы, писал срочные рецензии на огромные рукописи. И сейчас еще лежат две диссертации, но они не так срочны. Я волен и не читать, не работать, т. к. никто меня не неволит; служебного времени нет, но это еще хуже: создается психическая нагрузка, сознание бремени, которое лежит на мне почти всегда. Но сейчас я вырвался <...>. Я свободен от всяких служб и дел в четверг 6 мая. Если этот день Тебе удобен, я буду Тебя ждать примерно в 7.30. Жена тоже будет дома. Ты расскажешь мне про свадьбу Твоего сына[152]. На днях мне исполнилось 59 лет. Да! Жизнь идет. А все-таки было хорошо пожить, и сейчас еще неплохо.

Жду Тебя, мой друг, тогда наговоримся.

Твой Воля.

* * *

21 июня 1954 г.

(Разлив)

Дорогой Витя!

Наши с Тобой мысли опять встретились. Я все время чувствую разлуку с Тобой и часто о Тебе вспоминал. У меня тоже много событий: сын кончил школу, у дочери родилась дочка[153], на книгу подписан договор, и о ее будущем выходе пропечатали в нашей университетской газете. Только вот экзаменую я до одурения почти каждый день часов до 5–7 вечера. В перерывы езжу на дачу. Сейчас пишу Тебе с дачи. Встретиться здесь до 1.VII — чистая утопия. Меня очень устраивает Твой проект увидеться в первых числах июля. Отпуск у меня с 1-го, 2-го получу зарплату, а потом я вольная птица на 2 месяца.

Пока я намечаю быть у Тебя с фотоаппаратом 30.VI вечером или 1-го вечером. Можно и 2-го. Пока еще точно не могу сказать, как все сложится. Можно и 7-го, когда начнется отпуск у Тебя. Одним словом — скоро увидимся.

Передай мой сердечный привет Евдокии Ивановне. Я жажду видеть ее снимки. Скажи ей, что я хотя и экзаменатор, но глубоко сочувствую бедным экзаменуемым (точнее — истязаемым)[154]. Студенты меня одобряют, а администрация косится за либерализм. Но я знаю, что делаю, когда ставлю 5, 4, 3 и 2.

До скорого свидания!

Твой друг

В. Пропп.

* * *

Разлив, 24.VII.54.

Дорогой мой Витя!

Мне очень любопытно было получить Твое письмо. Жаль, что Ты не увидишь красот Зегевольда и Вольмара. Впрочем, может быть это для Тебя и не прошло. По Твоему письму я очень хорошо представляю себе, как Ты живешь. В будущем году я, вероятно, буду жить в том же роде. Эстонцев я вообще люблю. <...>

Я проявил и напечатал Твой (т. е. мой) портрет, но вышло плохо, не посылаю[155].

Сын мой нагнал на меня большую тревогу. На мед. осмотре обнаружили повышенное давление и повышенную температуру. Теперь он выздоровел, но осталась большая слабость, а надо учиться. Какое мученье для наших детей эти беспрерывные экзамены. Ни один из преподавателей, дальше своего предмета ничего не знающих, не выдержал бы того, что требуют от наших детей. Я знаю, что вопрос об этом уже ставится в «сферах», но пока он найдет свое разрешение, наши дети калечатся. Один из его товарищей, тоже поступавших на химический факультет, на днях ночью скоропостижно умер. Я сына оберегаю, как могу.

Желаю Тебе хорошо отдохнуть! Елизавета Яковлевна жаждет увидеть мой портрет.

Твой Воля.

* * *

20 сент. 1954 г.

Дорогой мой Витя!

Как хорошо, что Ты мне написал! Когда Ты от меня ушел, я вдруг как-то испугался за Тебя. Пока мы оживленно беседовали, я не так замечал Твоей одышки, а когда Ты ушел, меня вдруг будто чем-то стукнуло: Твоя одышка мне сильно не понравилась, и я пожалел, что так отпустил Тебя, надо было дать Тебе сына в провожатые. Я думал, что Тебе станет хуже от вылазки ко мне с тяжелым пакетом[156]. Теперь оказывается, что все в порядке, что Ты уже на работе, по письму видно, что Ты вполне бодр. У меня камень с души. Я хотел Тебе писать или заехать к Тебе, но Ты меня опередил.

