[355]. Эти ограничения, конечно, сужали исследовательское поле фольклористики, но важно, как в пределах этих границ В. Я. Пропп осмыслял народную словесность.
Его концепция была сформулирована и изложена в теоретических статьях 40–60-х годов, во вводных методологических главах и разделах монографий, а практически воплотилась в исследованиях, посвященных самым значительным формам русской устной словесности: сказкам, героическому эпосу, обрядовому фольклору, лирической песне. Она же получила выражение — применительно ко всему основному корпусу русского исторического фольклора — в его общих и специальных лекционных курсах на филологическом факультете ЛГУ. Именно разработкой целостной концепции фольклора и ее развернутой реализацией в конкретных исследованиях В. Я. Пропп внес свой вклад в отечественную науку, заняв по праву в ней место рядом с такими корифеями, как Ф. И. Буслаев, А. И. Веселовский, Л. Л. Потебня.
Начнем с того, что В. Я. Проппу принадлежит наиболее последовательное и развернутое обоснование специфики фольклора, которая проявляет себя как в способах возникновения поэтических произведений, в характере функционирования, в сфере вариативности, так и в самом содержании, в отношении к действительности, в выражении специфических форм сознания. В частности, В. Я. Пропп подчеркивал, что — в отличие от индивидуального литературного творчества — фольклорное творчество есть процесс, а не серия однократных актов. Процесс этот вовсе не предполагает, будто «кто-то должен был сочинить или сложить первый»: «генетически фольклор должен быть сближаем не с литературой, а с языком, который также не выдуман и не имеет ни автора, ни авторов». Подобно языку, «обрядовой жизни», «формам и категориям мышления», фольклор «возникает и изменяется совершенно закономерно и независимо от воли людей, везде там, где для этого в историческом развитии народов создались соответствующие условия»[356]. Тем самым В. Я. Пропп вступил в конфронтацию и с тенденциями к стиранию принципиальных границ между фольклором и литературой и с теориями «коллективности» в их различных модификациях. Тем и другим ученый противопоставлял концепцию «безличности» и «бессознательности» фольклорного творчества. Не настаивая на точности этих терминов, он тем не менее по существу обосновал справедливость стоящих за ними понятий, а в исследованиях сказок, былин, обрядовых песен и других жанров раскрыл не поддающиеся эмпирическому наблюдению процессы сюжетосложения, создания поэтических образов, шире — жанрообразования — как совершающиеся независимо от индивидуального начала. В наше время эти идеи нашли своих союзников и получили признание и дальнейшее развитие: теперь уже мы говорим открыто о способности фольклора к самовоспроизведению и самоорганизации; раскрыты на материале фольклора разных народов законы трансформации сюжетов как одного из главных способов фольклорного творчества, семантической перекодировки и т. д.
Исследуя механизмы фольклорного творчества, В. Я. Пропп выделил особые отношения «нового» с традицией: либо оно рождается из столкновения с традицией, из ее «отрицания», либо появляются «гибридные соединения», перенесения нового на старое, либо старое подвергается разного рода переосмыслениям — вплоть до превращения в свою противоположность. В целом же «процесс переработки старого в новое есть основной творческий процесс в фольклоре, прослеживаемый вплоть до наших дней»[357].
Тезис этот, вызвавший отпор со стороны блюстителей «чистоты теории», был направлен против догматических требований к фольклору, который должен был, подобно литературе, публицистике, плакату откликаться на события в реалистических формах самой жизни, против прямолинейности, иллюстраторского толкования произведений устной словесности: такого рода вульгарные экскурсы в содержание фольклора, особенно классического, игнорирование его художественной, эстетической специфики, стали особенно распространяться в 30–50-е годы, подкрепляясь демагогическими характеристиками фольклора как реалистического искусства.
В эти-то смутные для нашей науки и культуры годы В. Я. Пропп заявляет, что «фольклорные образования создаются не как непосредственное отражение быта» и что задача науки — выяснять законы, на основе которых фольклорное творчество осуществляется[358].
Уже после выхода в свет монографии о генезисе волшебной сказки, о героическом эпосе и календарной обрядности В. Я. Пропп счел необходимым вернуться к проблеме «фольклор и действительность» в общетеоретическом плане. Он сделал это не только, чтобы рассчитаться окончательно с воинствующими или просто заблуждающимися сторонниками «правдивого изображения действительности» в сказках, былинах и проч., показать «примитивную антиисторичность» такого подхода, но главное — чтобы уже в изменявшихся общественных условиях, когда фольклористика освобождалась от пут догматизма и выходила на новые рубежи, обобщить свои богатый опыт по части изучения взаимодействия фольклора как искусства с реалиями жизни, истории, быта и в полный голос сказать о том особенном, уникальном, чем эти взаимодействия характеризуются. Для В. Я. Проппа было очевидным, что научно познавать фольклор можно лишь признав разительное несоответствие его содержания эмпирике жизни и научившись за формами этого несоответствия обнаруживать его глубинные связи с действительностью. Здесь же автор касается и особенностей сюжетики повествовательных жанров и их типовых персонажей и категории времени и пространства, шире — обусловленности ранних форм фольклора ранними же, «частично очень архаичными формами мышления», в том числе «несовпадением художественной логики повествования с логикой причинно-следственного мышления»[359].
Цитируемая статья принадлежит к числу замечательнейших произведений ученого. Я думаю, что всякий, кто готовит себя к работе в фольклористике или кто просто намерен «зайти» в сферы фольклора из других научных дисциплин, должен в первую очередь познакомиться с этой статьей и через нее открыть для себя особенный художественный мир народной поэзии, вооружиться соответствующей теорией и методологией. Впрочем, так или иначе проблематики ее В. Я. Пропп касается едва ли не во всех своих трудах.
Между тем вопрос, в ней заявленный, вскоре после выхода статьи вновь приобрел остроту: Б. А. Рыбаков в своей книге вернулся к трактовке былин в духе «исторической школы», заново возвел значительное число былинных сюжетов к конкретным фактам политической истории Киевской Руси и идентифицировал многих богатырей с реальными ее личностями. При этом он обвинил В. Я. Проппа (а заодно и автора этих строк) в антиисторизме[360]. Полемика с Б. Рыбаковым вылилась в обсуждение проблем историзма русского эпоса на всесоюзной конференции в апреле 1964 г. Доклад В. Я. Проппа[361] содержал чрезвычайно обстоятельную (как выразился докладчик, «под микроскопом») критику той части книги, которая относилась к былинам, со стороны фактической и теоретической и принципиальное обоснование взглядов ученого на историзм фольклора вообще, русского эпоса в первую очередь. «Летописному историзму» Б. А. Рыбакова В. Я. Пропп противопоставлял «широкий историзм», характеризующийся прежде всего пониманием «особого отношения к действительности» былинного жанра и стремлением выявить «исторический смысл» былин через сравнительный анализ их сюжетики, структуры, поэтики. Нельзя сказать, что в той дискуссии победил В. Я. Пропп. Соперники разошлись, оставшись при своих мнениях, причем, пожалуй, сторонников у Б. А. Рыбакова среди участников конференции оказалось побольше. Помню, это нисколько не обескуражило Владимира Яковлевича: «Простые, привычные теории, — объяснил он мне, — легче задерживаются в сознании и преодолеваются с трудом и не сразу». Сейчас, по прошествии тридцати лет, спор всерьез с запоздалыми клиентами «исторической школы» может показаться анахронизмом. На память о тех днях у меня осталась надпись Владимира Яковлевича на одной его книге: «Моему воинственному союзнику».
В ряду генеральных специфических качеств фольклора В. Я. Пропп исключительное значение придавал категории жанра. Ему принадлежат наиболее емкие его характеристики. Вот одна из них: «Специфика жанра состоит в том, какая действительность в нем отражена, какова оценка ее, каково отношение к ней и как это отношение выражено». Другая, вносящая в первую существенное дополнение: «единство формы предопределяет единство содержания, если понимать под содержанием “не только фабулу, но мыслительный и эмоциональный фон, выраженный в произведении”»[362]. Еще одно дополнение: характерными именно для фольклорных жанров качествами являются «бытовое применение», «форма исполнения», «отношение к музыке». И наконец: «ни один признак в отдельности, как правило, еще не характеризует жанр, он определяется их совокупностью»[363]. На этой основе В. Я. Пропп предложил систему критериев для выделения жанров, жанровой классификации и определения жанровой принадлежности конкретных текстов[364] и осуществил собственный опыт описания жанрового состава русского фольклора[365].
Для некоторых жанров был выделен в качестве наиболее существенного структурного признака «синтаксис», «единство композиции» как «признак устойчивый, закономерный»[366]. Несомненно, что к такому заключению ученого привел блестящий результат его структурного («морфологического») анализа волшебной сказки. Однако относительно других жанров он сохранял осторожность. Ему удалось достаточно убедительно выделить по структурным признакам кумулятивную сказку. Замечательно, что и здесь В. Я. Пропп предпринимает поиски связей принципа кумулятивности (то есть морфологии) с лежащими вне фольклора факторами — ранними формами сознания