Мы с Елизаветой Яковлевной говорили о Тебе. Она Тебя понимает и одобряет. Твоя живопись ей нравится без всяких «но». Наши вкусы с ней сошлись. Лучшими она считает портрет Тонкова, Смольный с Невой и серебристый тополь. Кстати: проезжая на автобусе мимо Дома офицера, я прочел, что там открывается выставка художественной самодеятельности военных. Прием до 1 октября. Может быть Ты захочешь выставиться? По-моему, стоит и следует. <...>

Как только надумаешь прийти к нам — черкни открыточку. Ты у нас, как свой <...>.

Твой Воля.

* * *

20.X.54.

Дорогой друг, Ты не будь на меня в обиде, что я так долго Тебе не отвечал. Никак было не собраться. У меня на столе и рояле несколько тысяч страниц, которые надо отредактировать, отрецензировать, проверить и т. д. Это какой-то кошмар, от которого я не сплю. У меня уже делается почти хроническая мигрень.

Как я реагирую на Твое решение[157]? Вот как: я Тебя от всей души поздравляю. Поздравляю Тебя с тем, что хоть под старость Ты будешь свободен, волен, можешь жить творчески. И если раньше еще могли быть сомнения, хорошо ли Тебе будет, не имея прямых обязанностей, то теперь, когда Твое здоровье очень пошатнулось, не может быть уже никаких сомнений, и можно только порадоваться за Тебя, что Ты имеешь возможность поступить так, как Ты поступил.

Вернулась из Халлила наша племянница. Она познакомилась там с Евдокией Ивановной, говорит, что она чувствует себя хорошо. Весела и жизнерадостна.

Где Ты сейчас? Я очень, очень соскучился о Тебе, мечтаю Тебя повидать. Хочу к Тебе, буду ждать Твоего сигнала.

Когда Ты уйдешь в отставку, мы будем видеться чаще, запросто. Что у Тебя нашли? Как только Ты выедешь на свободу, Ты от одного только удовольствия вольно дышать сразу выздоровеешь.

Целую Тебя крепко.

Твой Воля.

* * *

18(?).XII.54.

Дорогой мой Витя!

Пишу Тебе это, лежа в постели. Я таки свалился, не выдержал до конца. Сперва было худо с сердцем, продержали дома неделю, теперь с кишечником, Говорят, что может быть дизентерия, а может быть и нет. Держат на карантине.

Зато отдыхаю душой и вот могу спокойно написать Тебе письмо. Ты спрашиваешь, как нам у вас понравилось[158]. Что до моей жены, то я ее ревную к моему vis-a-vis за столом[159], которого имени я не помню, так как у Тебя было в достаточном количестве Цинандали, оно же Грузинское № 1, на которое я и налегал вместе с православной, минуя сладостно-ароматические вещества нашего Востока. Я ушел в прекрасном настроении, но имен уже не помню. Так вот она и пленилась и его рассказами о Ферсмане и автозаводе, а мне рекомендовала поинтересоваться его женой. Но я к ней остался совершенно равнодушен.

Об угощении и говорить нечего. Так я хотел бы ужинать каждый день! Поблагодари, пожалуйста, милейшую Евдокию Ивановну от моего имени и от имени Елизаветы Яковлевны за гостеприимство и теплоту. Увы! Сейчас меня держат на протертых кашках, и аппетитные салаты для меня теперь превратились в воспоминание о прошлом и мечту о будущем. Зато я познал сладость полного безделия и душевной беззаботности. С меня теперь ничего не возьмешь — никаких рецензий, отзывов и пр., и пр. Если тебе не пишется, не надо, не пиши, отдыхай. С нового года начнет светлеть, тогда и настро